Ариадна - Дженнифер Сэйнт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Не позволю такому повториться. Я встала, поднялась, спотыкаясь, на палубу, вдохнула желанный свежий воздух. И обратила лицо к городу.
Дул легкий, свежий ветерок, облака сулили очищающий дождь, заново омывший бы мир. Ни змей, ни бурь, ни обезумевшего бога, вздымающего жезл к небесам, свершая страшное возмездие. Ни женщин. Огромные бронзовые ворота были замкнуты, а тайны города крепко заперты внутри.
На песке стоял беспечный златовласый юноша, ничуть не изменившийся с тех пор, как я увидела его впервые. И так оно и будет, пока не выкипят моря и купол неба не рухнет на землю.
Он поднял на меня глаза. Но разглядеть в них, что он сотворил, я не смогла.
И вот он уже был передо мной, на палубе. Похожий на собственную статую с непроницаемым лицом. Сделать к нему хотя бы шаг я не решалась.
Страшный одинокий вопль разорвал тишину. Городские стены стояли, как прежде, гладкие и непоколебимые, но за этим воплем последовал другой, третий, и наружу выплеснулся многоголосый рев и лязг металла.
– Что там происходит? – спросила я его.
Он улыбнулся, как-то странно изогнув губы, почти кривляясь.
– К битве, полагаю, готовятся.
– Но почему?
Я поверить не могла, что мы преспокойно об этом беседуем. Хотела схватить его за тунику, вытрясти ответы, но не знала теперь, смогу ли вообще притронуться когда-нибудь к собственному мужу.
На мгновение его гладкое лицо будто треснуло, распалось на кусочки от огорчения, но все прошло – я едва заметить успела. Он вздохнул.
– Персей, уж конечно, захочет мне отомстить.
Говорил так, будто это легкое неудобство.
Пересилив себя, я все-таки сделала к нему шаг, хоть ноги дрожали.
– За что? Дионис, что ты сотворил?
Он подошел стремительно, взял меня за локоть, увел подальше от борта. От прикосновения его пальцев я вздрогнула. Он стал чужим, будто в форму моего мужа залили кого-то другого, а что думал – я не могла понять.
Он откинул со лба золотые кудри.
– Я не хотел…
Сердце мое мучительно колотилось.
– На нас что, войско идет? Скажи.
– Войско Персея мне нипочем, – ответил он тут же. – Оставайтесь здесь, я их не подпущу.
Проглотив отвращение, безотчетное нежелание притрагиваться к нему, я обняла его лицо ладонями. Он мог бы стряхнуть меня, как муху, но медлил. Лицо Диониса в обрамлении моих ладоней казалось совсем юным, из-за спины его струился солнечный свет. Он был похож на мальчишку, пойманного за шалостью, – вид и виноватый, и дерзкий одновременно.
– Персей разъярился и устроит большое представление. Мне следовало это предвидеть. Но я все улажу, настоящего вреда он нам не причинит. Однако вам лучше оставаться здесь и не показываться, пока я его утихомириваю.
Как нелепо это прозвучало – впору рассмеяться, хотя если кто и мог утихомирить буйное войско, то, конечно, Дионис. Он ведь, как известно, дарил людям отдых, легкое опьянение рассудка, утешительную радость и дружеское веселье. Откуда только взялось в нем побуждение разгневать целый город, вознамерившийся теперь нам отомстить? А если он не сможет их убедить, что тогда? Я вспомнила, как много лет назад Тесей говорил Федре: знай ты, как поступают армии, не захотела бы увидеть эту самую армию у своих ворот.
– Дионис, объясни из-за чего.
Я родила ему сыновей, годы свои отдала. И если он решил навлечь войну на мою голову, заслуживала объяснений, Дионис это понимал.
Он разнял мои руки, отошел и сказал:
– Я вызвал женщин.
Будто я сама не видела.
– Они не стали слушать, не хотели мне поклоняться. Повторяли слова Персея, отворачивались, отказывались пить вино – мое мерзкое вино, от него ведь один только позор, один разврат. Сказали: не нужны нам твои обряды, и показывать нам ничего не нужно. Все повторяли, что останутся покорными своим мужчинам. – Он помолчал. – И я разозлился.
– И наслал на них безумие, как Гера когда-то поступила с тобой, чтобы выгнать с Олимпа, – сказала я чуть слышно.
Он глянул на меня мельком.
– Ты все сама видела. Я так и сделал. Воззвал к отцу, к Зевсу, и тогда женщины вышли ко мне. Они не понимали, что делают. Я хотел показать им свою силу, показать экстаз. Хотел доказать им…
Он замолчал.
– Козлята? – отважилась я спросить.
Он покачал головой.
– Женщины вернулись в город, в пелене безумия они не ведали, что творят. И принесли не козлят.
Он отвернулся. А я ждала, впившись ногтями в ладонь.
– Мне всегда удавалось их оживить. После всеобщего исступления я всегда их возрождал, целыми и невредимыми. С этим даром и пришел.
В желудке моем зашевелилась тошнота.
– Кого они тебе принесли?
Бездна простиралась меж нами. Он покачал головой – будто бы рассерженно, будто бы именно в этом заключалась удручающая причина некоторой его растерянности.
– Они принесли своих детей.
Не мог он быть моим мужем. Тем ласковым богом с израненной душой, которого я полюбила. Он ведь сам прижимал к груди нежные тельца сыновей и умилялся. Ощущал их неописуемо драгоценную хрупкость. Я яростно замотала головой. Нет. Не может быть.
– Вернуть к жизни человека, который уже на краю… – продолжил он, – это, как оказалось, не то же самое. Может, надо заклятие изменить, не знаю. Но после общего безумия я не смог оживить их детей.
Пасифая. Семела. Медуза. За обиды, похоть и алчность заносчивых мужчин мы платили собственной болью, ослеплявшей подобно блестящему, заново наточенному клинку. Когда-то Дионис казался мне лучшим среди них всех, но теперь я видела, каков он – ничем не лучше могущественнейших из богов и подлейших из людей.
За моей спиной плакали менады, а я и не заметила, как они собрались. Но тихое женское горе заглушил рев армии, поднимавшийся над стенами города, – жаждавшего мести полчища, которое Дионис собирался умиротворить. Я подумала, какую бурю гнева захотела бы обрушить на посмевшего хоть волосок сорвать с головы моего ребенка. А он всех детей в городе истребил. Даже золотой язык олимпийца слов не подберет, чтобы унять негодование, вызванное подобным зверством.
Я не могла даже плакать по этим матерям. Величину необъятной пропасти их страдания и не пыталась постичь. Слезы бесполезны, ущерб от такой боли неизмеримей глубочайшей морской пучины. Хрупкий мир на Наксосе сохранялся
