История похитителя тел - Энн Райс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вот о чем я размышлял, стараясь не сойти с ума от нетерпения и далее пытаясь увидеть это с точки зрения Джеймса, когда меня отвлекло появление в дальнем коридоре потрясающе красивого молодого блондина. Он был одет в шикарный вечерний костюм, за исключением неуместной здесь пары фиолетовых очков, и я в свойственной мне манере упивался его внешностью, пока с полукомическим ужасом не осознал, что смотрю на самого себя!
Это был Джеймс – в черном смокинге и накрахмаленной рубашке; из-под модных линз он осматривал помещение и медленно продвигался к этому фойе.
У меня в груди все невыразимо сжалось. Каждый мускул моего тела свело в спазме волнения. Я очень медленно поднял руку, чтобы подпереть ей лоб, и чуть-чуть наклонил голову, снова отводя взгляд влево.
Но как же он не видит меня острыми сверхъестественными глазами? Темнота для него не преграда. Ну разумеется, он уловит исходящий от меня запах страха – под рубашкой у меня льет пот.
Однако дьявол меня не заметил. Вместо этого он уселся в баре ко мне спиной и повернул голову направо. Мне были видны только очертания щеки и челюсти. И когда он впал в явно расслабленное состояние, я понял, как он рисуется – сидит, облокотившись о полированное дерево, слегка изогнув правую ногу в колене и зацепившись каблуком за латунную перекладину своего табурета.
Он мягко покачивал головой в такт медленной музыке. От него веяло приятной гордостью, едва уловимым довольством тем, что он есть и где находится.
Я медленно сделал глубокий вдох. Далеко за ним, на противоположном конце просторного зала, я безошибочно различил фигуру Дэвида, на секунду остановившуюся в открытых дверях. Потом она двинулась дальше. Слава Богу, он заметил чудовище, которое представало перед всем миром таким же нормальным – за исключением чрезмерной, кричащей красоты, – как и передо мной.
Когда меня охватил новый приступ страха, я стал намеренно представлять себе работу, которой не имел, в городе, где я никогда не жил. Я думал о невесте по имени Барбера, невероятно красивой и сводящей с ума, и о нашей ссоре, которой, конечно, никогда не было. Я забил себе голову такими картинами и думал о куче всякой всячины – о тропической рыбе, которую когда-нибудь хочу завести в аквариуме, и стоит ли пойти в Театральное фойе и посмотреть представление.
Это существо не обращало на меня внимания. Вскоре я осознал, что оно вообще никого не замечает. В том, как он сидел, чуть-чуть приподняв голову, явно наслаждаясь этим мрачным, довольно заурядным и положительно некрасивым местом, было что-то мучительное.
Ему здесь нравится, подумал я. Эти общественные места, пластмассово-мишурные, обладают некой частицей элегантности, и он пребывает в тихом восторге от того, что находится здесь. Ему даже не нужно, чтобы на него обращали внимания. Он сам не обращает внимания ни на кого, кто мог бы его заметить. Он живет в своем собственном внутреннем мирке, как и корабль, который на такой высокой скорости несется по теплым морям.
Даже сквозь страх это внезапно произвело на меня душераздирающее и трагическое впечатление. И я подумал – не выглядел ли перед остальными я, находясь в том теле, таким же нудным неудачником? Не казался ли я точно таким же жалким?
Отчаянно дрожа, я поднял бокал и проглотил напиток, словно лекарство, опять укрывшись за сплетением образов, обволакивая ими свой страх, даже подпевая про себя в такт музыке, почти рассеянно наблюдая за игрой мягких разноцветных огней на красивой золотистой голове.
Вдруг он соскользнул с табурета и, повернув налево, медленно, очень медленно прошел по темному бару, миновав меня, но так меня и не заметив, и вышел на более ярко освещенное пространство вокруг бассейна. Он высоко поднимал подбородок; он двигался таким медленным осторожным шагом, что казалось, ему больно, поворачивая голову на ходу то вправо, то влево, чтобы обследовать помещение. Потом в той же осмотрительной манере, свидетельствующей скорее о слабости, нежели о силе, он толкнул стеклянную дверь на внешнюю палубу и выскользнул в ночь.
Я не мог не пойти за ним. Я знал, что нельзя, но оказался на ногах прежде, чем успел остановиться, в голове висело облако моей фальшивой личности, я двинулся за ним, но остался стоять в дверях. Я увидел его вдали, на самом краю палубы, он опирался руками о поручни, и ветер яростно трепал его распущенные волосы. Он смотрел в небо и снова, казалось, погрузился в гордость и довольство, наслаждаясь, наверное, ветром и темнотой, немного покачиваясь, – как раскачиваются слепые музыканты, когда играют свою музыку, – упиваясь каждой секундой своего пребывания в этом теле, плывя по волнам счастья.
