Ностальгия - Мюррей Бейл

Гэрри Атлас это зрелище пропустил. Он ушел вперед вместе с Вайолет Хоппер и Сашей — надо думать, в поисках народных промыслов, — а теперь вот окликнул остальных:

— Эй, вот где шедевр-то! Смотрите не проморгайте!

Подоспевшие согруппники увидели ни много ни мало как допотопный телевизор в неглубокой лужице. Дабы продемонстрировать его цветность и качество изображения — а надо учитывать, что в Африке, на Черном континенте, телевидения нет, — в телевизор налили зеленоватой воды, и три яркие рыбки носились взад-вперед, спасаясь от крокодиленка.

— Перпетуум-мобиле, — кивнул Филип Норт; он, конечно же, узнал рыбок.

С дюжину местных покинули экспозиции, до которых посетители еще не дошли, и сидели на корточках перед телевизором, сложив руки на коленях и уставившись в экран. На полу специально для этой цели положили полосатый коврик-ситринжи. Дуг Каткарт встал перед гидом и громко осведомился, где именно находятся изделия народных промыслов, «согласно рекламе». Но языковой барьер оказался непреодолим. Туземец-масаи тупо воззрился на него — и снова отвернулся к экрану.

— Госссподи! — прошипел Гэрри сквозь зубы.

— Не берите в голову, — отмахнулся Борелли.

Прочие, хмурясь, вставали на цыпочки и оглядывались по сторонам. Где же, о где же местные образчики народных промыслов? Разве не ради них они сюда пришли? Все снова двинулись вперед.

— Гид, изъясняющийся на языке жестов и мимики, — заметил Норт Джеральду, — сколько же я о таком мечтал в путешествиях! Хотя здесь это, мягко говоря, немножко странно.

Джеральд кивнул — и остановился. Они с разгону налетели на сотоварищей, толпой обступивших очередной экспонат.

А это у нас что такое? Взрослый лев, застывший в свирепом прыжке благодаря подпоркам из кирпичей и нескольким проволочкам. Напротив льва, в каком-нибудь ярде от него, на «перебинтованной» треноге с растопыренными ножками стоял пластиночный фотоаппарат. И хотя исполненная экспрессии сцена давала простор воображению, народ против воли заулыбался: высокий масаи пробрался сквозь проволоку и, не обращая внимания на льва, торжественно замер перед объективом. Гэрри, например, расхохотался в открытую. При ближайшем рассмотрении обнаружилось, что львиная грива тронута молью и здорово пострадала, а какой-то шутник засунул зверю в пасть сигарету. Фотоаппарат, довоенный «Линхофф», был, разумеется, новехонький, с иголочки, но даже Кэддок — а он уходил последним — разочарованно покачал головой, услышав про установку широкой диафрагмы.

Следующую экспозицию туристы едва удостоили взглядом: служитель-кикуйя в музейных шортах цвета хаки демонстрировал посетителям ручную тележку: поднимал над полом, катал взад-вперед и начинал все сначала.

В этом месте фанерные перегородки внезапно образовали тупик — глубиной всего-то в несколько ярдов. Перед ценным экспонатом выстроились местные; один — в многоцветном племенном наряде, с бритой головой. Освещал сокровище мощный прожектор. Гэрри Атлас протолкался вперед.

— Боже! — воскликнул он и обернулся к спутникам. — Ерунда полная!

На пьедестале высотой по пояс, для удобства обзора, стоял сифон для содовой воды. Надо признаться, в ярком свете музея он и впрямь завораживал необычностью, но, пока все пытались развернуться в тесном пространстве, миссис Каткарт выразила мнение большинства, возвестив вслух:

— У нас дома гараж битком набит такого рода дрянью. Мусор никчемный, вот что это такое.

Шейла отчего-то смутилась.

Ради всего святого, какой смысл выставлять, например, пару покореженных стальных кресел?

— Это же эпохальное изобретение Европы, на одном уровне с колесом, — предположил Джеймс Борелли. Опираясь на трость, он наклонился к Джеральду. Иронизирует? Остальные уже прошли вперед. — Ранний триумф демократии. Радикальное усовершенствование феодальной позы-на-корточках.

С Борелли так на каждом шагу случалось: бросался словами, не узнав толком собеседника. Джеральд, поджав губы, собирался уже возразить.

— Да брось, — перебил Гэрри Атлас — вот бред-то собачий! — У туземцев небось и троны имеются.

— Выпендриваетесь, да? — Луиза одарила Борелли улыбкой.

— Ничуть не бывало! — повторил он. И, бурно жестикулируя, принялся объяснять разницу между креслом и местом. — Ну, для начала, «место» — это институциональное понятие. А также и коммерческое.

— Да ну? А как насчет зубоврачебного кресла? — подначил Джеральд.

Миссис Хофманн обернулась — и впервые рассмеялась от души. Запрокинув голову, закрыв глаза.

