Победы, которых могло не быть - Эрик Дуршмид
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Если Вьетнам можно было считать первой (будем надеяться, что и последней) «телевизионной войной», то «Новогоднее наступление» стало первым «телевизионным сражением», одним из целого ряда «крупных драматических событий»[347], напрямую транслируемых в дома американцев по спутниковой системе. Каждая новая передача повергала официальный Вашингтон во все большее уныние. На встрече с ведущими издателями и редакторами США государственный секретарь Дин Раск откровенно выразил свое отношение к текущим военным репортажам вообще и снимку Адамса — в частности: «Кой черт, да вы на чьей стороне?».
Однако корреспонденты всего лишь запечатлели происходящее на бумаге и пленке, главными создателями снимков были люди с оружием. Военные кляли репортеров за подрывную деятельность, те же гордо объявляли себя беспристрастными наблюдателями и критиками. Свобода прессы — одно из священнейших завоеваний американской демократии. «Критические, нелицеприятные отношения между средствами массовой информации и властями, в том числе и военными, являются нормальным, здоровым явлением, помогают как той, так и другой стороне выполнить свою работу наилучшим образом... Средства массовой информации не должны быть ни комнатной собачкой, ни бешеной собакой, они должны быть сторожевым псом»[348].
С чисто военной точки зрения, «Новогоднее наступление» окончилось полным поражением вьетконговцев, что вроде бы позволяло руководителям Пентагона рассчитывать на некоторое улучшение обстановки, однако в ходе дальнейших событий эта надежда разбилась вдребезги. Телевидение показало Америке, что Южным Вьетнамом правит кровожадная, своекорыстная шайка политических мафиози, продажных генералов, провинциальных демагогов и бесчеловечных полицейских, что рядовые вьетнамцы стонут под этой властью, а вьетконговцы, вкупе со своими северовьетнамскими боссами, умело эксплуатируют страдания соотечественников. И добро бы только это. Приникшие к телевизору американцы с ужасом наблюдали, как день ото дня разлагается их собственная армия, как день ото дня нарастает смута в их собственной стране[349].
Создавалось парадоксальное положение: американская армия не могла проиграть вьетнамскую войну, однако Соединенные Штаты не могли ее выиграть. Наступление Тет стало поворотной точкой. Телевизионные репортажи, ежедневно появлявшиеся на миллионах экранов, перед десятками миллионов зрителей, резко настроили американское общественное мнение против эскалации военных действий.
Но все это было потом, а сперва одна-единственная фотография, запечатлевшая смерть человека в клетчатой рубашке, довела до сознания нации, что она ввязалась в ненужную войну, вмешалась в жизнь страны, которую следовало оставить в покое, поддержала правителей, не заслуживающих такой поддержки.
Решающим фактором вьетнамской войны стал фотоснимок (один из многих), наглядное доказательство того, что священная свобода американской прессы далеко не пустые слова. Одно только искажение (пусть и косвенное) исторических фактов, допущенное автором в первых абзацах этой главы, заставляет усомниться в данном утверждении. Массированные боевые действия американских войск во Вьетнаме, несмотря на все международное общественное мнение, продолжались до конца 1972 года (с перерывом с ноября 1968 года по июнь 1971) — о чем автор вообще ни словом не упоминает.. С этого момента главным противником американских генералов стало международное общественное мнение, американские же солдаты, сражавшиеся, как и прежде, с Вьетконгом, погибали абсолютно бессмысленно.
9 ноября 1989 года, Берлин
И обрушилась стена до своего основания...[350]
«Die Grosse Mauer, gedacht als SchutzwaU gegen die barisehen Voelker der Steppe, ist einer der immer wiederholten Versuche, die Zeit aufzuhalten, und hat sich, wie wir heute wisen, nicht bewaehrt. Die Zeit laesst sich nicht aufhalten.»
(Великая Стена, задуманная для защиты от варварских степных народов, представляла собой одну из многократно повторявшихся попыток остановить время. Сегодня мы знаем, что эта попытка себя не оправдала. Время не дает себя остановить.)
Макс Фриш. «Китайская стена»
Метафорическая стена, «железный занавес», разделившая Европу, символ тирании, до боли знакомой двум поколениям. Конкретным, осязаемым воплощением этого символа являлась печально знаменитая Берлинская стена, уродливое сооружение из бетона и колючей проволоки, рубеж, расколовший город на две части, незаживающая рана на душе нации. Отвратительное порождение ксенофобной империи, державшей людей в запертом загоне, как скот, из вполне оправданного опасения, что иначе они разбегутся[351]. Многие годы Берлинская стена верно служила своим создателям — колючая проволока и сторожевые вышки с автоматчиками безжалостно подавляли извечное стремление человека к свободе. Но находились и отчаянные смельчаки. Кто-то пытался перемахнуть через стену, кто-то месяцами рыл под ней тоннель, кто-то перелетал ее на угнанном самолете, кто-то таранил шлагбаум контрольно-пропускного пункта тяжелым грузовиком. Кому-то попытка удавалась, кому-то — и таких было большинство — нет. С каждым годом по всему протяжению стены множились белые кресты. Рудольф Урбан, (+) 17.9.1961, Бернд Люнзер, (+) 4.10.1961, Эрнст Мунд, (+) 4.9.1962. Огромную известность получила смерть Петера Фехтера; восемнадцатилетний каменщик несколько часов истекал кровью на глазах у безразлично наблюдавших за его агонией сотрудников Volkspolizei[352] и западных репортеров, фотографировавших эту жуткую сцену сквозь колючую проволоку[353].
Стена — берлинцы называли ее «die Mauer» — строилась на века, однако простояла гораздо меньше и обрушилась совершенно неожиданно. Чтобы обрушить дом филистимлянский потребовались сила и мужество Самсона, коммунисты выполнили всю работу самостоятельно. Те же самые партийные бонзы, которые приказали воздвигнуть Берлинскую стену, выбили из-под своею режима идеологические подпорки и были погребены под его обломками.
И все же стена могла простоять заметно дольше, она рухнула по чистой случайности.
Вскоре после 13 августа 1961 года, дня, когда бригады восточногерманских строителей начали разгораживать Берлин, молодой американский президент лично прилетел на место стройки. Увиденное его потрясло. Во второй половине дня он должен был обратиться к жителям Берлина с галереи дворца Шенеберг. Спичрайтеры изрядно попотели над текстом будущего выступления, однако прямое знакомство с железобетонным кошмаром заставило президента разорвать плоды их трудов. Он предпочел импровизировать, говорить от чистого сердца. Выйдя на галерею берлинской ратуши к людям, тесно заполнившим площадь, президент указал на темневшую вдали стену.
— Пустите их в Берлин!
А затем он произнес слова, отдавшие величайшую дань городу и его измученным жителям, фразу настолько значимую, что она будет помниться дольше, чем все остальное, сделанное им за свою короткую, но замечательную жизнь. Джон Фицджеральд Кеннеди, президент Соединенных Штатов Америки, поднял руки, взглянул на застывших в ожидании людей и спокойно сказал:
— Ich bin ein Berliner.[354]
Осенью 1985 года Восточная Германия представляла собой страну, движущуюся одновременно в нескольких направлениях, одно опаснее другого. Восточногерманские
