Мидлмарч - Джордж Элиот

Но папа снова ничего не сказал.

— Обещай, папа, что ты дашь свое согласие. Мы ни за что не откажемся друг от друга, а ты сам всегда осуждал долгие помолвки и поздние браки.

Она продолжала настаивать, и в конце концов мистер Винси сказал:

— Ну что же, деточка, он должен мне сперва написать, чтобы я мог дать ответ.

И Розамонда поняла, что добилась своего.

Ответ мистера Винси свелся главным образом к требованию, чтобы Лидгейт застраховал свою жизнь, — что тот немедленно и исполнил. Это была превосходная предосторожность на случай, если бы Лидгейт вдруг умер, но пока она требовала расходов. Однако теперь все препятствия, казалось, были устранены и приготовления к свадьбе продолжались с большим воодушевлением. Впрочем, не без разумной экономии. Новобрачная (намеревающаяся гостить у баронета) никак не может обойтись без модных носовых платков, но если не считать абсолютно необходимой полудюжины, Розамонда не стала настаивать на самой дорогой вышивке и валансьенских кружевах. И Лидгейт, обнаруживший, что его восемьсот фунтов после переезда в Мидлмарч значительно убыли, предпочел отказаться от понравившегося ему старинного столового серебра, которое он увидел в Брассинге, в лавке Кибла, куда зашел купить вилки и ложки. Гордость не позволяла ему расходовать слишком много, словно в расчете на то, что мистер Винси выдаст им деньги на обзаведение, и хотя не за все нужно было платить сразу, он не тратил время на предположения, какую сумму тесть вручит ему в качестве приданого и насколько она облегчит оплату счетов. Он не собирался позволять себе лишних расходов, но было бы неразумно экономить на качестве необходимых приобретений. Впрочем, все это было достаточно кстати. Лидгейт по-прежнему видел свое будущее в увлеченных занятиях наукой и практической медициной, но он не мог представить себе, что занимается ими в обстановке, в какой, например, жил Ренч — все двери распахнуты, стол накрыт старой клеенкой, дети в замусоленных платьицах и остатки второго завтрака: обглоданные косточки, ножи с роговыми ручками и дешевая посуда. Но ведь жена Ренча, вялая апатичная женщина, только куталась в большой платок, точно мумия, и он, по всей видимости, с самого начала неверно поставил свой дом.

Однако Розамонда была погружена во всяческие расчеты, хотя безошибочное чутье предостерегало ее против того, чтобы открыто в них признаваться.

— Мне так хотелось бы познакомиться с вашими родными, — сказала она однажды, когда они обсуждали свадебное путешествие. — Не выбрать ли нам такое место, чтобы на обратном пути мы могли побывать у них? Кого из ваших дядей вы особенно любите?

— Ну… дядю Годвина, пожалуй. Очень милый старик.

— Вы ведь в детстве подолгу жили у него в Куоллингеме, правда? Мне бы так хотелось увидеть старое поместье и все, что было вам тогда дорого. Он знает, что вы женитесь?

— Нет, — беззаботно ответил Лидгейт, поворачиваясь в кресле и ероша волосы.

— Ну, так напишите ему, гадкий, непочтительный племянник. Может быть, он пригласит нас в Куоллингем, и вы покажете мне парк, и я представлю вас себе мальчиком. Вы ведь видите меня в той обстановке, в какой я росла. И будет нечестно, если я буду знать о вас меньше. Но я забыла: вам, возможно, будет немножко неловко за меня.

Лидгейт нежно ей улыбнулся и, конечно, подумал, что похвастать очаровательной женой — большое удовольствие и ради него стоит побеспокоиться. А к тому же действительно будет очень приятно обойти с Розамондой все старые милые уголки.

— Хорошо, я напишу ему. Но мои кузены и кузины на редкость скучны.

Иметь право так презрительно отзываться о детях баронета! Розамонда пришла в восторг и уже предвкушала, как сама отнесется к ним пренебрежительно.

Однако дня через два ее маменька чуть было не испортила всего, заявив:

— Мне бы так хотелось, мистер Лидгейт, чтобы ваш дядюшка, сэр Годвин, обошелся с Рози по-родственному. Чтобы он не поскупился. Ведь для баронета тысяча-другая — просто мелочь.

— Мама! — воскликнула Розамонда, густо покраснев.