Меня опять охватило душераздирающее чувство узнавания. Неужели я выглядел таким же пустячным дураком в глазах тех, кто знал меня и осуждал? Жалкое, жалкое создание – тратить свою сверхъестественную жизнь не где-нибудь, а именно здесь, в этом до боли искусственном месте, среди жалких старых пассажиров, в неприметных покоях с безвкусными украшениями, в изоляции от великой вселенной, полной настоящих чудес.
Только спустя длительное время он слегка опустил голову и провел пальцами правой руки по отвороту смокинга. Кошка, вылизывающая свой мех, и та не выглядит такой расслабленной и самодовольной. Как любовно поглаживал он этот кусок ничтожной ткани! Это красноречивее говорило обо всей трагедии, чем любой другой его поступок.
Затем, повернув голову в одну сторону, в другую и увидев лишь пару пассажиров далеко справа от себя, которые смотрели в совершенно противоположном направлении, он неожиданно оторвался от пола и сразу же исчез!
Конечно, на самом деле все было не так. Он просто поднялся в воздух. А я остался дрожать за стеклянной дверью, смотреть на опустевшее место и чувствовать, как покрываются потом мое лицо и спина. Я услышал, что Дэвид быстро шепчет мне на ухо:
– Пойдем, старина, идем ужинать в «Королевский Гриль».
Я обернулся и увидел на его лице напряженное выражение. Конечно, Джеймс еще достаточно близко, чтобы слышать нас обоих! Чтобы слышать все, что выходит за рамки заурядного, даже специально не прислушиваясь.
– Да, в «Королевский Гриль», – отозвался я, сознательно стараясь не вспоминать слова, сказанные Джейком вчера ночью: наш приятель еще не бывал в этом заведении. – Я не особенно голоден, но болтаться здесь ужасно утомительно, правда?
Дэвида тоже трясло. Но при этом он испытывал сильное возбуждение.
– Да, должен тебе сказать, – говорил он прежним фальшивым тоном, пока мы возвращались в фойе и направлялись к ближайшей лестнице. – Там все в «бабочках», но нас должны обслужить, мы же только что сели.
– Мне наплевать, пусть хоть голые ходят. Нам предстоит не ночь, а настоящий ад.
Прославленный ресторан первого класса оказался несколько более сдержанным и цивилизованным, чем прочие места, где мы успели побывать. Все отделано белой обивкой и черным лаком, щедрое теплое освещение – вполне приятно. Декор сильно отдавал хрупкостью, но это можно было сказать и обо всем судне; однако уродливого впечатления отнюдь не создавалось, да и аккуратно приготовленная пища была вполне вкусной.
Когда с момента отлета птички прошло минут двадцать пять, я рискнул высказать несколько наблюдений:
– Он не может использовать и одной десятой своей силы! Он от нее в ужасе.
– Да, я с тобой согласен. Он так перепуган, что двигается словно пьяный.
– Да, вот оно, ты попал в точку. Нас с ним и двадцать футов не разделяло, Дэвид. А он и не почувствовал моего присутствия.
– Знаю, Лестат, поверь мне, я знаю. Господи, я столькому тебя не научил. Я следил за тобой в ужасе, думал, что он выкинет какой-нибудь телекинетический фокус, а я не дал тебе ни малейших указаний, как отразить удар.
– Дэвид, если он действительно воспользуется своей силой, его ничто не остановит. Но ты сам видишь, он ей пользоваться не умеет. А нанеси он удар, я бы полагался на инстинкт, потому что именно этому ты меня и учил.
– Да, верно. Все дело в том, что в своем другом теле ты хорошо был знаком с подобными трюками. Вчера вечером у меня было ощущение, что самые уверенные победы ты одерживал, когда забывал, что ты смертный, и принимался вести себя по-старому.
– Может, и так, – сказал я. – Если честно, я не знаю. Но сам вид – он в моем теле!
– Ш-ш-ш, доедай свой последний ужин и говори потише.
– Мой последний ужин, – хихикнул я. – Когда я его поймаю, вот это будет ужин! – Тут я остановился, с отвращением вспомнив, что говорю о своей собственной плоти. Я посмотрел на длинные смуглые ладони, державшие серебряный нож. Чувствую ли я привязанность к этому телу? Нет. Мне нужно было мое собственное тело, и я не мог смириться с тем, что придется прождать еще целых восемь часов, прежде чем оно опять станет моим.