Последнее искушение Христа - Никос Казандзакис

Ученики тревожно переглянулись.

— Крест?! — воскликнул Иоанн, падая на грудь Иисуса. — Кто будет распят, рабби?

— Кто бы ни заглянул в эти глаза, он увидит себя на кресте. Я заглядываю и вижу это. Но ученики не поверили, и кое-кто даже рассмеялся.

— Хорошо, что предупредил, учитель, — заметил Фома. — Что касается меня, никогда в жизни не стану смотреть в глаза рыжебородому!

— Твои дети и внуки станут, Фома, — ответил ему Иисус и снова взглянул на Иуду, который теперь стоял на ступеньке, глядя на Иерусалим.

— Туманны твои слова, — пожаловался Матфей. — Как же мне записать их? — Весь вечер он сидел с пером в руке, ничего не понимая.

— Я говорю не для того, чтобы ты записывал, Матфей, — с горечью промолвил Иисус. — Вас, писак, правильно называют петухами — вы считаете, что, пока вы не прокукарекаете, и солнце не встанет. Иногда мне хочется взять все твои папирусы и швырнуть их в огонь!

Матфей поспешно собрал свои свитки и отошел в сторону.

— Я говорю одно, ты пишешь другое, а те, кто будет читать, поймут что-нибудь третье, — не успокаивался Иисус. — Я говорю: крест, смерть, Царствие Небесное, Бог… и что вы из этого понимаете? Каждый вкладывает в эти священные слова свои страдания и свои желания, и слова рассыпаются, и душа моя теряется вместе с ними. Я больше так не могу! — У него перехватило дыхание в груди, и он поднялся. Ему вдруг показалось, что и душа его, и разум забиты песком.

Ученики стыдливо потупились. Учитель словно колол их стрекалом, а они, как ленивые волы, отказывались двигаться. Весь мир стал повозкой, в которую их впрягли, и Иисус понукал их везти ее, они же ерзали под ярмом, но не сходили с места. Глядя на них, Иисус чувствовал, как силы покидают его. Путь с земли на небеса долог, и вот они стоят и не шевелятся.

— Сколько я еще пробуду с вами? — воскликнул он. — Кого мучают сомнения, спешите, — спрашивайте меня. Кто хочет сказать мне доброе слово, — говорите скорее, ибо я нуждаюсь в нем. Говорите, чтобы потом не раскаиваться, что вы не успели сделать это — дать мне понять, насколько вы меня любите. Потом будет уже поздно.

Женщины, опершись подбородками на свои колени, прислушиваясь, сжались в углу — только вздохи время от времени доносились оттуда. Они ничего не могли сказать. Вдруг Магдалина вскрикнула — к ней первой пришло предчувствие беды, и сердце ее дрогнуло от ворвавшегося в него погребального плача. Вскочив, она выбежала во внутреннюю комнату. Подняв подушку, Магдалина достала флакон, который захватила с собой из дома. Он был полон арабских благовоний, подаренных ей как-то одним из любовников за проведенную с ней ночь. И, следуя за Иисусом, она повсюду носила его с собой, повторяя: кто знает, может, придет день, когда я умащу волосы своего возлюбленного этими драгоценными благовониями. Может, придет день, когда он женихом будет стоять рядом со мной. Таковы были ее сокровенные мечты; но теперь за спиной возлюбленного она видела смерть — не свадебное покрывало, но саван. А смерть так же, как свадьба, любит благоухания.

Вынув флакон из-под подушки, Магдалина спрятала его за пазуху и разрыдалась. Она сидела, раскачиваясь, словно баюкая свое дитя, и приглушенно, чтобы ее не услышали, всхлипывала. Потом, выплакавшись, она утерла глаза, вышла из комнаты и пала к ногам Иисуса. Не успел он склониться, чтобы поднять ее, как она открыла сосуд, и благоуханная мирра потеют по святым ногам. Слезы снова хлынули из ее глаз, и, распустив свои волосы, она обтерла ими умащенные ноги. Остатки душистой влаги Магдалина вылила на голову Иисуса, снова опустилась на колени и принялась целовать его ноги.

Ученики с раздражением смотрели на это.

— Стыд и срам попусту тратить такую драгоценность, — проговорил торговец Фома. — Если б мы это продали, можно было бы накормить кучу бедняков.

— Или раздать сиротам, — добавил Нафанаил.

— Купить овец, — вставил Филипп.

— Это дурной знак, — вздохнул Иоанн. — Такими благовониями умащаются трупы князей. Зачем ты это сделала, Мария? Смерть почует свой любимый запах и придет…

— Бедняки будут всегда, — улыбнулся Иисус, — но не всегда буду я с вами. А посему не так уж страшно, что на меня истратили сосуд мирры. Бывают минуты, когда расточительность восходит на небеса и делит престол со своим высоким братом Благородством. И ты, возлюбленный Иоанн, не печалься. Смерть может прийти всегда. Так лучше к ее приходу умастить волосы.

