Мир приключений 1962. Ежегодный сборник фантастических и приключенческих повестей и рассказов - А. Казанцев

Фома с сомнением посмотрел на меня, потом с еще большим сомнением на Вальку и хмуро покачал головой.

— Не знаю, дядя Степа, — сказал он, — как их поднять.

— Давай, давай, — сказал Степан. — Эй, Валентина, вставай, работать надо. Нечего на койке валяться.

— Вот еще! — буркнула Валя. — Не могу я работать, оставьте меня в покое!

— Что? — удивился Новоселов. — Это ты с кем говоришь? Ты понимаешь, что ты на судне? Здесь каждый работать обязан.

— Я не обязана, — с рыданием в голосе возразила Валя, — я маленькая.

— Как забираться на судно, так не маленькая, — рассердился Степан, — а как работать, так маленькая? А ну давай, нечего, нечего!

Он взял Валю, поднял ее, поставил на пол и одобрительно на нее посмотрел:

— Ну, видишь, вполне способна работать. Мы тебя еще в матросы запишем. Давайте, Глаша, командуйте, что ей делать. Веселее, веселее!

— Неужели, Степа, книги разбирать?

— А как же? — Новоселов даже удивился. — Обязательно.

Снова ударила волна в борт, и застонала Глафира:

— Ой, мамочка, мама, ой, как бьет!

— Ничего, ничего, — сказал Новоселов. — Суденышко старенькое, но еще крепкое.

Я с ужасом ждал, что сейчас Степан возьмется и за меня. И он действительно взялся. Он наклонился надо мной и, прищурившись, заглянул мне в глаза.

— А ты что? — спросил он удивленно. — Ты это брось на койке валяться. Ты же мужчина, моряк, а так могут подумать, что ты боишься.

— Нет, — сказал я, хорошо представляя, какой у меня жалкий вид и какое несчастное выражение лица, — я не то что боюсь, а просто меня немножко мутит.

— Это ничего, — сказал Новоселов, — что у всех бывает, не надо внимания обращать.

— Я и стараюсь не обращать, — начал я, — но…

Дальше я собирался объяснить ему, как я слаб и несчастен, и что я не только работать, а и пошевелиться-то не могу, и что дело тут не в страхе, а в физическом заболевании, в котором ничего стыдного нет, но Степан не дал мне договорить:

— Вот и хорошо, что не обращаешь. Главное — это внимания не обращать. Давайте, Глаша, ему работу. Он вам сейчас покажет, что значит мужчина. Здоровый же парень, прямо смотреть приятно. А ну, давай!

Он меня взял за плечи, и не успел я опомниться, как уже стоял на ногах и он меня подталкивал по направлению к магазину, а Валя была передо мной, и поэтому невольно я подталкивал ее, впереди шел Фома, а сзади Глафира, и так мы вошли в магазин, держась за все, что попадалось под руку.

Мы вошли в магазин, и тут, оказывается, было что делать, потому что, несмотря на замечательные рейки, которые Глаша сама придумала и которыми очень гордилась, некоторые книги все-таки выпали каким-то образом с полок и часть картин упала с крюков, на которые они были повешены.

— Давай, Даня, — сказала Глафира, — подбирай книги, а потом разберемся, какую куда. А ты, Валя, картинки собери, и живо, живо, нечего время терять. Работать надо.

Она словно переняла у Степана этот его бодрый тон, эту его настойчивость. Честно сказать, я злился на нее очень. Меня раздражало то, что они, люди, выросшие на море, родившиеся на море, не хотят понять, как трудно нам, воронежцам, никогда моря не видавшим. Я бы и начал спорить с ней и со Степаном, однако понимал, что выглядеть это будет как трусость. И книги и картины от нас удирали и словно дразнили рас. Стоило мне наклониться над книгой, с трудом удерживаясь на ногах, как книга вдруг устремлялась в другой конец магазина, а мне навстречу летела картина, только что удравшая от Вальки. Толк был небольшой от пашей работы, но все-таки мы работали. Во всяком случае, нам казалось, что мы работаем.

Степан был доволен ужасно:

— Вот это я понимаю, а то куда ж годится! Давайте и вы, Глаша, работайте, Я попозже зайду, посмотрю, как дело идет.

— Вы бы побыли с нами, Степа, — жалобно сказала Глафира, обеими руками держась за прилавок. Но тут волна ударила в борт, бот мотнуло, и Глафира застонала: — Ой, мамочка, мамочка, ой, ужас какой!

— Мне Фому Тимофеевича надо сменить, — сказал Новоселов. — У вас тут за командира Фома останется. Он моряк опытный и не трус. Верно, Фома?

— Не знаю, дядя Степа, — солидно сказал Фома. — Вам видней.

— Я говорю — значит, верно, — подтвердил Степан. — Ну, живите, не скучайте. И не бездельничать. От безделья и мысли мрачные, и качает будто сильней. Будьте здоровы.

Застучали сапоги Степана по трапу, и, когда он ушел, сразу пропала бодрость, которую он сумел нам внушить. Видно, невелик был ее запас. Немного еще после ухода Степана мы продолжали ловить убегавшие картины и книжки, но постепенно двигались все более вяло. Первая заскулила Валька. Какая-то картина в тоненькой золотой раме — потом я разглядел, что это были «Мишки в лесу» Шишкина, — удирала особенно энергично. Валька гонялась, гонялась за ней и вдруг отчаялась. Вцепилась в прилавок и захныкала:

— Он, тетя Глаша, не могу я работать, мне что-то нехорошо.

— Ну, ну, — прикрикнула Глафира, — я тебе похнычу! Ты что думаешь, здесь детский сад? Раз на судно попала, значит, подчиняйся, работай!

Смешно было, что она говорила совсем так, как Степан. Точно таким же тоном. И, хотя в это время снова волна ударила в борт, Глафира даже не вспомнила про свою знаменитую мамочку.

От этой волны картина, все время убегавшая от Вали и как будто дразнившая ее, вдруг, поняв, по-видимому, что Валя может и в самом деле оставить ее валяться на полу, любезно подползла к самым Валькиным ногам. Но Вальке было не до картины. Она заплакала уже совершенно всерьез.

— Ну не могу я! — вопила она сквозь рыдания. — Ну что хотите делайте, не могу!

Тут пришлось вмешаться мне. По чести сказать, я тоже чувствовал, что не могу. Валька как будто выражала мои мысли. Но мне следовало помнить, что я старший и, значит, не только не могу распускаться при маленькой, но еще и должен ее учить уму-разуму. Поэтому я, вместо того чтобы тоже расплакаться или, по крайней мере, хоть начать жаловаться, вдруг заорал на Валю громко и сердито:

— Что значит «не могу»? — кричал я. — А я могу? Да? А тетя Глаша может? А Фома Тимофеевич на вахте стоит — он может? И подбери картину сейчас же. Это государственное добро. Ну!

Валя помолчала немного, и я уже подумал, что зря на нее кричал, что она сейчас только сильнее расхнычется и толку никакого не будет, но она вдруг сказала очень сердито, как она всегда говорила, когда понимала, что неправа и надо подчиниться, но не хотела показать, что подчиняется.

— Ну, чего раскричался? — сказала Валя. — Ну, подберу. — Она изловчилась и действительно подняла картину и сразу же с возмущением повернулась ко мне. — Я ничего и не говорю, — сказала она. — А только на младших нельзя кричать. Это на нервы вредно действует.