Путеводитель по Шекспиру. Английские пьесы - Айзек Азимов

Эдгар смертельно боится, что отец узнает его. Поэтому он притворяется еще более безумным и кричит, входя в образ «бедного Тома»:

Это бес Флибертиджиббет.

Акт III, сцена 4, строка 117

Имя Флибертиджиббет можно найти в книге по демонологии «Обличение вопиющих папских обманов», написанной английским прелатом по имени Самуэль Харснетт.

В этой книге Харснетт обличает иезуитов и приводит имена многочисленных демонов. Среди этих демонов есть и Флибертиджиббет. Для этой работы Харснетту нужно было только живое и развитое воображение, а воображения ему хватало.

По ходу пьесы «бедный Том» использует и другие имена демонов: Смолкин, Модо, Мего, Хоппданс, Обидикат и так далее. Все они заимствованы из труда Харснетта. Книга была опубликована в 1603 г., поэтому можно сделать вывод, что «Король Лир» не мог быть написан раньше.

Лир внимает лепету «бедного Тома» как зачарованный. Он с трудом находит время выслушать Глостера, предлагающего ему лучшее убежище, еду и питье. Король отмахивается и говорит:

Я этого философа сперва

Хочу спросить: что есть причина грома?

Акт III, сцена 4, строки 157–158

Во времена Шекспира слово «философ» применялось в том же значении, в каком сейчас используется слово «ученый». (Последнее придумали только в XIX в.) Вот почему Лир, вдохновленный продолжающейся бурей, задает вопрос о громе — видимо, надеясь на научный ответ.

К мольбам Глостера присоединяется Кент, но Лир упрямо твердит:

Лишь слово-два с фиванцем этим мудрым:

Что ты постиг?

Акт III, сцена 4, строки 160–161

Еще в течение века после смерти Шекспира наука (или, если угодно, философия) ассоциировалась исключительно с древними греками. Поэтому слово «фиванец», то есть уроженец греческого города Фивы, автоматически означало философа.

А вдруг не так? Вдруг Лир здесь иронизирует? Афиняне, которые были воплощением греческой культуры и философии, считали своих северо-западных соседей фиванцев людьми тупыми и глупыми. Поэтому выражение «ученый фиванец» показалось бы им полной чепухой.

Однако Лир не в том настроении, чтобы иронизировать. Он становится все более человечным. Сначала он первым пропустил в шалаш шута, а теперь отказывается от помощи, если эта помощь не будет оказана и «бедному Тому». Глостер и Кент вынуждены согласиться, а после этого Лир называет нищего самым уважаемым для философа именем:

Пожалуйте, афинянин почтенный.

Акт III, сцена 4, строка 183 «Чайлд Роланд…»

Все это время измученный Эдгар вынужден притворяться безумным, потому что сбросить маску опасно. Когда в конце сцены все выходят из шалаша, он придумывает стишки, сложенные из плохо подогнанных друг к другу кусочков:

Наехал на черную башню Роланд,

А великан как ахнет:

«Британской кровью пахнет».

Акт III, сцена 4, строки 185–187[14]

Чайлд Роланд (или Роуленд) — герой старинной шотландской баллады. (Слово «Чайлд» в данном случае что-то вроде титула, который присваивался юноше хорошего рода, еще не посвященному в рыцари.) Судя по сохранившимся пересказам, в балладе шла речь о юноше, который с помощью Мерлина отправился в Страну эльфов, чтобы освободить похищенную сестру, и сделал это несмотря на множество опасностей. Сама баллада утрачена; возможно, «бедный Том» цитирует ее первую строчку. Если так, это единственная уцелевшая строка.

(Роберт Браунинг, вдохновленный этой строкой из «Короля Лира», написал готическую поэму под названием «Чайлд Роланд приехал к черной башне», но эта поэма никак не связана со старинной балладой.)

От героической баллады «бедный Том» переходит к восклицанию злобного великана, который почуял спрятавшегося героя. По крайней мере, Шекспир избегает анахронизма и не заканчивает последнюю строчку словами «я чую кровь англичанина», как часто говорят в современных постановках. Во времена Лира англичан не существовало; они появились только после вторжения англосаксов на остров Британию в V в. н. э.

«…Графом Глостером»

Пока Глостер выполняет свою благородную миссию, Эдмунд совершает главное предательство. Он показывает герцогу Корнуэлльскому письмо, свидетельствующее о том, что Глостеру известно о вторжении французов, но он скрывает это. Эдмунд получает вознаграждение; Корнуэлл мрачно говорит:

…письмо сделало тебя графом Глостером. Разыщи своего отца, чтобы мы немедленно могли задержать его.

