Рай Сатаны - Виктор Точинов

Но я ошибся. Про «Сатану» Лайза не забыла.

– Ты сделал это… Его больше нет…

– С чего ты взяла?

Ответить она оказалась не в силах… Лишь указала взглядом на свою камеру, лежащую рядом. И потеряла сознание…

Я впервые смог взять в руки эту электронную игрушку. Дульному срезу со слабыми следами нагара, обнаруженному под объективом, не удивился, стоило ожидать.

Но камера Лайзы оказалась не только камерой, совмещенной с пистолетом. На экранчик видоискателя – в том режиме, что был сейчас включен, – должна выдаваться некая информация. Пеленг, насколько я мог судить, и мощность засеченного сигнала…

Пеленг отсутствовал.

Мощность равнялась нулю.

Я все понял. И одновременно не понял ничего. Случается и такое.

Понял, зачем Лайза не расставалась с этой игрушкой, в то время как у Осби и других операторов имелась куда более совершенная аппаратура. Лайза просто пеленговала с разных точек «Сатану», уточняла приблизительно известное местоположение.

И не понял, что стряслось с «Сатаной». В самом деле «сдохли» аккумуляторы? Или выработал ресурс генератор? Именно сейчас, не раньше и не позже? Непонятное совпадение, но мне только на руку. Может, индийские генералы теперь успокоятся… А то ведь могут затеять новый тур той же игры, будут зондировать или бурить ледник, добираясь до модуля, – если, конечно, их приблизительные данные не чересчур уж приблизительны.

Остальных игроков можно не принимать в расчет. Точка, где лежит «Сатана», им неизвестна, а Таймыр велик. Пускай ищут, если больше заняться нечем.

Решено, возьму грех на душу и оставлю супругу в заблуждении. Пусть считает мужа героем.

Через минуту я понял, что неведение Лайзы будет недолгим. Понял, когда осмотрел наконец ее руку. Край самонакладывающегося бинта туго врезался в кожу. А выше него рука чудовищно распухла, став чуть ли не вдвое толще… И была уже не красной – темно-бурой.

Газовая гангрена, причем в крайне быстротечной форме. Пуля, выпущенная Лануа, оказалась непростой… Существует такая поганая химия, ускоряющая некрозные процессы и препятствующая действию антисептических препаратов вообще и антигангренозных в частности. На войне эту гадость применяют очень редко, в основном снайперы, и если снайпер с таким боекомплектом попадает в плен, то умирает на месте, долго и мучительно, – командир обычно крепко зажмуривается и не мешает бойцам…

И что теперь?

Ампутация, произнес чужой и холодный голос у меня в голове.

Я понимал, что другого выхода нет. Но и ампутация даст один шанс из сотни… Штатный врач экспедиции погиб на «Стреле», с ним кануло и все его медицинское хозяйство. Ампутировать придется или мне, или другому дилетанту. Подручным инструментом и в походных условиях, без общей анестезии. Один шанс из сотни? Да нет, пожалуй, из тысячи…

О госпитале или больнице нечего и мечтать. Даже если Эфенди вызвал помощь немедленно после гибели дирижабля, когда она сюда доберется, из всех врачей потребуется лишь патологоанатом…

– Больная рука, – констатировал Иван очевидное. – Сильно больная. Лечить надо. Не то отрезать придется.

Я лишь вздохнул. А то сам не знаю…

– Что сидишь? Вставай, за плечи бери. Я за ноги возьму.

– Зачем? – вяло откликнулся я.

– В палатку понесем. Лечить буду. Хорошая женщина. Надо вылечить. Детей тебе родит.

Лечить? Попробуй, хуже не станет… Потому что хуже некуда. А я все-таки сгоняю в лагерь, посмотрю, может, найдутся хоть какие-то инструменты. И люди, лучше меня сведущие в медицине. Тащить к берегу Лайзу нельзя, придется оперировать здесь.

Иван против моего возвращения в лагерь возражать не стал.

– Иди. И покушать поищи. Женщина поправится, будет кушать просить. Чем кормить будешь?

Оптимист… Я бы очень хотел поверить Ивану. Но не мог. Слишком много видел в своей жизни гангренозных ран.

Мимо пронеслось звено реактивных Ме-382. Пилоты не обратили на вертолет внимания. Возможно, сочли тихоходную цель не представляющей никакой угрозы. Или посчитали, что здесь проходят испытания своей же, но глубоко засекреченной техники.

Хасан Бен-Захр на «мессершмитты» тоже не отвлекался. Он знал, что должен сделать, знал еще во время первого полета сюда. Но тогда не вовремя вмешался автопилот. Сейчас он отключен. Штурвал у Хасана, и не помешает никто.

Город внизу пылал, подожженный снарядами катапульт и зажигательными бомбами «дорадо». Город был взят в клещи, с хрустом сжимавшиеся. Но город пока держался.

