Книга бытия (с иллюстрациями) - Сергей Снегов

Ночь была неспокойной. Я просто не мог оборвать ее скучным сном! Я шатался по Косарке, садился на скамейки, снова вскакивал. Подул ветер, тополя зашевелились и зашептались. Небо тоже задвигалось: звезды, мелькавшие среди листьев, вспыхивали и гасли. Я радовался и думал о жизни: конечно, она будет очень длинной! И я выполню все, что запланировал.

Жизнь и вправду получилась длинной — во всяком случае у меня. Но она вышла совсем иной. Меня вели химеры — и между миражами воображения и призраками реальности не было особой разницы. Моей школьной подружки Фиры на всю жизнь не хватило — наша дружба не пережила лета. А та, от которой я так решительно отрекся, через несколько лет возникла снова — и уже навсегда. Не было у меня друга нежней и преданней до самого ее — в далекой дальности — последнего дня.

8

Торжественный выпуск был еще впереди, перед ним состоялась еще одна, не менее значимая, церемония — прием в комсомол.

Строго говоря, настоящим приемом это не было — объявляли кандидатов, вручали анкеты, а решали, достоин ли человек почетного звания, уже в райкоме.

Я не сомневался, что будет названо мое имя: главный общественник школы и ее первый ученик, я имел несомненные преимущества перед остальными.

Мы выстроились на школьном дворе — все четыре отряда. Алеша Почебит приветствовал нас от имени райкома. Затем он вынул из папки заветный листок бумаги и, высоко подняв его над головой, торжественно провозгласил:

— Анкета для вступления в Ленинский коммунистический союз молодежи вручается самому достойному кандидату, самому надежному борцу за наше великое пролетарское дело — преданной пионерке Розе Мациевич!

Я был разгромлен. Масштабы моего несчастья были ясны мне во всей их необозримости. Мою жизнь сломали — жестоко, неожиданно и незаслуженно. Мне дали понять: цели, которые я себе поставил, недостижимы по определению.

Через несколько очень тяжелых дней я подстерег Алешу — он пришел повидать Шуру Рябушенко, будущую свою жену.

— Значит, Роза — надежный боец за наше пролетарское дело, а я — ненадежный? — горько сказал я. — Она самый невидный, самый пассивный пионер в нашем отряде — а ты ее выделил!

— Не я, Сергей, — райком. Даже из горкома приходили… — Алеша был смущен. — Совещание очень ответственное — выдвигали кандидатов по всем школам района. Учли все достоинства и недостатки каждого ученика.

— И ее достоинства оказались выше моих?

Алеша перестал защищаться — теперь он нападал.

— Главное — соцпроисхождение. У Розы отец — рабочий (пусть даже не от станка — от вагранки). А твой кто? Газетчик, интеллигент. Разве можно сравнивать?

— Это Осип Соломонович будет вступать в комсомол?

— Чудак, зачем обижаешься? Мы знаем, что ты — наш, но нельзя же не учитывать родителей! Мы — пролетарский союз, а не буржуазный.

— Киоскерша и журналист, значит, буржуи?

— Трудовая интеллигенция. Это тоже важная прослойка, но не фундамент. Удивляюсь: такой умный парень — а простых вещей не понимаешь!

— Я понимаю вот что: я пойду учиться дальше — и, очевидно, тоже стану прослойкой, а не фундаментом. Значит, мне загодя закрыты все дороги?

— Почему закрыты? Работай по специальности — на нашу общую пользу. Это не запрещено. Но в партию тебя не пустят. Мне, например, в нее вступить — раз плюнуть. Рабочий: не то что пустят — под ручки потащат. А тебе, сколько ни проси, от ворот поворот.

— Раньше тебя в партии буду — вот увидишь! — бешено крикнул я.

Алеша зло прищурился.

— В какой? Партий множество: монархисты, эсеры, меньшевики, кадеты… Что выберешь?

Много лет прошло с того разговора — мне так и не пришлось побывать ни в одной партии. Какое-то время я считал этот факт своей главной жизненной неудачей, и только потом окончательно понял: это величайшее мое счастье. Во всяком случае — я смог остаться независимым.

Вскоре после комсомольской моей трагедии произошло событие, несколько примирившее меня с собственной общественной ущербностью. Нам выдали свидетельства об окончании семилетней школы. Для меня сделали исключение: кроме оценок, в моем документе была и специальная характеристика. Ликуя, я перечитывал строчки, подписанные всеми учителями:

«Способность к усвоению знаний — выдающаяся.

Степень усвоения знаний — выдающаяся.

Прилежание — среднее».

— Открою тебе тайну, Сережа, — посмеиваясь, сказала Лизавета Степановна. — Диктовала Варвара Александровна, я записывала — у меня почерк лучше. Мы поспорили: какое поставить прилежание? Я хотела «хорошее», она — только «среднее».

Я удивился: мне всегда казалось, что Варвара Александровна была обо мне даже преувеличенно высокого мнения…

— Она сказала так: Сережа вполне достоин наших оценок, но пусть знает, что одних способностей мало, нужно много работать. А он разбрасывается… Сергей Станиславович даже пошутил: Варвара Александровна, вы говорите не как учительница, а как поклонница.

Я так смутился, что ничего не сумел ответить.

Школьные мои учителя вскоре ушли из моей жизни — но я им до сих пор благодарен. А о Варваре Александровне еще расскажу — однажды мы с ней встретились.

Я радостно перечитывал блестящую свою характеристику — она казалась мне мандатом в грядущее.

Я был абсолютно уверен, что схватил Бога за бороду.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Профшкола № 2

1

Когда-то в этом двухэтажном здании размещалась гимназия — и это до сих пор чувствовалось. Просторный вход в вестибюль, парадная, в один поворот, лестница на второй этаж. Она была так широка, что по ней после звонка разом свергались вниз все шесть классов (на каждом курсе их было по два). Еще приятней и быстрее было съезжать вниз по широким деревянным перилам, отполированным ученическими задами до почти неестественного блеска.

Что до меня, то я пользовался только этим способом и достиг в нем такого мастерства, что вполне мог бы завоевать звание чемпиона по полетам на заднице — но, к сожалению, в школе его не существовало. Когда я на втором этаже вскакивал на перила, товарищи на нижнем марше поспешно отбегали к стене: я мчался боком — и так бешено, что мог и сшибить зазевавшегося. Такие случаи бывали.

Скоростные спуски на перилах прекратились на втором курсе. Дело в том, что между лестницей и стеной был закуток, куда иногда ставили разные учебные приборы и аппаратуру. Я никогда в ту сторону не соскакивал: можно было и ногу ушибить, и что-либо поломать. Но однажды, подлетая к первому этажу, я с ужасом увидел, что по лестнице — вплотную к перилам — поднимается директор школы. Выход был один — мгновенно перебросить ноги на другую сторону перил и низвергнуться в закуток.