Елена Блаватская. Интервью из Шамбалы - Анна Бурдина

– Хотите еще закурить? – предложил ей очередную папиросу Олкотт.

– Не откажусь, – сказала Елена, – это дает пищу моему мозгу, занятие рукам и губам, так что я тренирую три органа сразу.

Всем известно, что Елена слыла заядлой курильщицей. Она ежедневно выкуривала невероятное количество сигарет, скручивая их с величайшей ловкостью даже левой рукой, в то время как правой переписывала рукопись. Окурки она тушила в землю цветочных горшков, которые играли роль пепельниц, благодаря чему в них накапливалось за день невероятное количество «бычков». С курением было связано много странностей, которые наблюдались в квартире госпожи Блаватской. Но в целом «в доме царила особая духовная атмосфера, которой не мог похвастаться ни один другой дом в Нью-Йорке. За порогом оставались социальные различия посетителей, всех здесь встречали одинаково радушно. Елена чувствовала себя непринужденно в любом обществе и привечала одинаково радушно любого, кто к ней приходил. Хотя по рождению и воспитанию она принадлежала к высшей аристократии, по характеру была прирожденным демократом. Во второй половине дня, после обеда, когда она завершала первую часть своего рабочего дня, начинался прием самых разнообразных гостей. Со всеми она любила поболтать на близкие тому или иному человеку темы, однако беседы, имеющие политическую окраску, тут же пресекала, чтобы не превратить свой дом в „мятежный“ комитет».

Елена Петровна утверждала, что «теософ, ставший мятежником, поддерживающий революцию и убийство, друг коммунаров – не может быть членом нашего Общества. Он должен уйти». Крайне отрицательно она относилась также к деятельности анархистов и нигилистов, особенно в России. Несмотря на свои демократические амбиции, Елена оставалась в душе искренне преданной царю-батюшке, восхваляя Александра II не столько как политическую фигуру, сколько его интеллектуальные и физические данные. Все же внешний облик правителя во все времена имел немаловажное значение для женского сердца!

Посетив госпожу Блаватскую в ее доме Джеймс Е. Уиггин не мог не отметить:

«Центром группы была госпожа Блаватская, несомненно, одна из наиболее оригинальных и интересных женщин из всех, которые мне когда-либо встречались. В газетах жаловались на ее сигареты… Госпожа говорит по-английски с очень сильным акцентом, но с замечательной беглостью и точностью, четко выделяя тонкости языка и быстро вникая в его аллюзии… У нее есть фантастический розенкрейцерский драгоценный камень… который она носит на шее. Ей, вероятно, около сорока лет, она имеет плотное, грубоватое и внушительное телосложение. Интересными были истории, которые она рассказывала о своем пребывании в Азии и Африке… Удивительные вещи, которые она наблюдала среди племен колдунов в Африке… Фаллический элемент в религиях, души цветов, недавние чудеса среди медиумов… двойственность природы, романтизм, гравитация, карбонарии, шарлатанство… литература о магии – вот некоторые из тем, оживленные дискуссии по которым часто затягивались далеко за полночь».

«…Откладывая в сторону действия, особенности мышления, мужские черты Е.П.Б., ее постоянную категоричность при утверждении фактов… – утверждал Олкотт, – откладывая все это в сторону, я вынес для себя достаточно впечатлений о ней, чтобы убедиться в том, что теория, которую я так долго стараюсь донести до вас, правильна – она человек, очень старый человек, и притом самый ученый и прекрасный человек на свете. Конечно, она знает во всех подробностях, каковы мои впечатления о ней, поскольку она читает мои мысли (и мысли других), как открытую книгу, и мне кажется, что она вполне довольна этим, ибо наши отношения постепенно в огромной степени превратились в отношения Учителя и ученика. Не осталось и следа от прежней рубаки Блаватской (от Джека, как я ее тогда прозвал, к совершеннейшему ее восхищению), насколько это было связано со мной. Теперь она сама серьезность, достоинство, строгая сдержанность. Перед другими она предстает в прежнем виде, но как только мы видим их спины, она становится меджнуром, а я – неофитом…

Я говорю, что Изида (Е.П.Б.) – человек. Позвольте мне добавить, что она (по моему мнению) – индиец. Как бы то ни было, сегодня вечером, после того как моя сестра с мужем ушли домой, произошло следующее. Изида, откинувшись, сидела в кресле, играя со своими волосами и куря сигарету. Она зажала между пальцами один локон и с отсутствующим видом дергала его и вертела в разные стороны, о чем-то беседуя тем временем, когда вдруг – раз! – локон начал заметно становиться все темнее и темнее, до тех пор, пока – presto (быстро. – ит.) – не стал черным как смоль. Я не проронил ни слова, пока все не закончилось, и тогда, быстро схватив ее за руку, я попросил позволить мне взять это доказательство чуда на память в качестве сувенира. Нужно было видеть ее лицо, когда она поняла, что сделала, находясь в своей «индийской» задумчивости. Она добродушно засмеялась, назвав меня грубым янки, отрезала этот локон и дала его мне…»

Между тем Теософское общество привлекало все новых сторонников. Многие вступали в него, вероятно, только из-за того, чтобы наблюдать феномены госпожи Блаватской. Если же Елена отказывалась показать на собраниях хоть какой-нибудь, пусть самый пустяковый, феномен, «любители чудес» обижались и выходили из Общества. Тогда Елена все больше приходила к выводу, что люди преимущественно интересуются внешними эффектами, а не внутренним содержанием идеи, которую она пытается донести. Вскоре она взяла себе за правило «никогда, ни в каком случае не дозволять посторонним лицам пользоваться ее медиумистическими способностями».

Глава 50

Свершилось!

Изида, приоткрывшая наконец вуаль, разоблачила себя только в том, что позволила слегка прикоснуться к тайне своего рождения, поделилась секретами о симпатиях и антипатиях различных планет, а также подтвердила, что реальность и иллюзия глазами воспринимаются одинаково.

Когда книга была закончена, Олкотт взялся найти издателя. Для этого требовалась авторитетная рекомендация, которую взяли у профессора Уайдлера, известного знатока и приверженца философии Платона. Уайдлер оценил представленный труд и рекомендовал его издателю Боутону, сообщив, что «рукопись представляет собой плод обширных исследований, что с точки зрения современной мысли она заключает в себе целую революцию». Но он не мог не отметить, что «она слишком объемна, чтобы издание оказалось делом прибыльным». Тем не менее мистер Боутон тут же согласился издавать труд, слегка его сократив. Однако он убрал лишь такие понятия и фрагменты, которые можно было бы считать избыточными.