Лидгейту стало так ее жаль, что он промолчал и, отойдя к стене, принялся, словно в рассеянности, разглядывать какую-то гравюру. Маменька позже выслушала строгую дочернюю нотацию и, как всегда, не стала возражать. Однако Розамонде пришло в голову; что на редкость скучные высокородные кузены, если удастся пригласить их в Мидлмарч, увидят в ее родительском доме немало такого, что должно шокировать их аристократические понятия. А потому было бы лучше, если бы Лидгейт поскорее нашел прекрасный пост где-нибудь подальше от Мидлмарча. А это не должно составить никаких затруднений для человека с титулованным дядей и делающего открытия. Лидгейт, как видите, увлеченно описывал Розамонде свое намерение посвятить жизнь служению высочайшей пользе и наслаждался тем, что его слушает прелестное создание, которое подарит ему поддержку нежной любви… красоту… покой — все то, чем пленяют нас и укрепляют наши душевные силы летнее небо или цветущий луг.

Лидгейт весьма полагался на психологические различия между гусаком и гусыней, как я выражусь разнообразия ради, — особенно на врожденную кротость и покорность гусыни, столь прекрасно дополняющей силу гусака.

37

Та счастлива, что, сделав выбор свой,

Себя не даст сомненьям обмануть,

Мечтой не очаруется иной,

Прогонит страх, тайком заползший в грудь.

Так галион упорно держит путь

В морскую гавань средь морских зыбей

Его не могут в сторону свернуть

Ни бури, ни прельщенья миражей.

Оплотом твердым верность служит ей:

Не нужно козней убегать врагов,

Не нужно помощи искать друзей.

Ей верность — и опора и покров.

Счастливица! Но трижды счастлив тот,

Кого такое сердце изберет.

Мистер Винси, как мы видели, не мог решить, ждать ли всеобщих выборов или конца света теперь, когда Георг Четвертый скончался, парламент был распущен, Веллингтон и Пиль утратили популярность, а новый король толь ко виновато разводил руками. Но растерянность мистера Винси лишь слабо отражала растерянность, господствовавшую в провинциальном общественном мнении тех дней. Как могли люди разобраться в собственных мыслях при свете еле теплящихся огоньков окрестных поместий, если консервативный кабинет прибегал к либеральным мерам, а аристократам-тори и избирателям-тори даже либералы казались предпочтительнее, чем друзья отступников-министров, и всюду раздавались требования спасительных средств, которые имели лишь самое отдаленное отношение к личным интересам и приобретали подозрительный душок, так как за них ратовали неприятные соседи? Читатели мидлмарчских газет оказались в нелепом положении: в дни треволнений по поводу билля о католиках многие отвергли «Мидлмарчский пионер», который взял девиз у Чарлза Джеймса Фокса[127] и стоял за прогресс, потому что «Пионер» принял сторону Пиля в вопросе о папистах и тем самым запятнал свой либерализм терпимостью к иезуитам и Ваалу. Однако не были они довольны и «Рупором» — хотя не так давно он метал громы против Рима, теперь вялость общественного мнения (никто не знал, кто кого будет поддерживать) заставила его глас заметно приутихнуть.

Это было время, как указывала статья в «Пионере», напечатанная на самом видном месте, когда вопиющие нужды страны могли призвать из добровольного затворничества людей, чей ум благодаря большой житейской мудрости обрел не только сосредоточенность, но и широту, не только целеустремленность, но и терпимость, не только энергию, но и беспристрастность — короче говоря, все те качества, которые, как показывает печальный опыт человечества, вовсе не склонны уживаться под одной крышей.

Мистер Хекбат, чье красноречие в те дни разливалось даже еще более широким половодьем, чем обычно, и не позволяло точно угадать, в какое русло предполагает оно войти, во всеуслышание заявил в конторе мистера Хоули, что указанная статья «исходит» от Брука, владельца Типтон-Грейнджа, и что Брук несколько месяцев назад тайно купил «Мидлмарчский пионер».

— Тут уж хорошего не жди, э? — осведомился мистер Хоули. — Сначала он тыкался где-то, как заблудившаяся черепаха, а теперь ему взбрело в голову стать популярным. Тем хуже для него. Я к нему давно приглядываюсь. Его под орех разделают. Землевладелец он из рук вон плохой. С какой стати помещику заигрывать с городской чернью? Ну, а газета… надеюсь, он сам будет в нее пописывать. Тогда не жалко платить за нее деньги.

— Насколько мне известно, он нашел редактора — очень талантливого молодого человека, который способен писать передовые статьи в самом лучшем стиле, — не во всякой лондонской газете такие найдутся. И он намерен грудью стоять за реформу.