О всех созданиях – больших и малых - Джеймс Хэрриот

На невысоком подиуме в одном конце четыре музыканта выкладывались, как могли, — на пианино, аккордеоне, скрипке и ударных. На противоположном конце несколько приятных женщин средних лет стояли за длинным столом на козлах, распоряжаясь толстыми бутербродами с ветчиной, заливным, домашними пирогами, кувшинами с молоком и бисквитами, обильно украшенными сбитыми сливками.

Везде по стенам стояли парни, выискивая глазами девушек без пары. Я узнал одного.

— Как называется этот танец? — прокричал я через общий шум.

— Тристеп Евы, — ответил он.

Мне он был внове, но я уверенно пошел танцевать с Конни. Танец состоял из кружений и топанья ногами по полу, и когда мужчины опускали свои тяжелые башмаки на доски пола, зал сотрясался, а грохот стоял оглушительный. Мне понравилось, я был предельно счастлив и без усилий кружил Конни в толпе. Я смутно чувствовал, что расталкиваю других танцующих плечами, но, как ни старался, не чувствовал под ногами пола. Это ощущение легкости было восхитительным. Я понял, что никогда в жизни не был так счастлив.

Протанцевав несколько танцев, я почувствовал сильный голод и вместе с Конни поплыл к буфету. Мы оба съели по огромному ломтю ветчины и по куску пирога с яйцом, который был настолько хорош, что мы немедленно повторили. Потом мы съели по бисквиту. Мы были посреди тура вальса, когда я вновь ощутил доски под ногами, и они явно тащили меня куда-то. Конни тоже чувствовала себя плохо, она просто повисла у меня на руках.

Она подняла на меня глаза. Ее лицо было совершенно белым.

— Что-то мне нехорошо. Извини.

Она отодвинулась от меня и, обходя собравшихся, зигзагами пошла к дамской комнате. Через несколько минут она показалась в зале. Лицо ее больше не было белым. Оно было зеленым. Она неуверенно подошла ко мне.

— Не выйти ли нам на свежий воздух? Проводи меня.

Я вывел ее в темноту и почувствовал себя так, будто вышел на палубу корабля. Земля качалась и вздыбливалась под моими ногами, которые мне пришлось расставить, чтобы не упасть. Держа Конни за руку, я быстро двинулся к наружной стене зала и прислонился к ней спиной. Это не сильно помогло, поскольку стена тоже уходила из-под меня. Меня охватила волна тошноты. Я вспомнил о ветчине и пироге с яйцами и громко застонал.

Открыв рот, я жадно глотал свежий воздух и смотрел вверх на суровый размах ясного ночного неба и рваные облака, время от времени закрывающие лик Луны.

— О боже, — простонал я. — Зачем же я выпил так много этого чертова пива?

Но нужно было присмотреть за Конни. Я положил руку ей на плечо.

— Пойдем, нам уже лучше, пошли.

Мы стали в темноте ходить вокруг здания. После не-скольких кругов я остановился, чтобы отдышаться, и резко тряхнул головой, чтобы прочистить мозги.

Мы не разбирали дороги, а я забыл, что танцзал был расположен на холме с крутыми склонами. Наконец наступило мгновение, когда у нас под ногами ничего не оказалось, и мы грохнулись вниз. Наш путь закончился на куче мусора на дне оврага.

Я мирно лежал, пока не услышал жалобные всхлипывания неподалеку. Конни! Как минимум, возможен сложный перелом, но, когда я помог ей, то обнаружил, что она невредима, равно как и я, что удивительно. После такого количества алкоголя мы были расслабленными, как тряпичные куклы. Мы поднялись к зданию зала и остановились перед входной дверью. Конни невозможно было узнать, ее прелестные волосы лохмами свисали на лицо, глаза были пусты, а слезы оставили дорожки на грязных щеках. Мой костюм был заляпан глиной, и я чувствовал, как она же засыхает на моей щеке. Мы стояли рядом, печально подпирая друг друга в дверях. Все танцующие слились в одно пятно. Мой желудок бурлил.

И тут я услышал, как кто-то сказал: «Добрый вечер». Голос принадлежал женщине, стоявшей где-то недалеко. Я разглядел две человеческие фигуры. Похоже, они только что вышли на воздух.

Я решительно сконцентрировался на них и навел фокус. Это была Хелен с каким-то мужиком. Его розовощекое, гладко выбритое лицо, лоснящиеся блондинистые волосы, расчесанные на пробор, были в полной гармонии с его безупречно британским теплым пальто. Он смотрел на меня с неприязнью. Мои глаза снова расфокусировались, и я слышал только голос Хелен.

«А мы решили заглянуть на минутку, чтобы посмотреть, как люди танцуют. А как вам, нравится?»