Дом благоухал, как гробница богача. Вставший в дверях Иуда с удивлением взглянул на Иисуса. Неужто он раскрыл тайну ученикам? И теперь они умащивали идущего на смерть погребальными благовониями?

— Иуда, брат мой, — улыбнулся Иисус, — ласточка в воздухе летит быстрее, чем скачет олень по земле, а еще скорее ласточки летит мысль человеческая, а быстрее мысли человеческой лишь женское сердце, — и глазами он указал на Магдалину.

— Мы столько всего наговорили, что позабыли о самом главном, — вмешался Петр. — Рабби, где в Иерусалиме мы будем встречать Пасху? Не пойти ли в таверну к Симону?

— Господь задумал иначе, — ответил Иисус. — Вставай, Петр. Бери Иоанна и ступайте в Иерусалим. Там вы встретите человека с кувшином на плече. Следуйте за ним. Он войдет в дом, войдите и вы и скажите хозяину: «Наш учитель приветствует тебя и спрашивает, где накрыт стол, чтоб он мог провести пасхальную вечерю со своими учениками?» А он ответит: «Передайте поклоны своему учителю. Все готово. Мы ждем его».

Ученики, словно дети, широко раскрыв глаза, смотрели друг на друга.

— Ты не шутишь, сын Давида? — спросил Петр. — Все готово? Агнец, вертел, вино — все-все?

— Все, — ответил Иисус. — Ступайте. И веруйте. Это мы сидим здесь и беседуем, но Господь не дремлет. Он трудится на благо людей.

Из дальнего угла раздался слабый хрип, и все, устыдившись, обернулись. Все это время они даже и не вспоминали о том, что старик Симеон был в предсмертной агонии! Магдалина бросилась к отцу, за ней вскочили остальные женщины. Ученики столпились у постели. Иисус приложил ладонь к ледяным губам умирающего. Старый раввин открыл глаза и, увидев его, улыбнулся, потом пошевелил рукой, делая знак остальным удалиться. Когда они остались одни, Иисус склонившись, поцеловал его в уста, глаза и лоб, и старик просиял, не сводя с него глаз.

— Я снова видел вас троих — Илию, Моисея и тебя. Теперь я уверен… я ухожу!

— Да благословит тебя Господь, Симеон. Доволен ли ты?

— Да. Позволь мне поцеловать твою руку, — он надолго припал к руке своими ледяными губами. С восторгом он посмотрел на Иисуса, прощаясь с ним.

— Когда ты придешь — туда, наверх? — промолвил раввин через мгновение.

— Завтра, в Пасху. Скоро увидимся, отец!

Старый Симеон скрестил на груди руки и прошептал:

— Отпусти раба своего, Господи. Глаза мои видели Спасителя!

ГЛАВА 28

Ослепительно красное солнце опустилось к горизонту, а на востоке уже появилось бледно-голубое сияние — еще немного, и там появится огромная и безмолвная пасхальная луна. Последние закатные лучи косо падали на худое лицо Иисуса, выхватывали лица учеников, добираясь до угла, ласкали спокойное и счастливое, теперь уже отошедшее в вечность лицо старого Симеона. Мария сидела за своей пряжей в глубокой тени, и никто не видел слез, тихо струившихся по ее щекам и подбородку на так и не сотканный и не сшитый плащ. Дом все еще благоухал.

Чем больше вечерело, тем сильнее сжималось у всех сердце. Внезапно в раскрытое окно стремительно влетела ласточка, трижды сделала круг над их головами, радостно пискнула и, мелькнув в лучах уходящего солнца, исчезла — только они и видели ее белую грудку и острые крылья.

— Пришло время, — промолвил Иисус и поднялся, словно только и ждал этого знамения. Медленно и жадно оглядел он дом — очаг, посуду, лампаду, кувшин с водой, пряжу; потом перевел взгляд на женщин — старую Саломею, Марфу, Магдалину и Марию, и наконец, на побелевшего старика, который вступил уже в жизнь вечную.

— Прощайте, — помахал он обеими руками. Ни одной из трех молодых женщин не хватило сил ответить, лишь старая Саломея промолвила:

— Не смотри на нас так, дитя мое. Ты словно прощаешься с нами навсегда.

— Прощайте, — повторил Иисус и, приблизившись к женщинам, положил руку сначала на голову Марфы, потом Магдалины. Мария, бросив свою работу, подошла ближе и тоже опустила голову. Им казалось, что он, благословляя каждую из них, словно собирается взять их с собой — навсегда. И вдруг, не сговариваясь, все трое начали погребальную песнь.

Иисус вышел во двор, ученики последовали за ним. Во дворе над колодцем расцвела жимолость, и теперь, вечером, аромат ее разлился в воздухе. Иисус сорвал цветок и сжал его губами. «Дай, Господи, мне сил сохранить этот нежный росток, пронеся его сквозь муки распятия», — прошептал про себя Иисус. Перед тем, как выйти на улицу, он еще раз остановился и, подняв руку, воскликнул: