Яков Брюс - Александр Филимон

В феврале 1724 года Геннин пишет: «Екатеринбургские заводы и все фабрики в действии… выплавлено уже 1500 пудов чистой меди и отправлено к пристани для отсылки к Москве; и медной руды уже на целый год добыто в короткое время и с малым убытком; и должен я Бога благодарить о моем счастии, что я такое богатое рудное место обложил… и надеюсь, что в малых летах тот убыток, во что заводы Екатеринбургские стали, все защитится, и потом великая прибыль пойдет… всюду на заводах руды и угля на год вперед заготовлено. И где такая богатая железная руда есть, что на Алапаевских заводах! Половина железа из нее выходит, а на Олонче пятая доля выходит: то великая разность. Ныне на каменских заводах льют пушки на артиллерию… Строгановы видят ныне, что Бог открыл много руды, а прежде сего жили они как Танталу, весь в золоте и огороженный золотом, а не могли достать: жили они в меди, а голодны. И ныне просили меня, чтобы я с ними товарищ был и указал им, как плавить и строить, так же на их камне завод отмежевать и при Яйве три места рудных, то я с радостью рад и сделаю, а ваши места не отдам, понеже надобно прежде свой убыток, во что заводы стали, возвратить… И они могут, ежели охотники, так же довольно руды добывать: кроме твоего богатого места, других там мест довольно. И покамест не приведу в действо нынешний завод при Пыскаре, не пойду без твоего указа; покамест сила моя есть я рад трудиться… Пожалуй, послушай меня и не реши горных здешних дел и положи на меня, как я прикажу. Я желаю тебе добра, а не себе, и хочу прежде все убытки тебе возвратить, что в 25 лет издержано на горное дело. И то ныне не отдавай тех шахт, где я на тебя добываю руду, для того, что очень богато и без труда добываем, а возле тех мест есть довольно и других таких рудных мест… я бы сам себе худа не желал и те места на себя бы взял, только не хочу, а тебе желаю добра».

Это письмо было адресовано Петру I, с которым Вильгельм де Геннин состоял в личной переписке. Надо признать, что не всегда эта переписка была «в пользу» Брюсу, хотя право непосредственной переписки с царем Геннин приобрел благодаря личным поручениям Брюса. Преданность нашего героя делу и пользе России была такова, что нередко вызывала неприятие не только у посторонних, но и среди подчиненных самого Брюса. Впрочем, и друзья и недруги отдавали должное его энергии, уму и таланту, независимо от личных отношений, понимали, что участие Брюса обеспечивает успех дела. Известный нам Вильгельм де Геннин, руководивший до этого Олонецким заводом, а в 1720 году командированный за границу для найма мастеровых, писал Петру 13 февраля 1720 года из Берлина: «Пожалуйста, Государь, не отдавайте ружейного мастера и штального мастера в артиллерию; пожалуй пошли их на Олонец; а с другим как ваше величество изволите». И еще, жалуясь царю: «…не вели меня Берг-коллегии трогать; а как все сделаю, в ту пору — как они хотят. А коли им рапорты о приходе и расходе надобны, то пускай пришлют из Коллегии кого из приказной ябеды; а мне и подчиненным моим рапортовать за многим строением недосуг. Ежели б Якову Вилимовичу досуг было, то любо-бы переписываться с ним, который, зная горные дела, принял бы мои письма за благо. А я из Берг-коллегии еще благодарного письма не видал, токмо грубые указы, без приписания руки Якова Вилимовича». В то же время де Геннин в одном из писем царю сообщает 4 апреля 1724 года, что «ныне на каменских заводах льют пушки на артиллерию по присланным чертежам от Якова Вилимовича, токмо они не корабельные».

