Жизнь и труды Марка Азадовского. Книга I - Константин Маркович Азадовский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Первый сборник вышел в конце августа 1923 г. (на сохранившемся экземпляре помета рукой М. К.: «Иркутск, 27 августа»). Он открывался программной статьей Г. С. Виноградова «Этнография и современность», начинавшейся с упоминания о Ламанском и ссылки на одно из его высказываний в «Живой старине»; за ней следовали статьи двух других соредакторов, а также работы Е. И. Титова, А. М. Поповой и др. Вопрос о связи с современностью, заключенный уже в самом названии («…живая старина»), был в ту пору достаточно злободневным: изучение «старины» признавалось и поддерживалось главным образом постольку, поскольку могло служить строительству «новой жизни». Местные исследователи не могли, разумеется, не считаться с общей идеологической ситуацией. «Следуя традициям „Живой Старины“, – отмечалось в кратком вступлении, – редакция отводит первое место работам по изучению современного населения, хотя считает желательным помещение и исследований, посвященных прошлому народов России и статьи по общим вопросам этнографии». Впоследствии, в течение всех шести лет своего существования, «Сибирская живая старина» будет вынуждена балансировать между «стариной» и «новизной».
М. К. поместил в первом номере журнала «Легенду о Щапове», М. В. Муратов – статью о духоборцах Иркутской губернии, сосланных на поселение в Сибирь в XIX в. Занимавшийся в те годы изучением народных религиозных движений, Муратов пытался выяснить отличительные черты иркутских духоборцев, описать их взгляды и быт, религиозные собрания, псалмы и т. п. Вопросы, интересовавшие в то время Муратова, явно не относились к числу «приоритетных»; все связанное с народными верованиями, сектантством, шаманизмом и другими «пережитками» уже с трудом проникало в советскую печать. Год спустя, приглашая Э. К. Пекарского принять участие в журнале, М. К. писал 24 апреля 1924 г.:
Если у Вас имеется какая-нибудь небольшая работка по якутам, шлите. С удовольствием напечатаем. Только не по культу, не по шаманизму и не по чему-либо подобному. Наша цензура категорически не пропускает таких работ[34].
С этой точки зрения статью М. В. Муратова можно считать исключением.
Первый выпуск «Сибирской живой старины», экземпляры которого были разосланы в российские университеты и библиотеки, а также – нескольким частным лицам (прежде всего ведущим русским этнографам), вызвал череду откликов. Неудивительно: до появления в Москве журналов «Этнография» (1926–1930)[35] и «Художественный фольклор» (1926–1929)[36] «Сибирская живая старина» остается единственным этнографическим изданием на всей территории РСФСР. В своей обзорной статье, посвященной сибирскому краеведению, П. К. Казаринов отмечал, что издание первого сборника «разошлось полностью, и остался неудовлетворенным ряд требований»[37].
Один из первых откликов на журнал принадлежал А. А. Макаренко:
«Сибирскую живую старину» считаю содержательной и при богатстве «сибирской народной досельщины[38]» и новых струек современной этнографии уверен, ваш журнал будет всегда полон статьями с интересным содержанием. В добрый час! И полного успеха желаю в этом трудном, но полезнейшем начинании![39]
Открыто поддержал журнал и академик Ольденбург. В одном из его недатированных писем к М. К. сказано:
Спасибо за Сибирскую живую старину и за Ваши очень интересные беседы[40], и о том, и о другом хочу где-нибудь написать[41]. Радуюсь Вашей энергии и неутомимой предприимчивости: это нужно теперь больше, чем когда-либо (68–5; 5).
Будучи изданием ВСОРГО, тесно связанным с работой его подразделений, «Сибирская живая старина» – и это подчеркивалось редакцией! – представляла собой не печатный орган отдела, а лишь одно из его начинаний. Этнографические занятия отдела и «этнографические сборники» устремлены были к разным целям. В статье «Пути этнографических изучений ВСОРГО» М. К. писал, что одной из основных задач, какую ставит перед собой журнал, является «объединение сибирских этнографов», тогда как задачи ВСОРГО и его этнологической секции лежат в иной плоскости. «Ее <секции> задачей, – пояснял М. К., – должно явиться изучение ближайших территориально малых народностей»[42].
Этот аспект принципиально важен для «Сибирской живой старины» как сибирского журнала. Исследуя русское население Сибири, редакторы считали необходимым уделять внимание и другим народностям. «…Было бы ошибкой думать, – подчеркивал М. К., – что этот усиленный интерес к изучению русской народности заглушил прежнее стремление к исследованию туземной Сибири. Наоборот, эта исконная традиция Отдела является не только ничуть не поколебленной в настоящее время, но она приняла более четкие, организационные формы»[43]. И хотя научные интересы обоих редакторов лежали в области изучения «русской Сибири», тем не менее в течение 1920‑х гг. в Иркутске продолжается серьезная исследовательская работа в отношении «туземных племен», протекавшая преимущественно в рамках ВСОРГО и получавшая отражение на страницах «Сибирской живой старины». Преобладали, естественно, материалы о бурятах и якутах, однако в поле зрения редакции находились и другие народности Восточной Сибири – тунгусы, гольды, юраки. Высокий научный уровень бурятоведческих и якутоведческих работ (статьи Н. Н. Козьмина, В. И. Подгорбунского, Е. И. Титова и др.) будет отмечен в специальной рецензии на три первых выпуска журнала, помещенной в московском востоковедческом журнале[44].
Выпуская в свет первый номер, редакторы «Сибирской живой старины» не могли предсказать, как долго просуществует их детище. «Тяжелые материальные затруднения, которые приходится преодолевать при издании сборника, не позволяют сказать с уверенностью, удастся ли превратить его в постоянный этнографический журнал, – подчеркивалось в редакционном предуведомлении к первому выпуску. – Но Восточно-Сибирский Отдел сделает все от него зависящее, чтобы достигнуть этой цели»[45]. В связи с этим на титульном листе первого сборника отсутствовали слова «Выпуск первый»; издание было представлено как «Этнографический сборник» ВСОРГО.
Однако трудности удалось преодолеть, о чем редакция, открывая второй сборник,