И тут неожиданно я отчетливо увидел ее. Она улыбалась своей милой улыбкой, но ее глаза смотрели строго, когда она переводила их с меня на Конни и обратно. Я был не в состоянии разговаривать, видя только ее спокойную красоту посреди шума и гама. Мне показалось вполне естественным обнять ее, но я оставил эту мысль и только молча глупо кивнул.

«Ну что ж, а нам пора, — сказала она и снова улыбнулась. — Спокойной ночи».

Блондинистый мужик холодно кивнул мне, и они ушли.

Особенности местной жизни

Дело, казалось, обстояло так, что мне будет нетрудно вернуться на дорогу. И я благодарил за это судьбу, поскольку было семь часов и зимняя заря только начала освещать восточные склоны вересковых холмов, а это было не самое удачное время для того, чтобы откапывать машину.

Узкая дорога петляла по плато, и от нее отходили еще более узкие ответвления, которые вели к одиноким фермам в конце. Когда я ехал на этот ранний вызов по случаю маточного кровотечения у коровы, снега практически не было, но ветер постоянно крепчал и вздымал на вершинах холмов белые облака из снега, который лежал там уже много недель. Фары моего автомобиля выхватывали из темноты тонкие полоски сугробов, пересекающие проезжую часть.

Так начинаются все снежные заносы на дорогах, и находясь на ферме, после того, как я вколол питуитрин и накрыл кровоточащую матку чистой тканью, я услышал, как ветер хлопает дверью хлева, и подумал, смогу ли выиграть гонку до дома.

На обратном пути сугробы перестали быть тонкими и лежали на пути настоящими валами, но мой автомобильчик как-то продирался сквозь них, иногда, правда, сваливаясь в занос от пробуксовки колес, но теперь я уже видел в нескольких сотнях метров впереди главную дорогу, которая призывно чернела прямо по курсу.

Но как раз именно в этом месте — слева, на той стороне поля — стояла ферма, где я лечил бычка. Он объелся мороженой репой, и мой визит был назначен на сегодня. Мне была не по душе мысль о поездке к ним, однако иного выхода не было, к тому же в окне кухни горел свет. Значит, семья уже проснулась. Я свернул и въехал к ним во двор.

Дверь в дом выходила на крыльцо, на которое ветер нанес довольно большое количество снега, высота сугроба превышала полметра. Я перешагнул через него и собрался постучать, как вдруг сугроб чуть вздрогнул и стал подниматься. Там спрятался кто-то, причем очень большой. Было удивительно наблюдать в полумраке, как из-под снега выбирается мохнатое существо. Видимо, какое-то дикое животное спряталось в снегу в поисках тепла, оно было крупнее лисы и вообще — любого животного, которое только могло прийти мне в голову.

Но тут открылась дверь, и меня поприветствовал Питер Тренхольм, а из глубины ярко освещенной комнаты мне улыбалась его жена. Они составляли веселую молодую пару.

— А что это? — Я с удивлением показал на зверя, который резкими движениями отряхивался от снега.

— Это? — Питер улыбнулся. — Это — Тип.

— Тип? Ваша собака? Но что он делает в сугробе?

— Да его просто занесло снегом, я так думаю. Он все время там спит, за дверью.

Я уставился на фермера.

— Вы имеете в виду, что он спит там, на воздухе, каждую ночь?

— Да, постоянно. И летом, и зимой. Но не смотрите на меня так, мистер Хэрриот, — он сам выбрал. У других собак лежанки находятся в теплом хлеву, но Типу это не понравилось. Ему теперь уже пятнадцать, но он так спит с тех пор, как был щенком. Помню, еще когда отец был жив, он и так и эдак пытался заставить его спать внутри, но ничего не вышло.

Я с огромным удивлением смотрел на старого пса. Теперь я видел его более четко. Это не была обычная овчарка, пес был крупнее, крепче, шерсть на нем — длиннее, и от него исходила такая жизненная сила, которая никак не соответствовала его пятнадцати годам. Было невозможно поверить, что какое-либо животное, живущее на здешнем холодном плато, согласится спать на улице и получать от этого удовольствие. Мне пришлось приглядеться повнимательнее, чтобы найти признаки его преклонного возраста. Легкая напряженность в его шагах, когда он шел по двору, несколько осунувшаяся морда и, конечно же, многозначительная пустота в глубине его глаз... Но в целом он казался символом неугасимой энергии.

Он отряхнул с себя последние остатки снега, грациозно приблизился к Питеру и пару раз тявкнул. Питер Тренхольм рассмеялся.

— Видите, он готов отправляться на работу. Он все время клянчит работу, этот Тип.

Он повел меня к постройкам, и я двинулся следом, спотыкаясь на замерзших тележных колеях и пряча лицо от кинжального ветра. Как же стало лучше, когда мы вошли в хлев, в его тепло!