Точное попадание - Юлия Фирсанова

— Хорошо, но только до Мидана, — пытаясь прикрыть строгостью собственную жалость, сдержанно промолвил Кейр.

— У меня нет при себе средств, чтобы отплатить за вашу доброту, но в Мидане есть знакомые, почитатели таланта, — всхлипнул Герг Птица, запечатлев на моей руке пылкий благодарственный поцелуй, — они…

— Не переживай, Гриша, — ухмыльнулась я, перебивая расчувствовавшегося поэта, и впрямь похожего на пернатое со встопорщенными перышками — не то щегла, не то кенара, — я уже знаю, чем ты будешь расплачиваться!

— Да? — В благодарном голосе появилась готовность к великому самопожертвованию с легкой примесью страха. А вдруг магева потребует пару пинт крови или чего-то столь же интимного для колдовских процедур?

— Почитаешь нам дорогой стишки, которые тебя на эшафот завели, и мы в расчете, — рассмеялась я, бережно потрепав Птицу по худой спине. Если в Ланце он пользовался хотя бы определенной известностью, достаточной, чтобы иметь если не покровителей, то ценителей в других странах, значит, парень был из таких, кто может лопать в три горла, а все одно оставаться худым, как трость. Однако воля к жизни оказалась сильнее субтильной конституции Герга, если он, городской парень, мог уходить от серьезной погони, по крайней мере, несколько суток. Уже за один этот подвиг мужества следовало ему подсобить.

— Почту за честь. — Поэт низко поклонился, светлые, начавшие высыхать волосы блеснули соломой, на подвижном лице промелькнула радость. Видно, парень в Ланце привык к свету славы и восхищению поклонников, пребывать в образе всеми гонимой жертвы ему было тяжеловато. Мои слова стали истинным бальзамом, пролитым на свежие раны самолюбия.

— Вот и прекрасно, а теперь доедай и тронемся в путь, — заключила я, потрогав густую гриву Дэлькора и убедившись, что мой конь больше не похож на мифического озерного жеребца-людоеда, с которого потоками стекает вода.

Кейр с Лаксом принялись перекладывать вещи, чтобы освободить для нового спутника запасную лошадь. Белке опять предстояла работа по перевозке живого груза. Трудолюбивая лошадка, впрочем, не возражала. Когда Герг воздвиг свою тощую задницу на спину животного и рефлекторно ухватился не только за поводья, но и за седло и шею коняшки, я мысленно не без скрытого чувства удовлетворения отметила: есть в здешних краях люди, сидящие в седле хуже меня, — и гордо приосанилась. Злорадство плохое чувство, но иногда нам необходимо чем-то подкрепить самолюбие.

Ради измученного поэта, да и потому, что особенно торопиться было некуда, от погони проще спрятаться, чем скрыться с таким-то наездником, мы неспешно ехали по тракту. Запущенная дорога целиком и полностью оказалась в нашем распоряжении, поэтому Гергу было позволено выписывать на Белке самые замысловатые зигзаги. Почуяв неопытного седока, лошадь не пыталась его скинуть, но везла так, как хотелось, направляясь к интересующим ее объектам, впрочем, от основной кавалькады не отставала, знала, от кого получит на стоянке пригоршню зерна.

Лакс тут же попытался разговорить нового компаньона, отвлекая его от нервического слежения за мерно колышущейся под копытами Белки землей:

— Эй, Герг, я вот все думаю, коли ты такой знаменитый, почему я о тебе раньше не слыхал?

Белобрысый стихотворец перевел взгляд на вора и, ничуть не обижаясь, доброжелательно промолвил:

— Герг Птица — мое настоящее имя, а стихи свои я всегда подписывал как «Щегол».

— Неужто тот самый? — Веселое восхищение рыжего стало искренним, он обернулся к спутнику всем корпусом.

— Другие поэты, творящие под сим прозвищем, мне неведомы, — изо всех сил цепляясь за поводья, скромно признался Герг, а на его щеках среди бледной зелени проступила пара розовых пятен румянца.

— Ла-а-акс?!? — капризно позвала я, и вор, тут же сообразив, чего мне хочется, с энтузиазмом отозвался:

— Мы его песенки и в трактире слыхали, ну хоть ту, про волшебную кружку, и в веселом квартале. Помнишь, рыжая девка пела о чудных ножках Алиссон?

В памяти действительно всплыла пошлая, но заводная, озорная мелодия, под которую так и тянуло пуститься в пляс. Я улыбнулась, Кейр, видать, тоже слыхавший про Алиссон, хмыкнул. Находчивый Фаль с ходу заголосил песенку. Впрочем, если честно, пел сильф вполне прилично. Его звонкий голос походил на нежную флейту, что придавало скабрезной песне оттенок невинной шалости. Про мотылька мы Гергу рассказывать не стали, решили придержать Фаля в качестве секретного оружия на случай непредвиденных осложнений. Сильф, кстати, совершенно не обиделся, приняв наше решение за занимательную игру.

«Значит, мы спасли от эшафота знаменитость, — лукаво подумала я, — автограф, что ли, попросить? Нет, пока все-таки воздержусь, а то начнет писать и, чего доброго, с лошади навернется, сломает шею, тогда уж точно влипну в историю, как магева, спасшая Щегла только для того, чтобы самолично прикончить менее жестоким способом!»

— Герг, так за что тебя невзлюбил король? — полюбопытствовала я, подъезжая поближе к новенькому.

— Всего за несколько строчек, — пожал плечами поэт.

Исполняя обещание, Щегол прочел нам опус. Ну что сказать? Мне, незнакомой с политической ситуацией на мировой арене, оценить его по достоинству оказалось сложно, но Лакс и Кейр хохотали во все горло и распугали всю окрестную живность. Только птицы, решив, что люди вздумали конкурировать с ними в исполнении брачных или каких-то других песен, принялись разоряться пуще прежнего, я аж забоялась, что лопнут, бедняжки, как птаха из «Шрека».

А вы, читатели, не ждите стихов, я их просто не запомнила (с одного раза стихи никогда запоминать не пыталась) настолько хорошо, чтоб воспроизвести, а записать как-то не догадалась. Щегол на Пушкина, солнце русской поэзии, разумеется, не тянул, однако размер ямба соблюдал и рифмы подбирал яркие, стиль же его, из знакомых мне авторов, более всего походил на стиль Роберта Бернса. Небольшое, всего в четыре строфы стихотворение хлестко высмеивало короля Ланца, сравнивая его вес с политическим могуществом не в пользу последнего. Я читала в жизни немало гениальных эпиграмм и не могла не признать, что Птица очень неплохой стихотворец.

— Признаться, не ожидал, что он взбесится настолько, что пошлет за мной Пса, — закончив чтение, жалобно прибавил Герг.

— Никогда не следует недооценивать собственного дарования, — наставительно заметила я, и автор несмело улыбнулся.

При всей неуклюжести нашего нового спутника я не могла не отдать должное его мужеству и терпению, он ни разу не попросил передышки и не пожаловался на отбитый зад за все время до обеденного привала. А потом так же безропотно вновь забрался в седло, неумолимо натиравшее непривычные к верховой езде части тела, о которых в другой ситуации даже вспоминать неприлично. Уж я-то знала, как все это болит, память услужливо воспроизвела весь спектр мучений, стоило только глянуть на скособочившегося в седле поэта.