О всех созданиях – больших и малых - Джеймс Хэрриот

В длинном строении содержались разные животные. Большую часть занимали молочные коровы, но были еще и телочки и молодые бычки, а в отдельном стойле, плотно набитом соломой, жили остальные собаки фермера. Тут же жили и кошки, значит, в помещении было тепло. Никакое животное не ценит комфорт больше, чем кошка, а на соломе я увидел и несколько пушистых комочков. Они занимали самое лучшее место — у деревянной стенки стойла, куда поступала большая часть тепла.

Тип уверенно прошел между своими коллегами. Сразу было видно, кто тут начальник.

Один из бычков и был моим пациентом, и сразу было видно, что ему лучше. Когда я осматривал его вчера, его рубец был неподвижен и дистоничен, поскольку он переел мороженой репы. Бычок раздулся и стонал от боли. Но сегодня, когда я прислонил ухо к его левому боку, я услышал нормальные шум и движения работающего рубца, а не вчерашнюю мертвую тишину. Мое промывание желудка, несомненно, улучшило ситуацию, и я посчитал, что еще одно окончательно исправит положение. Почти с трепетом я смешал ингредиенты для одной из моих любимых процедур, которые прогресс уже давно снес в архив: тридцать граммов формалина, двести граммов по-варенной соли, банку черной патоки из бочки, которую можно найти в любом хлеву. Bee смешать в ведре вместе с восемью литрами горячей воды.

Я засунул в рот теленку зевник и застегнул его за рогами, затем Питер взялся за рукоять, а я стал вталкивать в пищевод желудочный зонд. Втолкнув его в рубец, я закачал в бычка свою смесь. Когда я закончил, его глаза расширились от удивления, и он начал топать задними ногами. Я приложил ухо к его боку и услышал, как булькает содержимое его желудка, что порадовало меня. Я с удовлетворением улыбнулся сам себе. Работает! Оно всегда работает.

Обтирая зонд, я услышал звонкие звуки капель, с силой ударяющихся о металл: это брат Питера принялся за утреннюю дойку. Я готовился уходить, когда он пошел по амбару по дороге в холодильник с полным ведром молока. Проходя мимо собачьего стойла, он отлил немного парного молока в их миски, и Тип как бы мимоходом направился завтракать. Пока он пил, пес помоложе попытался присоединиться к нему, но Тип лишь хлопнул челюстью в миллиметре от его носа, и тот отправился к другой миске. Однако я заметил, что Тип не протестовал, когда к нему присоединились суки и щенки. Появились кошки: черно-белая, черепаховая и серая. Они растянулись на соломе. Их черед еще придет.

Миссис Тренхольм пригласила меня на чашку чая, и когда я вышел, день был уже в самом разгаре. Однако небо оставалось серым, а редкие деревья раскачивали своими голыми ветвями под ветром, который дул долгими ледяными порывами над пустынными просторами холмов. Именно такой ветер йоркширцы называют «тонкий ветер», а иногда — «ленивый ветер», — он не обдувает вас, а проникает сразу внутрь. Я вдруг почувствовал, что самое лучшее место на земле находилось у камина на кухне дома.

Большинство людей согласилось бы со мной, но не Тип. Он резвился во дворе, пока Питер грузил на повозку тюки сена для молодого скота в дальних хлевах, а когда Питер взмахнул вожжами и лошадка отправилась в путь, он запрыгнул на повозку и уселся сзади. Я оглянулся и посмотрел на собаку, которая крепко уперлась лапами, чтобы удержаться на неровной дороге, виляла хвостом и лаяла, бросая вызов холодному миру. Я навсегда запомнил Типа, который презрел жизненные блага и спал там, где считал почетным, — у дверей дома своего хозяина.

Небольшие происшествия типа только что рассказанного всегда были способны внести светлое разнообразие в ход моего дня. К счастью, у меня была работа, где подобного рода вещи встречаются постоянно. Иногда они даже не случаются, а говорятся в виде одной яркой фразы.

Как, например, тогда, когда я однажды утром обследовал корову, пока доилась ее соседка. Дояр был очень немолод, и процесс шел с трудом. Он сидел под коровой, упершись головой в матерчатой кепке в ее бок, а ведро зажал между коленями, но стульчик, на котором он сидел, раскачивался, когда корова ерзала или переступала с ноги на ногу. Дважды она опрокидывала ведро, но ее особый трюк заключался в том, что хвостом, испачканным жидкими экскрементами, она хлестала по лицу старика.

Наконец его терпение лопнуло. Он вскочил на ноги, несильно хлопнул корову по крупу и выкрикнул в отчаянии: «Да стой же ты спокойно, старая сраная шлюха!»

Или вот: однажды мне надо было навестить Люка Бенсона в его небольшом владении в деревне Хиллом. Люк был мощным мужчиной шестидесяти лет, и у него была необычная особенность: он говорил, не разжимая стиснутых зубов. Он произносил слова буквально одними губами, показывая ряды квадратных, как у лошади, резцов, плотно сжатых вместе. Это заставляло его напрягаться даже над самыми простыми высказываниями, и, когда он говорил, его глаза злобно горели.