Крестоносцы Жофруа де Буйонна уже рубились на стенах, рыцари Раймунда прорвались через Яффские ворота и угодили сразу же за ними в жесточайшую мясорубку. Легионеры дрались во дворе пылавшего Храма – и ярость пламени меркла перед яростью нападавших и оборонявшихся.

И все же город мог отбиться и устоять. Мог бы… Но с востока, под прикрытием Масличной горы, подходил XIX танковый корпус СС и готовился к атаке с марша. Тяжелые танковые батальоны Pz-VIII уже выходили на ударные позиции, а слева, прикрывая им фланг, разворачивалась в боевой порядок 47-я ваффен-гренадерская дивизия СС «Алджихад».

Остальные части были на подходе, заполонив Амманскую дорогу.

С них-то Хасан и начал. Вертолет пронесся на бреющем над бесконечной колонной – танки, тентованые грузовики, бронетранспортеры, тягачи с орудиями, – поливая ее огнем и смертью. С ревом вырывались из пеналов «Кадеты», шестистволки чертили свой смертельный пунктир по машинам и людям.

Сопротивления никто не оказывал. Хотя на некоторых «Королевских тиграх» стояли крупнокалиберные зенитные пулеметы, а на «Императорских» – реактивные зенитные установки, хватало и других средств ПВО ближнего боя. Но атаки с воздуха здесь не ждали…

Позади что-то горело, что-то взрывалось, но Хасан не смотрел назад. Потому что оседлавшие Масличную гору «кайзертайгеры» уже направили тяжелые хоботы орудий на город.

Он проутюжил гребень раз, и второй, и третий – уже для страховки и проверки, не обращая внимания на людей, покидающих чадно горящие танки.

Хасан не удивлялся тому, что у него не заканчиваются «Кадеты», что боезапас шестистволок кажется бесконечным. Он даже не задумывался об этом. Он спешил к Храму и знал, что там будет труднее, что работать придется ювелирно…

Хасан не оборачивался и не видел, как за его спиной, у ведущей в десантный отсек двери, пытается подняться на ноги человек с залитым кровью лицом. Не то Абдулла-хаджи, не то сержант Багиров…

Смотрел только вперед – туда, на Храм – и видел, как все началось. Как вспыхнула ослепительная, режущая глаз огненная точка, как мгновенно вздулась исполинским огненным шаром, засасывающим и небо, и землю, и город, и весь мир…

Он понял, что видит. После сожженного Гавра, после Бристоля трудно было не понять… Он видел всё и понял всё, но не хотел принимать увиденное и верить своему пониманию. Он закричал, истошно, оглушительно, как не кричал никогда в жизни. Казалось, его голова не выдержит, взорвется от этого крика, и не станет только его, Хасана, а мир и город останутся прежними.

Все получилось наоборот. Он был. А города не стало. И мира тоже.

Хасан Бен-Захр замолчал. И направил вертолет в то единственное, что осталось, что маячило перед ним в беспощадной и абсолютной пустоте, – в самый центр ядерного гриба.

Багиров-хаджи с третьей попытки встал на ноги. Он даже сумел с грехом пополам прийти к некому консенсусу, к странному симбиозу двух личностей… И навел «дыродел Солнца» на затылок сидевшего за штурвалом человека. Больше он не успел ничего – вертолет на полной скорости врезался в крутой, почти отвесный склон Бырранги.

Эпилог

Наш лагерь был разгромлен и уничтожен. Лагеря как такового не осталось.

Казалось, что по берегу и прямо по многочисленным палаткам не так давно гонялась стая взбесившихся асфальтовых катков. Гонялась за бульдозером. Тоже взбесившимся.

Ни одной целой палатки. И ни одной поврежденной, но все же устоявшей. Ни одного человека.

Террасу, насколько я мог видеть, тоже не миновала эпидемия разрушений. И над всем раздраем и разгромом издевательски торчала целенькая и новенькая причальная мачта.

«Да что же тут произошло, пока меня не было? Сходил на подвиг, называется…»

На самой границе воды и суши лежало НЕЧТО, способное дать если не ответ на мой вопрос, то хотя бы пищу для размышлений. Но размышлять хотелось где-нибудь в сторонке – выглядело нечто как труп колоссальных размеров, гниющий настолько давно, что полностью утратил первоначальную форму. Запах стоял соответствующий.

Но я все-таки подошел… На стегоцефала эта куча падали никоим образом не походила. На лабиринтодонта тоже. Профессор Птикошон дал маху.

– Ну здравствуй, Бдыр-Барус… – прогнусавил я, двумя пальцами зажимая нос.

Рядом, среди потеков гноя, сочащегося из туши, лежало ружье. Шикарное – гравировки, инкрустации. Но я не присматривался к оружию. Потому что около него лежала рука. Левая, отделенная от тела в районе запястья. Откушенная…