— Рал, что хотя бы вас позабавил, — улыбнулся Борелли.

Между тем гид так и застрял позади, целиком погрузившись в благоговейное созерцание пустого сифона.

Туристы миновали еще два объединенных вместе экспоната: старую швейную машинку «Зингер» и зонтик. Ради экономии места зонтик — открытый, чтобы можно было рассмотреть конструкцию, — водрузили на машинку, но кто-то, не подумав, а может, просто демонстрируя, как ходит ходуном иголка, зацепил его ненароком и здорово попортил. Эта нелепая расправа над зонтиком кое-кого изрядно раздосадовала. Вот вам еще одно свидетельство махровой глупости! У прочих — в частности, у Шейлы — образ столь неожиданный вызвал совсем другие чувства: черное зрелище неизгладимого насилия волновало и будоражило.

До тех пор Шейла проявляла искренний интерес ко всему в равной степени. Неизменно нахмуренное выражение с лица ее почитай что и не сходило: как при высадке из самолета, так и потом, у бассейна вместе со всеми, так и за обеденным столом.

— Ух, какая штука! — подал голос Атлас. Он опять умудрился пробиться вперед, словно журналист, которому позарез надо везде быть первым.

— Да заткнется он когда-нибудь или нет! — в сердцах промолвила Луиза Хофманн. Она обнаружила на куртке Кена свежее пятно белой краски — и теперь оттирала его носовым платком. — Не сходит, хоть ты что. Только хуже получается.

Когда группа догнала Атласа, ухмыляющегося от уха до уха, со скрещенными на груди руками («Вы гляньте, гляньте!»), раздалось что-то вроде журчания фонтанчика, и миссис Каткарт, ощутимо напрягшись, бросила:

— В этом нет необходимости. Омерзительно!

В самой тесной из ячеек служитель — совсем мальчишка! — указывал на фарфоровый писсуар. Он дергал за цепочку, бормотал на своем языке что-то вроде заклинания — и, качая головой, любовался происходящим. Подоспел масаи; они невнятно затараторили промеж себя, всякий раз сдавленно хихикая при виде этакого чуда: в коллекторе их глоток побулькивал смех.

— Что ж, теперь мы знаем про мужчин все, — холодно обронила Вайолет, когда группа стронулась с места.

— А я-то думала-гадала, — подхватила Саша. — До чего забавно. Даже жалко их, бедняжек.

— Зато ныне — полная ясность, — возвестил Гэрри Атлас — словно по спине обеих фамильярно похлопал.

— В жизни не видывала этакого безобразия, — твердила, не умолкая, миссис Каткарт. — Стыд и срам!

Дуг промолчал, но из солидарности нахмурился, демонстративно глядя на часы.

Они миновали немецкий бинокль, даже не испытав его удивительных способностей. Ярдах в двадцати по стойке «смирно» вытянулся старик-служитель, явственно для этой цели.

В этом самом месте хлопчатобумажная куртка Борелли зацепилась за гвоздь; он дернулся, пытаясь высвободиться, где-то позади рухнула перегородка, и — о господи! — откуда-то донесся звон разбитого стекла. Только не сифон для содовой!

Масаи даже бровью не повел.

Ускорив шаг, туристы прошли мимо коляски, отцепленной от мотоцикла, а вот Филип Норт задержался: несколько туземцев наблюдали за тем, как импозантный вождь с костью в носу пытается усесться в коляску, не выпуская из руки копья.

Все музеи переживают болезни роста или проблемы формы. Здесь казалось, что до входа рукой подать — уже послышался рыночный шум снаружи; но тут нежданно-негаданно туристы снова вышли к цветному телевизору. На повороте на сто восемьдесят градусов высокий гид наступил Вайолет на ногу. Всем поневоле пришлось идти дальше.

Разговоры увяли. Общее настроение теперь сводилось к тому, чтобы побыстрее покончить с обходом. Большинство, плетясь вслед за гидом, размышляли о чем-то своем.

Эй, а это у нас что такое?

Масаи и группа его спутников насторожили уши и валкой трусцой припустили вперед, на разведку, — со всей очевидностью где-то поблизости какой-то механизм производил негромкий манящий шум. Теперь все его слышали. Его привычность, верно, потонула среди фанерных лабиринтов, что славятся своими акустическими свойствами, потому что, когда туристы наконец добрались до источника, каждый либо состроил гримасу, либо пожал плечами. Часы оказались самыми что ни на есть обычными, даже не антикварными — неизвестного происхождения и плохо отрегулированные, все они тикали одновременно и время показывали разное. Разного времени вариантов этак тридцать. Перекрывающее друг друга тиканье сгущалось до навязчивой, почти невыносимой плотности. Несколько наручных часов без ремешков приглушенными сверчками вносили свою лепту. Маятник высоких стоячих часов с пизанским креном, черт их дери, раскачивался среди бледных водорослей. Циферблаты треснули, маленьких стрелок недоставало.