Вишневые воры - Сарей Уокер

Отец помог мне подняться по ступенькам и через парадную дверь провел меня в гостиную – точно так же в свое время он сопровождал Белинду.

– Это ни к чему, я могу сама, – сказала я, вырвав свою руку из его руки.

– Садись. – Он указал на диван. – Нам нужно поговорить.

Он не стал ничего объяснять и вышел из комнаты, попросив меня ждать там. Через какое-то время он вернулся в сопровождении Доуви, которая несла серебряный чайный сервиз.

– Спасибо за ту посылку, – сказала я.

Опуская поднос на кофейный столик, она кивнула и улыбнулась, но глаз на меня не подняла. После того как она ушла, отец сел на кресло и налил нам по чашке чая, поставив мою на стол напротив меня.

– А Зили дома? Не может же она все еще быть с Сэмом? – спросила я, начиная волноваться.

– Сэм Кольт мертв.

От неожиданности я сперва не могла вымолвить ни слова.

– Мертв? Не может этого быть.

Я вспомнила его в этой гостиной, как он восхищался афишей «Чэпел-70» и флиртовал с Зили.

– Он был бесчестным человеком и выбрал смерть труса.

«Смертью труса» отец всегда называл самоубийства, хотя сам производил и продавал товар, позволяющий с легкостью расстаться с жизнью.

– Но почему?

– Его нельзя было назвать ответственным человеком. По мнению его родственников, он был из тех, кто бездумно прожигает жизнь. – Отец с отвращением поджал губы. – Давай не будем о нем говорить. Нам достаточно знать то, что он решил свести счеты с жизнью.

– Никак не могу в это поверить, – сказала я. – Зили, наверное, в отчаянии. Где она сейчас?

Он уставился себе в чашку и хотел что-то сказать, но потом передумал. Он казался удрученным, причем не из-за Сэма.

Что-то не так, поняла я вдруг и быстро поднялась с дивана, держась за подлокотник, чтобы не упасть.

– Скажи, что случилось? – спросила я и, глядя на него, вдруг все поняла. Я выбежала из гостиной, толкнула дверь, пронеслась по ступенькам крыльца, завернула за дом, а где-то позади отец кричал, чтобы я немедленно вернулась назад.

Я добежала до ворот семейного участка и вцепилась в прутья решетки. Четыре белых камня стояли в ряд: Эстер, Розалинда, Калла и Дафни. Но рядом с Дафни было что-то еще – свежий холм земли. Никакого могильного камня, просто вбитый в землю деревянный столбик и россыпь свежих цветов.

Как сказала Эмили Дикинсон, «вновь ужасом наполнилась душа».

3

Что было потом, я точно не помню – должно быть, я билась в истерике и устроила сцену. Помню лишь, что вскоре приехала машина «Скорой помощи», меня привязали к каталке и накачали лекарствами. Я снова проснулась в больнице, хлопая глазами и не понимая, где нахожусь и что произошло. Со мной кто-то говорил – разные мужские голоса, но я не могла различить ни слова, будто вместо человеческой речи слышала пересвист птиц между собой.

Наконец до меня частично донесся смысл некоторых слов.

– Ваша сестра мертва, – сказал врач. Он смотрел на меня сверху вниз, а над головой у него сиял шар яркого света. – Вы понимаете, что ваша сестра мертва?

– Какая из них?

4

Не стану приводить здесь обрывки воспоминаний о последующих нескольких днях. Там столько скорби, что, если я продолжу писать об этом, их ценность поблекнет, как будто такое можно описать, как будто двадцать шесть букв алфавита могут вместить эту скорбь и подготовить к потреблению. Я никогда не любила слова, и этот дневник мое отношение к ним не поменял. Слова – крайне бедный способ самовыражения.

Боль, которую я чувствовала после ухода Зили, была сильнее, чем то, что я чувствовала после ухода остальных своих сестер, вместе взятых. Казалось бы, это несправедливо, ведь сестра есть сестра, и я их всех нежно любила, но ведь мы были АйрисиЗили. Судьба уже разделила нас, а я об этом даже не подозревала, лежа в больничной палате, вся в бинтах и в наркотическом тумане, не ведая о том, что самое ужасное событие в моей жизни происходит прямо сейчас.