Акт III, сцена 5, строки 18–20

Но Эдмунд не настолько бессердечен; он все же не такой, как Гонерилья и Регана. Бастард хочет пробиться на верхнюю ступень общественной лестницы, столкнув оттуда родного отца, но все же ему не по себе, потому что он произносит в сторону:

Я и дальше буду верен гражданскому долгу, хотя для этого мне придется подавлять голос крови.

Акт III, сцена 5, строки 22–24[15]

Строчка эта очень важна; она доказывает, что Эдмунд — не законченный злодей. В финале пьесы это сыграет решающую роль.

«…Спать в полдень»

Глостер поселяет несчастных отверженных — короля, шута, Эдгара и Кента — на ферме неподалеку от своего замка; это убежище несравненно лучше жалкого шалаша.

Затем он уходит, и безумный король устраивает воображаемый суд над Гонерильей и Реганой, причем делает это так, что Эдгару с трудом удается притворяться «бедным Томом». Когда судебное заседание заканчивается, Лиру кажется, что наступило утро, он лежит в своей постели и велит подать себе завтрак. На что шут едва слышно отвечает:

А я лягу спать в полдень.

Акт III, сцена 6, строка 84

Это последние слова шута в пьесе. В других сценах он не участвует; более того, никто о нем не вспоминает. Можно предположить, что он выполнил свое сценическое назначение, подыгрывая глупостям Лира и подчеркивая его безумие во время бури, после чего надобность в нем у драматурга пропала.

Возможно и другое предположение: шут, измученный холодом, дождем и страхом, знает, что он скоро умрет, несмотря на молодость («а я лягу в постель в полдень»). И все же не хочется верить, что Шекспир не посчитал нужным (или просто забыл) вложить в уста Лира хотя бы одну строчку с эпитафией несчастному шуту.

Возвращается Глостер, еще более взволнованный, чем прежде. Он слышал разговор о намерении убить Лира (видимо, для того, чтобы его не могли использовать как фигуру, объединяющую всех, кто противостоит новому режиму герцогов). Глостер доставляет носилки и обеспечивает эскорт, который в целости и сохранности доставит короля в Дувр.

«Французские войска…»

Герцог Корнуэлльский также получает известие о вторжении французов. Он говорит Гонерилье:

Поезжайте скорее к вашему мужу. Покажите ему это письмо. Французские войска высадились.

Акт III, сцена 7, строки 1–3

Если между герцогами Альбанским и Корнуэлльским и существовало соперничество, это не мешает последнему рассчитывать, что против общего врага они выступят единым фронтом. Видимо, Гонерилья поддерживает герцога и герцогиню Корнуэлльских; резонно ожидать, что она сможет оказать влияние на своего покладистого мужа.

Эдмунду приказывают сопровождать Гонерилью. Этот сюжетный ход выполняет сразу две функции — положительную и отрицательную. Во-первых, между Эдмундом и Гонерильей возникают любовные отношения, что обогащает фабулу. Во-вторых, Эдмунд не может присутствовать при событии, которое произойдет с минуты на минуту: Глостер должен быть наказан. Можно предположить, что Эдмунд не знает, какое наказание ожидает его отца; если бы он знал или присутствовал при этом, то, возможно, постарался бы вмешаться.

«…Рвать бороду!»

Глостера хватают и приводят в замок сразу же после ухода его вероломного сына. «Гости» привязывают хозяина к стулу в собственном замке и развлекаются тем, что осыпают его оскорблениями. Регана выдергивает волосы из его бороды, и потрясенный Глостер восклицает:

Боги, боги, старику

Рвать бороду!

Акт III, сцена 7, строки 36–37

В наши дни былое уважение к бороде утрачено. Во многих культурах борода была признаком мужского достоинства и мужественности; недаром мальчик превращается в мужчину (физиологически) только после того, как у него начинает пробиваться борода. В таких культурах бритье было попросту немыслимо; в каком-то смысле оно приравнивалось к кастрации.

В иудейском священном писании евреям запрещалось не только бритье, но даже фасонная стрижка бороды («Не стригите головы вашей кругом, и не порти края бороды твоей» (Лев., 19: 27). Насильное бритье считалось неслыханным позором. Когда царь Давид отправил послов к аммонитянам и те силой выбрили послам полбороды в знак непослушания, этого оскорбления хватило, чтобы начать войну (2 Сам., 10: 4–6).