Черепаший вальс - Катрин Панколь

В последней фразе прозвучала злоба.

— Она дурная женщина, — сказала Жозефина. — Не обращайте внимания на ее слова.

— Знаю, но это мое прошлое. Нечего его трогать. Запрещено. Еще у меня была подружка. Ее звали Софи. Я танцевал с ней: раз-два-три, раз-два-три… Она поворачивала ко мне головку, раз-два-три, раз-два-три, и я чувствовал себя взрослым и сильным, готов был защитить ее от кого угодно. Я был тогда очень счастлив. Я любил того человека, Бенуа Графена. В десять лет, после пятого класса, он отправил меня в пансион в Руане. Говорил, что я должен учиться в приличных условиях. Я приезжал к нему на выходные и на каникулы. Я рос. Мастерская мне наскучила. Я был молод. Меня больше не интересовали его рассказы. Я кичился своими новыми знаниями, а он смотрел на меня с грустью и горечью, поглаживая подбородок. По-моему, я презирал его за то, что он простой ремесленник. Какой же я был идиот! Думал, что я главнее, потому что ученее. Хотел стать выше него…

— Вы бы слышали, как со мной разговаривают мои девчонки, когда учат пользоваться Интернетом! Как с дебилкой!

— Когда дети знают больше, чем родители, это подрывает авторитет…

— Да пусть считают меня умственно отсталой, мне глубоко плевать!

— Это неправильно. Вы должны вызывать уважение как мать и как воспитатель. Знаете, в будущем вопрос авторитета выйдет на первый план. Когда отец в современном обществе уклоняется от своих обязанностей, это создает огромную проблему в воспитании детей. Я хочу восстановить традиционный образ pater familias[95].

— А еще у отца можно поучиться мягкости и нежности, — произнесла Жозефина, поднимая глаза к небу.

— Это должна быть роль матери, — поправил Лефлок-Пиньель.

— У меня в детстве все было наоборот, — улыбнулась Жозефина.

Он бросил на нее быстрый взгляд и тут же отвел глаза. В нем было что-то свирепое, мрачное, потаенное. Жозефине казалось, что его трудно вызвать на откровенность, но уж если он разговорится, то способен быть по-настоящему искренним.

— Ифигения, консьержка, хотела устроить маленький праздник у себя в каморке, когда кончится ремонт… Позвать всех жильцов.

Они вошли в сквер, и Жозефина снова вздрогнула. Придвинулась к нему, словно убийца мог внезапно появиться за спиной.

— Это не лучшая идея. В доме никто ни с кем не разговаривает.

— Моя сестра Ирис тоже будет…

Она сказала это, чтобы уговорить его прийти. Ирис так и осталась ее волшебным ключиком, отмыкающим все замки. В детстве, когда Жозефина хотела пригласить к себе друзей, а они не проявляли энтузиазма, она, стыдясь своей неудачи, добавляла: «Сестра тоже будет». И все приходили. И она чувствовала себя еще более жалкой.

— Ну тогда я загляну. Чтобы доставить вам удовольствие.

Она невольно подумала, что он наверняка увлечется Ирис. А Ирис удивится, что сестра знакома с таким представительным мужчиной.

Прекрати сравнивать себя с ней, девочка, перестань! Или ты всю жизнь будешь несчастной. В сравнении ты неизменно проигрываешь.

В лифте они кивнули друг другу на прощание. К нему вернулась вся его чопорность, и она удивлялась: неужели это тот самый человек, который только что открыл ей свое сердце?

Зоэ дома не было: видно, убежала в подвал к Полю Мерсону. Она перестала спрашивать разрешения.

— Ну сколько же можно, — пожаловалась Жозефина звездам, облокотившись на перила балкона. — Помогите мне! Сделайте так, чтобы она начала со мной разговаривать. Это молчание невыносимо.

Она долго вглядывалась в темно-сиреневое небо. Так долго, что затекла шея. Ждала, что звезды ответят ей, и если для этого придется одеревенеть, ну и пусть! Она одеревенеет.

Она ждала, ловила какой-нибудь знак. Обещала попросить прощения, если обидела Зоэ, обещала все понять, пересмотреть свое поведение, не трусить, не избегать трудного разговора. Она отринула все мысли и только тянулась к звездам. Высокие деревья в парке тихо кивали ветвями, словно присоединяясь к ее ожиданию. Она повесила свою просьбу на ветку: может, оттуда ей будет проще попасть на небо и звезды наконец услышат.

Вскоре она увидела, как маленькая звездочка на ручке ковша Большой Медведицы подмигнула ей. Потом еще раз, и еще. Словно послание, переданное азбукой Морзе. Жозефина вскрикнула.

Она закрыла балкон. Внутри у нее все пело от счастья. Она легла спать в нетерпеливом предвкушении завтрашнего дня. Или послезавтрашнего… Или того, что за ним…

Ей некуда больше спешить.

Сибилла де Бассоньер подняла крышку мусорного ведра и скривилась. От кучи мусора поднимался прогорклый запах жирной рыбы. Она решила, не откладывая, вынести ведро. Вечером поела лосося, и теперь вот все ведро провоняло. Довольно, хватит с меня лососей, больше не повторю этой ошибки. Стоит дорого, чистить противно, а потом еще и воняет. Воняет в духовке, воняет в помойке, даже двойные занавески провоняли рыбой. Потом дышишь этим едким запахом несколько дней. Каждый раз покупаюсь на болтовню этого рыбника про олигоэлементы, про хороший и плохой холестерин. С завтрашнего дня буду брать палтуса. И дешевле, и не воняет. Мама всегда по пятницам готовила палтуса.

Она надела халат, купленный со скидкой по каталогу. Сунула ноги в тапочки, натянула резиновые перчатки и взяла ведро. Она выносила ведро каждый вечер в половине одиннадцатого, это был ритуал, но сегодня вдруг решила подождать до завтра.

Нет уж, ждать нельзя. Ритуал есть ритуал, его положено соблюдать из уважения к себе.

Она сладострастно улыбнулась и подумала, что вообще-то не жалеет, что купила лосося. Можно ведь раз в неделю позволить себе что-нибудь вкусненькое! Тем более, что сегодня она их славно отделала. Всех троих на один шампур насадила — и Лефлок-Пиньеля, и Ван ден Брока, и Мерсона. Троих бесстыжих нахалов, живущих в ее владениях. Первый выгодно женился и заставил всех забыть о своем происхождении, второй — опасный обманщик, третий погряз в разврате и тем гордится. Она знала о них такое, чего не знал больше никто. Все благодаря дяде, брату матери. Он раньше работал в полиции. В Министерстве внутренних дел. У него были досье на всех на свете. В детстве она часто брала газету, залезала к нему на колени, тыкала пальчиком в криминальную хронику и говорила: а расскажи, как вот этого арестовали? Он шептал ей на ухо: а ты никому не разболтаешь? Это секрет. Она мотала головой, и он рассказывал о слежке и засадах, об осведомителях, о долгих часах ожидания и захвате преступника. Живого или мертвого. Бывали предательства и ошибки, переговоры и перестрелки — и всегда, всегда боль и кровь. Это было куда интересней, чем детские книжки из зеленой или розовой серии, которые ее заставляла читать мать.