Большая часть разговора состояла из уничижительных замечаний в адрес других обитателей Хиллома. Он вообще отличался искренней нелюбовью к человеческой расе в целом. Но, как ни странно, я считал его благоразумным человеком, с которым можно иметь дело, он без колебаний соглашался с моими диагнозами недомоганий его животных и пытался проявлять ко мне дружеское отношение, постоянно называя меня «Джемс», ибо с плотно сжатыми зубами сказать точнее было невозможно.

Но самую искреннюю ненависть он питал к своему соседу, тоже владельцу фермы, невысокому человеку по имени Джилл, которого Люк называл не иначе как «этот молодец». У них долгие годы продолжалась междоусобица, и я только два раза видел, как Люк улыбался. В первый раз — когда у свиноматки Джилла погиб весь приплод, а второй — когда у него сгорела поленница.

Когда жена мистера Джилла сбежала с коммивояжером, торговавшим на фермах щетками, событие произвело фурор в деревне. Ничего подобного в Хилломе никогда не случалось, и по деревне пронеслась волна восхищенного ужаса. Я было подумал тогда, что в жизни Люка Бенсона случился момент величайшего счастья, и, когда мне пришлось ехать к нему, чтобы осмотреть телку, я был уверен, что найду его в праздничном настроении. Но Люк был мрачен.

Я осмотрел животное и назначил лечение, но он хранил молчание до тех пор, пока я не зашел на кухню, чтобы помыть руки. Тогда он заговорил. Он бросил осторожный взгляд на жену, женщину с изможденным и хмурым лицом, которая возилась с жаровней.

— Вы слышали, что хозяйка этого молодца сбежала?

— Да, — ответил я. — Я уже слышал об этом.

Я ждал, что Люк станет злорадствовать, но, как ни странно, он чувствовал себя неуверенно. Он поерзал на стуле, пока я не закончил вытирать руки, и обнажил свои сильные зубы.

— Вот что я вам скажу, Джемс, — вымучил он из себя. — Хотел бы я, чтобы кто-нибудь украл мою дуру!

А однажды пришло письмо от семьи Брэмли, оно доставило мне искреннюю радость. Сейчас людей типа Брэмли вы не найдете: посредством радио, телевидения и автомобилей внешний мир врывается в самые далекие уголки, так что простые люди, которых раньше можно было встретить на изолированных фермах, теперь становятся похожими на всех остальных людей. Конечно, они остались и теперь, только их очень немного — стариков, которые привыкли в жизни следовать обычаям своих отцов. Когда мне попадаются такие, я обязательно нахожу время, чтобы посидеть рядом и послушать старые йоркширские слова и присловья, которые теперь почти исчезли.

Но даже в тридцатые годы, когда прогресс проходил мимо огромного числа селений, Брэмли были по-своему уникальны. В семье их было четверо: три брата, все холостяки средних лет, и старшая сестра, тоже незамужем. Их ферма лежала в широкой долине среди холмов. Древнюю плитку их Скар-хауса было видно сквозь ветки деревьев, если смотреть от паба в деревне Дрюберн, а летом можно было доехать до фермы прямо по полям. Мне приходилось неоднократно так поступать, и бутылки в багажнике звенели и разбивались, когда машину трясло на ухабах и рытвинах. Подъехать к ферме можно было и с противоположной стороны: через гумно мистера Брума, а затем по колее настолько глубокой, что только трактор смог бы с нею справиться.

Так что получается, что никакой дороги на ферму не было, но это не беспокоило семью Брэмли, поскольку окружающий мир не сильно интересовал их. Мисс Брэмли время от времени наезжала в Дарроуби, чтобы делать покупки на ярмарке, а средний брат Герберт приезжал в город весной 1929 года, чтобы вырвать зуб, но в остальном они с удовольствием жили в своем доме безвыездно.

Звонок из Скар-хауса оказался сюрпризом, поскольку он означал потерю двух часов в рабочем расписании. Если только погода не держалась сухой несколько дней, то машину приходилось оставлять у мистера Брума и дальше идти пешком. А в тот февральский вечер я примерно в восемь часов шел по колее и чувствовал, как грязь неохотно отпускает мои резиновые сапоги. Мне нужно было осмотреть лошадь, страдающую от колик, и карманы у меня были набиты необходимыми принадлежностями: ареколином, ампулами с морфием и прочими препаратами. Моросил мелкий дождь, заставивший меня прикрывать глаза, но примерно в километре перед собой я уже видел между деревьев мерцающие огни дома. Через двадцать минут проваливания в невидимые лужи, открыв несколько калиток, закрытых на проволоку, я уже собирался постучать в дверь, как замер с поднятой рукой. Я посмотрел в окно кухни и увидел, что в ней, слабо освещенной керосиновой лампой, в ряд сидят все Брэмли.