Волшебник - Колм Тойбин

– Мне нравится полумрак, – сказал он. – Я не люблю выглядывать в окна.

Он изобразил, как сидит и пишет за письменным столом.

– Не забудьте также о встроенном проигрывателе, о котором вы мне рассказывали, – продолжил Томас. – В самую невыносимую жару я буду включать на полную мощность печальную камерную музыку и призывать зиму.

Хотя они общались с ним по-немецки, выглядел Дэвидсон настоящим американцем. Даже в его манере обходить стройплощадку не было ничего от немецкой аккуратности и настороженности. Он держался так, словно вырос в прерии. В Америке он успел стать своим. Дэвидсон знал все о городской планировке и тех, кто за нее отвечал, словно Лос-Анджелес был большой деревней. Легко обсуждал денежные вопросы, что было несвойственно немцам.

Возможно, кто-нибудь из его детей тоже сумеет проникнуться американским образом мысли? Однако, судя по всему, его дети продолжали упрямо цепляться за тевтонский дух и тевтонские добродетели, если таковые еще существовали.

– Он казался мне таким маленьким, пока я не обошла его своими ногами, – сказала Катя. – А теперь я вижу, что он большой.

– Это будет современный дом, – сказал Дэвидсон. – Удобный и светлый. Достаточно вместительный для большой семьи.

Они обходили стройплощадку, откуда открывался вид на горы и остров Санта-Каталина, когда Томас заметил с краю маленькое голое деревце, с верхней ветки которого свисал темный гнилой плод. Он спросил архитектора, что это за дерево.

– Это гранат. Сверху плод, который выклевали птицы. В конце весны колибри помогут дереву зацвести, и в начале зимы у вас будут свои гранаты.

Томас отошел от Дэвидсона и Кати, сделав вид, что хочет осмотреть задний двор. В Любек гранаты приплывали на судах, что возили сахар; они лежали в деревянных ящиках, и каждый плод был обернут в рисовую бумагу. Несколько месяцев подряд его мать добавляла зерна граната во все блюда, в салаты, соусы и десерты. Постепенно гранаты иссякали, и тогда мать просила отца узнать, скоро ли прибудет новая партия, но никто не знал, когда гранаты снова привезут в Любек.

Томас умел раскрывать гранат так, чтобы одним движением наполнить целую миску сочными алыми зернами. Его матери достаточно было обучить его только этой премудрости, думал он. Сама же она научилась ей у женщин, которые работали на кухне в Парати. Хитрость состояла в том, чтобы не вытаскивать зернышки по одному, а вывернуть шкурку и уверенно вытолкнуть разом все зерна.

Томасу нравилась суховатая горчинка, разбавлявшая сладость граната, и его яркий цвет. Но сейчас он думал о том, как радовалась его мать, о ее голосе, об удовольствии, что наконец-то из ее родной Бразилии пришла новая партия гранатов, – маленький, возможно, лучший кусок ее дома, преодолевший океан, чтобы скрасить ее дни.

Перебравшись в Калифорнию, он, не думая об этом, выбрал климат, который был родным для Юлии Манн. Ему захотелось рассказать Генриху про деревце. Интересно, вспомнит ли он миски с гранатовыми зернами? Впрочем, Томас старался лишний раз не поднимать тему своего нового дома, боясь еще сильнее расстроить брата, контракт с которым студия так и не продлила.

Пересекая лужайку, Томас вспомнил, что в греческой мифологии гранат означал смерть, загробный мир, впрочем, он не был уверен. Как только его книги будут стоять на полках, он найдет словарь греческой мифологии, привезенный из Мюнхена. Он дождется окончания строительства и переедет в новый дом, лелея мысль, что в конце года попробует плод, вкус которого почти успел забыть.

После обеда он, как обычно, вздремнул, потом немного почитал. В четыре Катя уже ждала его у автомобиля. Они доехали до Санта-Моники, прошли по тропинке над пляжем и спустились к пирсу.

– Как странно, – заметила Катя, – что наш младший сын, который, по-моему, еще совсем мальчишка, первым обзавелся собственным ребенком. Впрочем, мне было столько же, когда я родила Эрику, поэтому будем считать, что это нормально. Я все думаю, не будет ли Михаэль единственным, кто подарил нам внука?

– Есть еще Элизабет, – сказал Томас.

– Боргезе слишком стар, чтобы иметь детей, – возразила Катя.

Они остановились, разглядывая высокие пенистые волны и синеву океана под чистым небом. Пока Томас с Катей молча стояли, какой-то молодой человек принялся посматривать в его сторону. Томас оглядел его – безволосая грудь, легкий пушок на ногах, короткие светлые волосы, синие глаза. Задумчивое выражение его лица выдавало того, чью чувствительность Калифорния не сумела ни заострить, ни притупить.

Дни и ночи Томас воображал, как этот молодой человек, как некогда Клаус Хойзер, входит в его кабинет, чтобы поспорить, обсудить книгу или немецкое наследие. Он расскажет ему все, что знает. Как робки были его первые попытки писать, как много нужно времени, чтобы дописать роман. Даст почитать свои и чужие книги, не сомневаясь, что молодой человек их вернет. Проводит его до двери и будет смотреть, как тот удаляется по тропинке вглубь сада.

Жизнь в новом доме стала гораздо тише, когда Моника перебралась на север Калифорнии к Михаэлю и Грет, которая снова ждала ребенка. Однако вскоре Михаэль написал Кате, что жить с Моникой невыносимо. Она заводилась от малейшего пустяка и долго не могла выговориться. Не желая обсуждать трагедию на море, она цеплялась к чему-нибудь несуразному, вроде посыльного, который уронил продукты, или собаки, забежавшей на лужайку. Михаэль надеялся, что его мать не станет возражать, если Моника вернется к родителям.

Однажды, войдя в гостиную, Томас обнаружил, что Катя, Моника и Голо перебирают сделанные Моникой фотокарточки Фридо, которому исполнился год. Катя обижалась, что сын не зовет ее погостить.

Когда фотокарточки передали ему, Томас ожидал увидеть банальные снимки младенца, которого помнил по Принстону. Однако со снимков на него смотрел живой, бесстрашный, почти дерзкий малыш, возбужденный тем, что его снимают. У него была квадратная челюсть Элизабет, Голо и Гоши; сочетание решительности, свойственной его породе, с ироничным и насмешливым Катиным взглядом. Его удивило, как вырос Фридо, его внук был готов покорять этот мир, и с ним нельзя было не считаться.

– Почему ты не пригласишь их погостить? – спросил Томас.

– У нас мало комнат, – ответила Катя.

– Почему бы не написать им, что мы хотим видеть Фридо первым гостем в новом доме? Или использовать наше обаяние, предложив пригласить в гости нас?

– Мама уже использовала свое, – заметила Моника, – только это не помогло. Приглашения погостить так и не последовало.

– Боюсь, что она права, – сказала Катя. – Однако я просила Монику меня не выдавать.

– Не люблю недомолвок, не люблю тайн, –