Сквозь три строя - Ривка Рабинович

Первый период правительства Бегина удивил в положительном смысле. Вместо войны, которой я боялась больше всего, Бегин взял курс на заключение мира с Египтом, к радости всех сторонников мира в стране, и согласился возвратить Египту Синай. Открытым переговорам о мире предшествовали тайные контакты и зондирование почвы; Моше Даян, который вошел в правительство Бегина и получил в нем пост министра иностранных дел, сыграл в этом главную роль: в замаскированном виде он тайно ездил в Марокко и вел там переговоры с египетскими представителями о принципах будущего соглашения.

Я вначале осуждала присоединение Даяна к правительству Бегина: ведь он всю жизнь был одним из лидеров рабочего движения. Я видела в этом измену, переход на другую сторону баррикады. Это был остаток советского мышления, отвергающего всякую гибкость. Карьера Даяна в партии Авода была безнадежно погублена: при нем как министре обороны Израиль был застигнут врасплох вспышкой войны Судного дня, и хотя комиссия по расследованию не обвинила его лично, общество не простило ни ему, ни Голде Меир.

Приглашение его в правительство, да еще на высокий пост министра обороны, было смелым шагом со стороны Бегина. Многие деятели правящей партии, претендовавшие на этот пост, были возмущены, и только непоколебимый авторитет Бегина удержал их от бунта против него. Даян же свершил большие дела на этом посту, и не будет преувеличением сказать, что без его участия Израиль едва ли пришел бы к заключению мирного договора с Египтом.

Никогда не забуду день прибытия египетского президента Ануара Садата в аэропорт, носящий имя Бен-Гуриона. Мощь воздействия этого события я могу сравнить только с видом террористического нападения на башни-близнецы в Нью-Йорке: сидишь перед телеэкраном и не веришь своим глазам. Нет, этого не может быть, это не происходит в действительности.

Но и после этих исторических минут путь к соглашению был нелегок. Очень многие, причем не только в правом лагере, были против мира с Египтом. Бегин даже оказался в меньшинстве в его партии. Но он знал, что может рассчитывать на поддержку большей части оппозиции. Когда депутаты от Ликуда увидели, что у Бегина есть гарантированное большинство для ратификации мирного договора, многие из них присоединились к большинству, чтобы не быть зачисленными в лагерь противников мира. Утверждение прошло в кнессете большинством в 93 голоса, при 18 голосовавших против и двух воздержавшихся.

У Бегина хватило мужества и на то, чтобы принять решение о сносе города Ямита и других населенных пунктов, построенных после Шестидневной войны в северной части Синая. Несмотря на несогласие с идеологией Бегина, я отношусь критически и к позициям левых. Ведь израильские поселения в Синае, включая город Ямит, были построены при власти правительств Маараха [18] , то есть при власти левых. Это было сделано, очевидно, в предположении, что мира с Египтом не будет и Синай никогда не будет возвращен. Я очень сомневаюсь в том, что левоцентристское правительство Маараха решилось бы поставить на голосование в кнессете предложение возвратить весь Синай и разрушить Ямит. И даже если бы оно сделало это, предложение не прошло бы. Особенно предложение о сносе поселений: это было общепризнанное табу в израильском обществе.

Как бы я ни относилась к идеологии правых, это неоспоримый факт: правительство Ликуда принесло Израилю самое большое стратегическое достижение за всю его историю. Менахем Бегин, Моше Даян и Эзер Вейцман были зодчими этого достижения. Да будет благословенна их память.

Конец 70-х годов и начало 80-х прошли под знаком мира с Египтом; все связанное с этим будоражило общество. Мы, израильтяне, известны своей склонностью бросаться из одной крайности в другую. Мы сразу начали питать преувеличенные ожидания, мечтать о дружбе с египетским народом, о расцвете торговли и туризма. Однако очень скоро выяснилось, что внезапный порыв любви израильтян к египтянам остался односторонним, что журналисты и интеллектуалы Египта отказываются от всяких связей с нами. Это был холодный мир, очень холодный. Противники мира с Израилем, сторонники исламского фундаментализма, убили президента Садата во время парада в честь четвертой годовщины «октябрьской войны» (так египтяне называют войну Судного дня), 6 октября 1981 года.

