Вилла в Италии - Элизабет Эдмонсон

— Чем скорее они откроют истинную причину своего приезда, тем лучше. Пусть выкладывают и уезжают.

— Не думаю, что они найдут нашу компанию очень близкой по духу, так что, Бог даст, скоро уберутся.

— Хорошо бы. Тео говорит, что я причиняю ему мучительную неловкость.

— Так и сказал? Напыщенный осел.

— Но как я могу отделаться от любви? Как я могу повлиять на свои чувства, когда он сидит здесь, передо мной? Или по другую сторону стола? Или рядом?

— Ты в него не влюблена. Была влюблена, и просто остались следы. Лучшее средство, конечно, — это влюбиться в кого-нибудь другого. Может оказать чудодейственный эффект. Ради Бога, Делия, тебе же не восемнадцать, подростковые гормоны свое отыграли. Перестань о нем думать и подпитывать свою блажь. А сейчас допивай молоко — и баиньки.

— Легко сказать — перестань думать.

— Знаешь что? Взрослые люди так и делают. Так мы справляемся с жизнью, детка.

— Все было бы по-другому, если бы он действительно любил Фелисити.

— О, неужели?

— Да. Но он ее не любит.

— Прекращай, а? Допила? Тогда давай мне чашку. Гаси свет. Новый день — новая надежда.

— Спасибо за молоко, Джессика. Я все равно не засну, но ты это хорошо придумала.

Марджори поджидала за дверью.

— Ну что, выпила?

Джессика приложила палец к губам и пошла к своей комнате.

— Не хочу, чтобы она слышала, как мы шепчемся. Скажет, что мы строим козни. Да, выпила. Мы просто пара интриганок. Насколько крепок был тот бромид, что ты налила ей в молоко?

— Он вырубит ее до утра.

— Если она проснется заторможенной, то что-то заподозрит.

— Ни проснется заторможенной, ни заподозрит. Просто подумает, что перебрала накануне, а это истинная правда. Почему она в таком состоянии? Только из-за того, что здесь Тео?

— Ты ведь знаешь про нее и Тео? Кажется, мой брат устроил ей разнос.

— Нелегко ему, когда младшая сестра жены так по нему сохнет. Его-то она нисколько не интересует, это сразу видно, разве что как член семьи.

— Тебе видно, мне тоже, но ей — нет.

— Он ей совершенно не подходит. И очень хорошо, что он женился на ее сестре, которая исключительно глупая женщина.

— Да нет, Фелисити не глупа. У нее, конечно, не такой ум, как у тебя или у Делии, но она на редкость расчетлива и практична под внешней оболочкой, тебе не кажется?

— А Люциус понимает, что происходит?

— Не уверена.

— Думаю, что понимает; он человек, от которого мало что можно скрыть. В таком случае для него это порядочный удар.

— Значит, ты тоже заметила?

— Это совершенно очевидно.

— Делия говорит, он не в ее вкусе.

— Ох уж эти мне вкусы!

— Женщины западают на определенный тип мужчин. Я, например, западаю. Почему отчасти и попалась на удочку Ричи, помоги мне Бог.

Они спустились на нижний этаж; ни одна не могла помыслить, чтобы уснуть.

— А где мужчины? — спросила Джессика в холле. — В гостиной? Тогда пойдем посидим на террасе. Там нас, пожалуй, заедят комары, но у меня нет желания сидеть в мужской компании и нюхать дым. Поразительно, как присутствие Тео мгновенно превратило гостиную в курительную мужского клуба. Разумеется, он из тех мужчин, которые больше времени проводят в клубе, чем дома.

— Надо положить этому конец, — заявила Марджори. — Не хочу, чтобы гостиная стала его территорией. Но сейчас давай посидим под звездами.

— Боюсь, — начала Джессика, когда они устроились на мраморной скамье, — что если мистер Уинторп сообщил Тео, где я нахожусь, тогда и газеты могут пронюхать. О Господи, как бы я хотела, чтобы пресса не скатывалась в сплетни, слухи и инсинуации. Когда все это началось? Раньше было не так.

— Они сделались такими беспардонными после того, как в Америке появились разные журналы, повествующие о жизни голливудских звезд и других знаменитостей. Английские газеты поняли, что существует огромный круг читателей, охочих до подобной грязи, и пошли у них на поводу. Посмотри на всю ту дрянь, что пишет в своей колонке Джайлз Слэттери.

— Джайлз Слэттери? Жуткий тип! Это проклятие моей жизни!

— У него репутация репортера, который не выпустит «материал» из рук, пока не выжмет из него все, что можно.

— Уму непостижимо, что людей может интересовать моя жизнь или еще чья-то, если они никогда с нами не встречались, да и не встретятся. Не логичнее ли заинтересоваться тем, что происходит по соседству или у тетушки Фло с молочником. По-моему, это в любом случае куда интереснее.

— Так уж устроен мир, — посетовала Марджори. — В книгах герои не могут считаться героями, если они обычные люди; они должны быть более энергичными, более решительными, более порочными, более ловкими и коварными, чем человек, живущий по соседству, или начальник на работе. Вот почему книга так захватывает. То же самое и с газетами — им нужна занимательная история. Твоей ошибкой было выйти за публичного человека. Если бы ты уехала преподавать в школу для девочек на южном побережье, то и за год не увидела бы в прессе своего имени.

Верно, подумала Джессика и на какой-то момент от всего сердца пожалела, что не поступила именно таким образом. Тогда ее интересовало бы только, получит ли стипендию Джемайма из шестого, делает ли успехи после первых неудач маленькая Хетти и слышал ли кто, что вчера мисс Хопкинс сказала мисс Фредериксон. Она засмеялась:

— Боюсь, что учительская в любой школе — ничуть не меньший рассадник сплетен, чем любое другое место. Все мы помешаны на том, чтобы знать больше о своих собратьях, не так ли?

— Мне бесконечно интересны люди и любая подробность о них, какую я могу выкопать. Но это не из болезненного любопытства, а потому, что это мое оружие как литератора.

— Разве ты не говорила, что не срисовываешь своих персонажей с реальных людей?

— Писатель пользуется составными элементами, деталями, гранями характеров, фрагментами событий. Все это входит ему в голову в виде некоей каши, а затем выходит в тысяче разных форм.

Джессика потянулась и зевнула.

— Нам не повредило бы немного красок в книгах. Все мы теперь экзистенциалисты; жизнь не несет в себе никакого смысла и ничего, кроме абсурда и произвольного набора событий. Мы их не вызываем, не можем изменить — они просто данность. Живем бессмысленной жизнью, а потом умираем, и кому какое дело?

— Беатриче Маласпина не разделила бы такую точку зрения.

— Она была из другого поколения. Тогда люди верили во что-то.

— Во что?

— В Бога. В истину. В прогресс. В управление собственной жизнью. А сейчас мы все умные, нас не проведешь.