Холодная мята - Григор Михайлович Тютюнник
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
С мелочью хлопот побольше: часть нужно оставить на сдачу, часть обменять в магазине на бумажные. Потому долго звенит серебришком, пока рассортирует.
Когда выручка пересчитана, Свирид вкладывает ее между страницами евангелия так, чтобы знать потом, где какая валюта лежит: десятки в главу «От Матвея», пятерки — «От Луки», трояки — «От Иоанна», рубли — за обложку. Потом спрячет книжицу на печку, прикроет всяким тряпьем и чихает так, словно кнутом щелкает — душит его пыль, которой это тряпье пропитано. Отчихавшись, — слезает с печи, ходит по хате от двери в угол, до иконы, почерневшей Варвары-великомученицы, туда-сюда, туда-сюда, бух-бух новыми сапогами. И под стук новеньких каблуков тянет его маршировать: припоминалась служба в солдатах и песни, которые пели в походах, не-теперешние, а тогдашние. И он запевает, хотя и хрипловато, зато по-молодецки, чеканя слова под каждый шаг:
Все вым-пе-лы выоть-ца и це-пи гремят,
Послед-ний парад наступа-а-ет,
Вра-гу не сдае-от-ца наш гор-дый «Варяг»,
Поща-ды никто не жала-а-ет…
Но вдруг остановится посреди хаты, словно наткнувшись на невидимую стену, скажет: «Тьфу! Как сдурел!»— и укладывается спать на жесткую деревянную кровать, которая умеет скрипеть на все голоса.
За два года торговли на базаре, летом, а как выпадет теплый денек, так и зимой, набралось у Свирида денег столько, что евангелие уже не закрывалось, и он, поколебавшись, отнес их на почту. Колебался долго, потому что никогда и ничего еще своего кровного не отдавал в чужие руки, непривычно как-то и страшновато: а ну как не отдадут! Скажут, где, дед, деньги взял? И не отдадут. Когда же узнал от людей, что государство не только сберегает трудовую копейку, но еще и проценты платит, отнес. Подать, правда, не сразу подал, а спросил у Сашки-почтаря, молодого еще, вечно торопящегося куда-то хлопца в очках, который, говоря, глотал по полслова:
— А сколько это, Сашко, за год процентов набежит, если я тебе шестьсот сорок два рубля сдам?
Почтарь схватил ручку, застрочил на бумажке какие-то цифры, шептал, черкал так, что из-под пера мелкие капельки чернил брызгали, потом сказал:
— Де'тнадца' 'блей и десят' коп, д'шка.
— Ты не спеши, — урезонил его Свирид. — Это тебе не марочки, а деньги.
— Де-ят-над-цать… — по складам повторил Сашко.
Свирид удовлетворенно прокашлялся и вытащил деньги, завернутые в платочек и завязанные узлом.
— Пересчитай. И выписывай книжечку, пусть лежат у тебя.
Дома рассмотрел книжечку как следует: полистал, слюня палец, посмотрел листочки на свет. Ничего, волночки какие-то нарисованы синенькие, цифры печатные. Только тонкая очень. И вздохнул: с деньгами было лучше, веселее. А это так себе, книжечка, и все.
Как-то зимой, когда началась оттепель — каплет каждый лень, туманы, — стало Свириду трудно дышать. Так трудно, что воздух, казалось, только до горла доходит, а дальше нет. «Может, это она и есть?» — подумал Свирид и попросил соседей, чтоб позвали Марфу.
Прибежала, перепуганная, глаза лихорадочно горят. Что, как, чего вам, дядя? Может, купить что-нибудь, врачиху вызвать? Не нужно. Разве врачиха бог? Пора, видно, оттого и забирает… Ишь ты, как обрадовалась! Врачиху…
— Пойди перепиши книжку на себя, — сказал твердо. — Вон там, на печке. В евангелии… Похоронишь как надо, по всем правилам.
И чуть не расплакался.
— Да чтоб поминала, гляди. Там есть на что.
Марфа плакала. А он лежал, сложив руки на груди, и торжественно смотрел в потолок.
— Креста железного не ставь. Дубовый закажешь. Там, в сарае, дубок под соломой спрятан. Попа не нужно. Нет сейчас путных попов. Музыки тоже не нужно. Певчие пусть поют…
Оттепель стояла долго. Марфа каждый день сидела возле дядьки — отпросилась на работе. А наступили морозы, Свирид поднялся. Как будто и не было ничего. И снова позвал Марфу.
— Принеси книжечку. Пойдем завтра перепишем назад. Видно, не пора мне еще…
И так каждую зиму, каждую осень: то сляжет Свирид, то встанет, то Марфе книжку завещает, то назад отписывает.
«Сердце у вас, дедушка, здоровое, как у младенца, — сказала как-то врачиха, молоденькая и веселая. Сама пришла, услышав о болезни старого. — Только питаться нужно лучше…»
А теперь уже и летом не всегда хорошо старому. Особенно когда задождит.
А жаль. Проценты на книжке растут, как грибы вокруг пенька. Уже до тысячи добирается.
Если болезнь отпускает, Свирид выходит со двора, сидит под забором на лавочке, шаткой, подгнившей, у самой земли. Издалека его и незаметно: забор серый, и Свирид серый. Только бородка белеет. По пей и узнают старика. И здороваются, считай, с нею.
Сидит и смотрит на дорогу, недавно заасфальтированную, шумную — машина за машиной, туда-сюда. Куда они едут? Что везут? Ага, вроде как ящички повезли новые.
«Вот если б упал хоть один, — думает Свирид. — Ладные ящички».
А это вовсе и не ящички. Это прокомбинатовская машина вату в район повезла людям на одежду…
Пришел как-то к Свириду завклубом Семен, рыжий длинный парнишка. Завел разговор о том о сем. А потом:
— Нет ли у вас, Свирид Леонтьевич, чего-нибудь такого, чтобы в народный музей его? Вышитой сорочки, шапки старинной или крайки[30]?
— Такого нет, — ответил Свирид. — Косу возьми, если хочешь, в сарае висит, наклепана, тряпкой промасленной обмотана, — как часы.
— Коса у нас уже есть, — вздохнул Семен, поднимаясь.
— Тогда шагай дальше, — буркнул Свирид. И заерзал на лавочке, ища спиной солнце.
Завклубом ушел, а Свирид долго молчал, жмурясь на ясный день, на машины, что мчались одна за другой по горячему блестящему асфальту, потом сказал сам себе хрипло и обиженно:
— Только бы жить… Да ниточка рвется. Эхма! — И закашлялся отчаянно, и засмеялся сквозь хрипоту, и стал вытирать тощие слезинки под глазами.
ОТДАВАЛИ КАТРЮ
Поздней осенью, когда листья в садах уже опали и остались только на сирени да на верхушках тополей, к хуторскому завмагу Степану Безверхову приехала из Донбасса младшая из трех дочерей, Катря, и объявила, что выходит замуж. Катря пробыла в Донбассе, верно, около года — работала в шахтерской столовой то ли буфетчицей, то ли официанткой, — однако никто на хуторе, где всё и про всех знают, не надеялся, чтобы она так быстро нашла себе пару.
Родителей это известие не очень обрадовало, однако не так уж и опечалило, потому что подходящих