Под влиянием этих событий изменились позиции многих людей левого лагеря, включая и меня. Я потеряла наивную веру в готовность арабов жить с нами в мире. Можно сказать, что все мы стали скептиками. С другой стороны, правый лагерь сдвинулся влево, отказавшись от некоторых табу его идеологии. Люди правого лагеря увидели, что можно возвращать территории и даже сносить населенные пункты – вещи, которые они категорически отвергали на протяжении многих лет. Не скажу, что мы стали народом с едиными убеждениями, раздел на лагеря сохранился, но позиции лагерей в какой-то мере сблизились.

Классический левый лагерь в Израиле отличался догматизмом и даже поддерживал в свое время культ личности Сталина. С течением времени люди научились видеть картину во всей ее сложности. При всех различиях во взглядах, как в правом, так и в левом лагере теперь знают, что нет легкого пути к миру на нашей земле.

Сами определения «левое» и «правое», на мой взгляд, являются упрощенными. Существует много проблем, решение которых зависит от объективных условий, а не от принадлежности к одному из лагерей. Себя я определяю как сторонницу социал-демократии, я против астрономических разрывов в уровнях жизни между слоями общества, против дворцов, с одной стороны, и кварталов бедноты – с другой. Я против религиозного диктата и поощрения религии со стороны власти, за отделение религии от государства. Быть верующим – это вопрос личный, а не политический, поэтому само понятие «религиозная партия» кажется мне нелепым. Является ли социал-демократия левой идеологией? По-моему, это ярлык, а не сущность.

Глава 51. «Крайдман на службе резервистов»

В начале 80-х годов алия из Советского Союза почти совершенно прекратилась. Волна воодушевления, начавшаяся после Шестидневной войны и породившая алию 70-х годов, пошла на спад; те немногие евреи, которые покидали социалистическую родину, предпочитали поселиться в США.

Такое положение прямо сказалось на нашей газете, основной контингент читателей которой состоял из олим. Молодые люди алии 70-х годов уже читали газеты на иврите. Спрос на нашу газету резко упал.

Наш босс Шабтай Гимельфарб не хотел закрывать газету совсем, поскольку люди среднего возраста и старше все же сохраняли верность газете. Чтобы хоть что-то спасти, он был вынужден сократить расходы. Он вновь превратил газету в еженедельник и уволил большую часть журналистов, оставив только двух, и меня в том числе. Вместе со мной осталась моя коллега Рита Старовольская. Она отличается хорошими организаторскими способностями, поэтому ей было поручено направлять работу нашей маленькой редакции.

Еще одной мерой экономии средств было увольнение всех машинисток, кроме одной. Рита умела писать на машинке, а я нет. Нелегко приобрести навык печатания за короткий срок, я в душе проклинала Гимельфарба за его решение – но, как бывало уже не раз, в конечном счете результат пошел мне на пользу. Я приобрела навык печатания и больше не нуждалась в машинистке, что очень помогло мне в моих «левых» работах. Передо мной открылись новые возможности. Вместо случайных заказов я нашла постоянную дополнительную работу, интересную и даже творческую. Это была работа в еженедельнике под названием «Круг».

Моя работа в «Круге» была строгой тайной, сопряженной с опасностью потерять постоянную работу в газете. Гимельфарб недвусмысленно запретил нам сотрудничать с конкурирующими изданиями и предупредил, что нарушение этого запрета повлечет за собой немедленное увольнение. И все же я пошла на риск и ради конспирации избрала псевдонимом мужские имя и фамилию. В «Круге» меня звали Исраэль Крайдман.

«Круг» был очень популярен, так как содержал много пикантного материала, забавных историй и юмора. Политическую часть представляли редактор Георг Мордель, писавший еженедельную статью, и Исраэль Крайдман, писавший статьи на актуальные темы и комментарии.

Георг Мордель придерживался правых взглядов, что не мешало ему ценить мою работу. Он говорил, что заинтересован представлять в еженедельнике различные позиции. Через некоторое время, набравшись уверенности в себе, я начала в своих статьях спорить с ним. Между нами развился своего рода «пинг-понг» мнений: он выражал свою концепцию, а Крайдман критиковал ее и противопоставлял ей свою. Читателям нравилось следить за нашей перепалкой. Личность Исраэля Крайдмана, которого никто не знал, возбуждала большое любопытство.

Я старалась как можно меньше показываться в редакции, из понятных соображений. Мои «посланцы» доставляли туда готовые материалы раз в неделю. Редакция иногда устраивала встречи с читателями в различных местах – и тогда из рядов публики сразу раздавался вопрос: «Где Крайдман?» Всем хотелось увидеть загадочного корреспондента, но, к разочарованию публики, ответ всегда был один и тот же: «Крайдман на службе резервистов».