Где небом кончилась земля : Биография. Стихи. Воспоминания - Николай Гумилев

Лес

В том лесу белесоватые стволыВыступали неожиданно из мглы,

Из земли за корнем корень выходил,Точно руки обитателей могил.

Под покровом ярко-огненной листвыВеликаны жили, карлики и львы,

И следы в песке видали рыбакиШестипалой человеческой руки.

Никогда сюда тропа не завелаПэра Франции иль Круглого Стола,

И разбойник не гнездился здесь в кустах,И пещерки не выкапывал монах.

Только раз отсюда в вечер грозовойВышла женщина с кошачьей головой,

Но в короне из литого серебра,И вздыхала и стонала до утра,

И скончалась тихой смертью на заре.Перед тем как дал причастье ей кюре.

Это было, это было в те года.От которых не осталось и следа.

Это было, это было в той стране,О которой не загрезишь и во сне.

Я придумал это, глядя на твоиКосы – кольца огневеющей змеи.

На твои зеленоватые глаза,Как персидская больная бирюза.

Может быть, тот лес – душа твоя.Может быть, тот лес – любовь моя,

Или, может быть, когда умрем,Мы в тот лес направимся вдвоем.

Слово

В оный день, когда над миром новымБог склонял лицо свое, тогдаСолнце останавливали словом,Словом разрушали города.

И орел не взмахивал крылами,Звезды жались в ужасе к луне,Если, точно розовое пламя,Слово проплывало в вышине.

А для низкой жизни были числа.Как домашний, подъяремный скот,Потому что все оттенки смыслаУмное число передает.

Патриарх седой, себе под рукуПокоривший и добро и зло,Не решаясь обратиться к звуку,Тростью на песке чертил число.

Но забыли мы, что осиянноТолько слово средь земных тревог,И в Евангелии от ИоаннаСказано, что слово – это Бог.

Мы ему поставили пределомСкудные пределы естества,И, как пчелы в улье опустелом,Дурно пахнут мертвые слова.

Душа и тело

I

Над городом плывет ночная тишь,И каждый шорох делается глуше,А ты, душа, ты все-таки молчишь.Помилуй, Боже, мраморные души.

И отвечала мне душа моя,Как будто арфы дальние пропели:«Зачем открыла я для бытияГлаза в презренном человечьем теле?

Безумная, я бросила мой дом,К иному устремясь великолепью,И шар земной мне сделался ядром,К какому каторжник прикован цепью.

Ах, я возненавидела любовь.Болезнь, которой все у вас подвластны,Которая туманит вновь и вновьМир мне чужой, но стройный и прекрасный.

И если что еще меня роднитС былым, мерцающим в планетном хоре,То это горе, мой надежный щит,Холодное презрительное горе».

II

Закат из золотого стал как медь.Покрылись облака зеленой ржою,И телу я сказал тогда: «ОтветьНа всё провозглашенное душою».

И тело мне ответило мое,Простое тело, но с горячей кровью:«Не знаю я, что значит бытие,Хотя и знаю, что зовут любовью.

Люблю в соленой плескаться волне.Прислушиваться к крикам ястребиным,Люблю на необъезженном конеНестись по лугу, пахнущему тмином.

И женщину люблю… Когда глазаЕе потупленные я целую,Я пьяно, будто близится гроза,Иль будто пью я воду ключевую.

Но я за всё, что взяло и хочу,За все печали, радости и бредни,Как подобает мужу, заплачуНепоправимой гибелью последней».

III

Когда же слово Бога с высотыБольшой Медведицею заблестело,С вопросом: «Кто же, вопрошатель, ты?»Душа предстала предо мной и тело.

На них я взоры медленно вознесИ милостиво дерзостным ответил:«Скажите мне, ужель разумен пес,Который воет, если месяц светел?

Ужели вам допрашивать меня.Меня, кому единое мгновенье —Весь срок от первого земного дняДо огненного светопреставленья?

Меня, кто, словно древо Игдразиль,Пророс главою семью семь вселенныхИ для очей которого, как пыль,Поля земные и поля блаженных?

Я тот, кто спит, и кроет глубинаЕго невыразимое прозванье,А вы, вы только слабый отсвет сна,Бегущего на дне его сознанья!»

Канцона первая

Закричал громогласноВ сине-черную гоньНа дворе моем красныйИ пернатый огонь.

Ветер милый и вольный,Прилетевший с луны,Хлещет дерзко и больноПо щекам тишины.

И, вступая на кручи,Молодая заряКормит жадные тучиЯчменем янтаря.

В этот час я родился,В этот час и умру,И зато мне не снилсяПуть, ведущий к добру.

И уста мои радыЦеловать лишь одну,Ту, с которой не надоУлетать в вышину.

Канцона вторая

И совсем не в мире мы, а где-тоНа задворках мира средь теней.Сонно перелистывает летоСиние страницы ясных дней.

Маятник, старательный и грубый,Времени непризнанный жених,Заговорщицам секундам рубитГоловы хорошенькие их.

Так пыльна здесь каждая дорога,Каждый куст так хочет быть сухим,Что не приведет единорогаПод уздцы к нам белый серафим.

И в твоей лишь сокровенной грусти,Милая, есть огненный дурман,Что в проклятом этом эахолустьиТочно ветер из далеких стран.

Там, где всё сверканье, всё движенье.Пенье всё, – мы там с тобой живем.Здесь же только наше отраженьеПолонил гниющий водоем.

Подражанье персидскому

Из-за слов твоих, как соловьи,Из-за слов твоих, как жемчуга,Звери дикие – слова мои,Шерсть на них, клыки у них, рога.

Я ведь безумным стал, красавица.

Ради щек твоих, ширазских роз.Краску щек моих утратил я,Ради золотых твоих волосЗолото мое рассыпал я.

Нагим и голым стал, красавица.

Для того чтоб посмотреть хоть раз,Бирюза – твой взор или берилл,Семь ночей не закрывал я глаз,От дверей твоих не отходил.

С глазами, полными крови, стал, красавица.

Оттого что дома ты всегда,Я не выхожу из кабака,Оттого что честью ты горда,Тянется к ножу моя рука.

Площадным негодяем стал, красавица.

Если солнце есть и вечен Бог,То перешагнешь ты мой порог.

Персидская миниатюра

Когда я кончу наконецИгру в cache-cache со смертью хмурой,То сделает меня ТворецПерсидскою миниатюрой.

И небо точно бирюза,И принц, поднявший еле-елеМиндалевидные глазаНа взлет девических качелей.

С копьем окровавленным шах,Стремящийся тропой невернойНа киноварных высотахЗа улетающею серной.

И ни во сне, ни наявуНе виданные туберозы,И сладким вечером в травуУже наклоненные лозы.

А на обратной стороне,Как облака Тибета чистой.Носить отрадно будет мнеЗначок великого артиста.

Благоухающий старик,Негоциант или придворный,Взглянув, меня полюбит вмигЛюбовью острой и упорной.

Его однообразных днейЗвездой я буду путеводной.Вино, любовниц и друзейЯ заменю поочередно.

И вот когда я утолюБез упоенья, без страданьяСтаринную мечту мою —Будить повсюду обожанье.

Шестое чувство