Через пару дней, когда я успокоилось достаточно, для того чтобы меня перестали пристегивать к кровати и пичкать транквилизаторами, меня перевели в другое крыло больницы.

Санитар усадил меня в кресло-каталку и привез в палату, расположенную в женской части психиатрического отделения. Я вполне могла ходить сама, но не возражала, что меня везут, – это был своего рода акт физической капитуляции. Когда меня доставили в закрытое отделение, я не кричала и не сопротивлялась; как Гретель, собиравшая хлебные крошки, я прожила события предыдущих недель так, что они, одно за другим, привели меня сюда; оставалось лишь открыть дверь и запихнуть меня в печь. Впрочем, в тот момент я бы забралась туда по своей воле.

Эта палата была еще более аскетичной, чем в обычной больнице, – кровать, стол со стулом, комод и небольшой двухместный диван у окна. Пустые белые стены без картин, потрепанная коричневая мебель, светло-персиковая обивка дивана. В палате, устроившись на стуле, меня ждал отец, но я никак не отреагировала на его присутствие. Выбравшись из кресла-каталки, я залезла в кровать и свернулась калачиком спиной к нему. Он пытался заговорить со мной, но я не стала отвечать, и вскоре он ушел.

Я злилась на него за то, что он не рассказал мне о Зили сразу же, когда это произошло, что он не отложил похороны до моего выздоровления. Он лишил меня возможности увидеть ее в последний раз, украсить ее лоб венком из маргариток; никто, кроме него, не оплакал ее, а его скорбь никогда не была глубокой. Он утверждал, что не хотел расстраивать меня, когда мне и без того было плохо, и что врачи с ним были согласны, но я-то знала, что дело было в другом: на него бы обрушился груз моей скорби, а он не желал с этим связываться. Он отложил объяснение со мной на потом, и вот пришло время платить по счетам, но я не хотела с ним разговаривать.

5

– Как насчет Лоррейн?

Меня разбудил женский голос. Я открыла глаза и увидела медсестру – она открывала шторы, чтобы впустить в комнату свет. На столе стоял поднос с дымящимся кофе, яичницей-болтуньей и тостами.

– Мое имя не Лоррейн, – сказала я. – Меня зовут Айрис.

Медсестра подошла к моей кровати. Она была глубоко беременна; белая ткань халата обтягивала ее огромный живот.

– Лоррейн, если будет девочка, – сказала она, поглаживая живот. – Как тебе?

– Лоррейн ничего, – сказала я, ни в малейшей степени не интересуясь тем, как она назовет своего ребенка.

– «Ничего» мне не подходит, – сказала она со вздохом. – К ней так будут обращаться каждый день ее жизни. Здесь нужно что-то получше, чем «ничего». – Она откинула мое одеяло и жестом пригласила меня подняться. – Если будет мальчик, мы назовем его Лерой Брюэр-младший. Мне не очень нравится, но муж настаивает. Ох уж эти мужчины. Вечно подавай им маленького клона их самих.

– Угу.

– Тебе помочь? – спросила она, когда мои голые ступни коснулись прохладного линолеума. Я покачала головой.

Она подождала, пока я схожу в туалет. Когда я вышла, она расставляла на столе завтрак.

– Поторопись, а то остынет, – сказала она, села на диван и стала смотреть, как я ем. У нее была смуглая оливковая кожа и темные волосы, убранные в тугой пучок. Я не могла понять, кто она была по национальности, и, пока ела, периодически поглядывала на нее, пытаясь угадать, откуда она.

– Можешь звать меня Брюэр, – сказала она. – Просто Брюэр, а не сестра Брюэр – я здесь всего лишь сиделка. Говорят, скоро мне придется уволиться из-за ребенка. – Она положила руку на живот. – Как насчет Элизабет, как королева? И сразу много уменьшительных имен: Лиззи, Бетти, Бетси, Бет.

– Элизабет ничего, – сказала я.

Она нахмурилась.

– Тебе сложно угодить. – Я доела завтрак, и она, с большим трудом поднявшись, подошла к столу и сложила посуду на поднос. – Это, конечно, не мое дело, но мне кажется, что ты не должна здесь находиться, милая. – Она подняла поднос, удерживая его на животе. –