А вот насчет смерти его не знаю, как и сказать: тут надвое рассказывают. Одни говорят, что лакей не полил его живой водой. Это будто он выдумал живую и мертвую воду, чтобы стариков превращать в молодых. Вот взял, изрубил в куски своего лакея. А тот лакей был старый… Ну, изрубил, перемыл мясо, полил мертвой водой, все тело срослось, полил живой водой — лакей стал молодым. Потом сам Брюс хотел помолодеть. Научил лакея. Вот изрубил его лакей, полил мертвой водой — тело срослось. А живой водой не полил. Ну, видит — умер, похоронили…

А вернее всего он улетел, потому что ежели бы он умер, то остался бы воздушный корабль, а то его нигде не могли найти. Это так и было: сел на корабль и полетел, а куда — неизвестно. И трубы забрал с собой. Вот начальство видит — нет Брюса, и написало царю: «Брюс неизвестно куда девался, какое распоряжение будет насчет его книг, порошков?» А Петр написал: «Не трогать до моего приезда». Через сколько-то времени приезжает. Заперся в башне и трое суток рассматривая книги, порошки. Туда ему обед и ужин подавали. А народ собрался, ждет, что будет. Вот на четвертые сутки приказывает царь вылить в яму все эти Брюсовы жидкости, а порошки сжечь на костре, книги и бумаги замуровать в стену этой самой башни.

— Но, — говорит Петр, — главных-то книг нет. Должно быть, спрятал в потаенном месте.

Ну, замуровали. И приказал царь запереть башню на замок и сам печати к двери приложил сургучные. И приказал поставить часового с ружьем. И уехал царь, и тут вскорости помер.

После него другие царствовали. А только у Сухаревой башни все ставят часового. Вот стала царствовать Екатерина Великая. Докладывают ей насчет Сухаревой башни. Она говорит:

— Не я ее запечатывала, и не мне ее распечатывать. А часовой, говорит, пусть стоит. Как, говорит, заведено, так пусть и будет.

Ну, и другие цари такой же ответ давали.

Из писем того же Вильгельма де Геннина мы узнаем и том, что зимой 1724 года Брюс, не то заболевший, не то чем-то расстроенный, заперся в четырех стенах и не занимался даже службой. В письме от 26 декабря 1724 года де Геннин, сообщая Брюсу о старых рудных копях и медной руде, найденных за Барабою, в Сибири, не преминул приписать: «…о прочем, что я по моей должности партикулярно ваше сиятельство долгое время не рапортовал, то тот резон, понеже слышно мне и сожалительно, что вы не изволите никого к себе пускать и никакого дела не принимать, того ради я не хотел вас, моего государя утрудить; однако в чем изволите иметь о здешнихъ всех делах известие, то может донести вам член из Берг-коллегии из моих рапортов, которые сколько я мог и как поспел за умалением приказных людей посылать».

Были трения у Брюса и с другими подчиненными по Берг-коллегии. Так, 25 февраля 1720 года он сделался непосредственным начальником первого порохового мастера, суперинтенданта Шмидта, в именном указе которому говорилось: «…сим подтверждаем, чтобы ты все ко исполнению должности своей требовал письменно от генерал-фельдцейхмейстера, и стать бы под его ордерами, а в небытность его здесь (в Петербурге) кому правление артиллерийское вручено будет, и того по указам исполнять». Это непосредственное начальствование над Шмидтом, объявлявшим, что без соблюдения определенных условий он порох делать не хочет, вовлекало Брюса в разные затруднения, из которых об одном Брюс 6 апреля писал царскому кабинет-секретарю Макарову следующее: «Государь мой Алексей Васильевич. Изволил его царское величество приказывать мне, чтоб вновь заведеный пороховой завод по манире сур-интенданта (Шмидта) конечно достраивать. И я доносил, что в артиллерии зело великое оскудение в деньгах и что на такие дела денег нам не определяется. И его величество изволил обещать на оное строение приказать из кабинета отпустить деньги. И колико на половину оного строения потребно было, о том посылал я к вашему благородию наперед сего доклад. А именно требовано 8907 рубл. И понеже по се время еще никакой резолюции не имею, а то строение к остановке ближится, того ради вашего благородия услужно прошу, дабы пожаловали уведомили меня: нет ли какова его величества указа о том. Я зело опасен, чтоб гнева на себя ненавесть; а строить из артиллерии конечно нечим. И хотя б не вдруг вышеписанное число было выдано, токмо б до остановки не допустить, понеже сие дело зело надобно. Впрочем пребываю навсегда вашего благородия (собственноручно): должным слугою Яков Брюс».