Наркомы страха - Борис Вадимович Соколов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Абакумов продолжал: «В процессе допроса я понял, что ничего, совершенно ничего, связанного с террором, здесь нет. А дальше мне докладывали, что чего-то нового, заслуживающего внимания, Этингер не дает».
«Вам известно, что Этингер был переведен в Лефортовскую тюрьму с созданием необычного для него режима?» — поинтересовался первый заместитель генерального прокурора, которого трудно было заподозрить в человеколюбии. По сути, он обвинял Абакумова в том, что тот устранил важного свидетеля, который не вынес тяжелейших условий содержания в карцере и умер от сердечного приступа.
Абакумов оправдывался: «Это неправильно. И Внутренняя, и Лефортовская тюрьма одинаковы, никакой разницы нет (Виктор Семенович сделал вид, что забыл разницу: на Лубянке подследственных били редко, а вот в Лефортове творили что хотели. — Б. С.).
«Вы давали указание о том, чтобы содержать Этингера в особых, опасных для его жизни условиях?»
«В каких — особых?» — прикинулся незнайкой Абакумов.
«В более жестких, чем всех остальных, — пояснил следователь-прокуратор. — Ведь Этингера поместили в сырую и холодную камеру».
«Ничего особенного здесь нет, потому что он — враг», — демонстрируя непримиримость к «большой сволочи» Этингеру, отрубил Виктор Семенович. И напомнил прокурору, как оказалось, на свою голову: «Мы можем и бить арестованных — в ЦК ВКП(б) меня и моего первого заместителя Огольцова неоднократно предупреждали о том, чтобы наш чекистский аппарат не боялся применять меры физического воздействия к шпионам и другим государственным преступникам, когда это нужно… Арестованный есть арестованный, а тюрьма есть тюрьма. Холодных и теплых камер там нет. Говорилось о каменном полу — так, насколько мне известно, пол везде каменный… Я говорил следователю, что нужно добиваться от арестованных правды, и мог сказать, чтобы тот не заводил нас в дебри…» Так Абакумов пытался объяснить неосторожно сорвавшуюся с языка фразу про дебри, которую «доброжелатель» Рюмин интерпретировал как нежелание разоблачать «еврейский заговор». А насчет того, что в тюрьме нет холодных и теплых камер, Абакумов врал. Сам ведь изобрел камеры-холодильники, все прелести которых ему очень скоро пришлось испытать на собственной шкуре.
Бывший министр госбезопасности также отверг обвинения в попустительстве «террористическим намерениям» хирурга академика Сергея Сергеевича Юдина, будто бы примыкавшего к контрреволюционному заговору, которым руководил Главный маршал артиллерии Воронов. Последний якобы собирался передать власть в стране маршалу Жукову. Замечу, что оба маршала так и не были арестованы. Не признал Виктор Семенович за террористов и членов подпольной группы «СДР», состоявшей из старшеклассников и студентов-первокурсников. У многих из них родители были репрессированы, поэтому ребята не слишком жаловали партийное руководство и «великого кормчего». Члены «СДР» считали себя настоящими «марксистами-ленинцами» и мечтали о возвращении к «ленинским нормам». Абакумов, однако, полагал, что они всего лишь болтуны, и их разговоры, вроде того что неплохо было бы убить Маленкова за антисемитские высказывания, не воспринимал всерьез.
Вообще надо признать, что на посту министра госбезопасности Виктор Семенович находился в сложном положении — словно на минном поле. Если недостаточно усердствовать в репрессиях, как Ягода, обвинят в том, что опоздал на несколько лет с разоблачением очередного заговора, и расстреляют. Если же, как Ежов, отдаться всей душой делу истребления «врагов народа», то все равно расстреляют, чтобы было на кого свалить ответственность за «перегибы». Абакумов черной завистью завидовал Берии, который еще в войну успел перескочить на руководство военно-промышленным комплексом, а потом возглавил атомный проект и вовсе отказался от «плохой должности» руководителя карательных органов. Виктор Семенович еще не знал, что на целый год переживет Лаврентия Павловича.
Абакумов понимал, что единственное спасение может прийти от Сталина. Вскоре после ареста, в конце июля, он написал покаянное письмо вождю, где отвергал утверждение Рюмина, что «я якобы намекнул Этингеру, чтобы он отказался от показаний по террору.
Этого не было и быть не могло. Это неправда. При наличии каких-либо конкретных фактов, которые дали бы возможность зацепиться, мы бы с Этингера шкуру содрали, но этого дела не упустили бы…
Должен прямо сказать Вам, товарищ Сталин, что я сам не являюсь таким человеком, у которого не было бы недостатков. Недостатки имеются и лично у меня, и в моей работе… В то же время с открытой душой заверяю Вас, товарищ Сталин, что отдаю все силы, чтобы послушно и четко проводить в жизнь те задачи, которые Вы ставите перед органами ЧК. Я живу и работаю, руководствуясь Вашими мыслями и указаниями, товарищ Сталин, стараюсь твердо и настойчиво решать вопросы, которые ставятся передо мной».
Виктор Семенович по-своему переиначил известное стихотворение Маяковского «Разговор с товарищем Лениным»: «Товарищ Ленин, я вам докладываю, не по службе, а по душе. Товарищ Ленин, работа адовая будет сделана и делается уже… Вашим, товарищ, сердцем и именем думаем, дышим, боремся и живем!..» Но скрытая цитата из «лучшего, талантливейшего поэта нашей советской эпохи» Сталина ничуть не растрогала.
Виктор Семенович продолжал: «Я дорожу тем большим доверием, которое Вы мне оказывали и оказываете за все время моей работы как в период Отечественной войны — в органах Особых отделов и СМЕРШ, так и теперь — в МГБ СССР (Абакумов делал вид, что ничего не случилось и его арест лишь досадное недоразумение, которое вот-вот должно благополучно разрешиться. — Б. С.)
Я понимаю, какое большое дело Вы, товарищ Сталин, мне доверили, и горжусь этим, работаю честно и отдаю всего себя, как подобает большевику, чтобы оправдать Ваше доверие. Заверяю Вас, товарищ Сталин, что, какое бы задание Вы мне ни дали, я всегда готов выполнить его в любых условиях. У меня не может быть другой жизни, как бороться за дело товарища Сталина».
Узник Матросской Тишины надеялся, что Сталин вызовет его к себе и в разговоре удастся убедить Иосифа Виссарионовича, что ему, Абакумову, можно доверять, что его не надо расстреливать, а, подержав для острастки какое-то время в тюрьме, вновь призвать на службу. Но Сталин Абакумова не вызвал, ограничившись тем, что затребовал к себе протоколы допросов. Судьба «не оправдавшего доверия министра» тем самым была окончательно решена. Но начавшаяся вскоре кадровая чехарда в МГБ, а потом и новые политические потрясения, связанные со смертью Сталина
