Обретешь в бою - Владимир Попов

— Лавируете?

Штрах усмехнулся. Лукаво и в то же время снисходительно.

— В общей массе она умнее, чем были мы, тоньше, проницательнее и… критичнее. Нам достаточно было лозунгов и призывов, чтобы жить впроголодь, не спать сутками, работать до седьмого пота. Им одних лозунгов мало. И вот в этом роль руководителя, наставника огромна. Его не столько слушают, сколько смотрят на него и поступают сообразно тому, как поступает он. Точнее говоря, следует делам и почти никогда словам. PI еще одно качество отличает их от нас. Мы были жертвенным поколением. Шли на любую жертву, какую от нас ни требовали, подчас даже на неразумную. Это ведь факт, что каждый из нас готов был погибнуть, чтобы спасти, ну, допустим, уплывающее бревно. Нынешние парни и девчата тоже идут на жертвы. В пожар, чтобы вынести попавшего в беду ребенка, каждый, пожалуй, ринется, но из-за бревна… Непременно взвесит, что стоит бревно в сравнении с человеческой жизнью.

— Я как-то ехал в поезде с девушками, которые бежали с целины, — совхоз попался крайне неудачный, — припомнил Збандут соответствующий их разговору случай. — Упрекнул в отсутствии стойкости, и знаете, что мне ответили? «Мы ехали бороться с трудностями, а не с идиотизмом». Оказывается, они много и долго терпели лишения, пока не разобрались, что директор просто скопидомничает. Всю зиму морил голодом, а продукты берег. И не на посевную, нет, что можно было бы оправдать, — распутица, не подвезут, — а так, на всякий случай. Из любви к запасам, что ли. И доберёгся до того, что посевную не с кем было проводить.

— Я еще об одной особенности не упомянул, — боясь, что потеряет нить мысли и не выложится до конца, поспешно вставил Штрах. — Мы все отдавали во имя грядущего, порой ничего не получая взамен. А нынешняя молодежь прежде всего думает о сегодняшнем дне. Журавль журавлем, а синицу подай.

Долго еще говорили они о себе в прошлом, о себе в настоящем и, словно по взаимному уговору, не трогали своего будущего. У Штраха его почти не было. Оставались считанные годы до пенсии, и он не совсем представлял себе, каким перешагнет он этот грустный возрастной порог. Мысль о бездействии ему претила. Да и Збандуту под пятьдесят — возраст, когда начинаешь задумываться о подступающей старости.

А потом неожиданно разгорелась острая дискуссия о том, кому из них труднее живется на белом свете.

— Вам что? — говорил Збандут. — Вы отвечаете только за план. Выполните задание — в королях ходите.

— Королями мы никогда не ходим. Задания нам подваливают такие срочные и сверхсрочные и особо срочные, что, поверите, никаких сил. Хронически идем вне графика со всеми вытекающими отсюда последствиями. Никто не учитывает наших возможностей. У вас на заводах почему-то принято считаться с мощностью агрегата и с его пропускной способностью. А у нас главный агрегат — человек, и вот с ним-то никто не считается, будто возможности его беспредельны.

— Зато у вас нет тысяч неприятностей, которые подстерегают директора. Хотя бы аварии. Их не так много, но вероятность их висит над тобой, как дамоклов меч. Уходы плавок в мартене, прорыв горна в доменном, когда расплавленный чугун попадает в воду и все от взрывов летит к чертям собачьим. А когда взрывает амбразуру и тысячи тонн раскаленных материалов вываливаются из домны, как икра из вспоротой белуги!

— А-а! — Лицо Штраха передернула пренебрежительная гримаса. — Авария гнетет до тех пор, пока не ликвидирована. Вошел в строй агрегат — и о ней забыли…

— Когда план нагонишь…

— Вот если цех неудачно спроектируешь. А если завод? Попробуйте тащить эту тяжесть до гробовой доски.

— Так уж до гробовой…

— А как бы вы думали?

— Однако вас не очень гнетет эта тяжесть, если без особого сопротивления взваливаете ее на плечи.

— Не понял, — схитрил Штрах, хотя для него не было загадкой, что имел в виду Збандут.

— Чего здесь не понять! Знали, что в Приморске получится неважнецкий цех, однако трупом не легли. Привязывали типовой проект, да еще и торопились.

Штрах посмотрел на Збандута исподлобья глазами-буравчиками, шевельнул густыми бровями и сразу обрел хищноватый облик.

Збандут схватил карандаш и скупыми, но точными линиями мгновенно набросал на листе бумаги дружеский шарж. Штрах вспыхнул, когда увидел свое изображение, — шарж показался ему чрезмерно злым, но быстро остыл и забрал рисунок себе на память.

— Зарываете талант в землю, — проворчал добродушно.

— Представьте себе, не один, — не без хвастовства отозвался Збандут. — И пел в юности, и музицировал. Только исподволь. В мои годы для комсомольца это считалось зазорным. Частушки давай, хорошо, на гармошке — изволь. А «Смейся, паяц» — ни-ни. Это уже моральное разложение. А рояль — отрыжка буржуазной идеологии. Хуже, чем галстук или шляпа. Было?

— Было. Все было, — уходя мыслями в прошлое, грустно проговорил Штрах.

— У нас на заводах знаете кто галстуки научил носить? Не знаете? Серго Орджоникидзе. Как вздрючил инженерно-технический персонал за замусоленную одежду и рубашки с воротом нараспашку…

И когда Штрах снова вернулся к наболевшему — чья должность все же тяжелее и беспокойнее, Збандут поспешил закруглить разговор.

— Мне кажется, наш спор — кому из нас живется вольготней на Руси — решится на совещании.

Глава 12

Совещание было намечено не в Приморске, чего больше всего опасался Збандут, не в Тагинске, чего добивался, а в Москве, чего он никак не ожидал. И не в министерстве, не в Центральном проектном институте, а в Совете Министров. Особенно настораживало его, что сроки совещания несколько раз переносились. Это означало, что подготовка к нему шла серьезная и тучи сгущались.

В Совете Министров Збандут появился заблаговременно — хотел прощупать, какие ветры носятся в воздухе, и был несказанно удивлен, увидев в коридоре множество людей. Они стояли кучками, спорили, что-то горячо доказывали друг другу, и в этом обычно чинном, спокойном, благопристойном коридоре стоял шум, подобный шуму морского прибоя.

Збандут подошел к группе, окружившей плотным кольцом Штраха. Здесь был и Рудаев. Он молчал и только внимательно прислушивался к обвинениям, бросаемым в адрес проектировщиков. Молчал и Штрах. Нападки сыпались на него ворохом, и защищаться в такой ситуации было бессмысленно.

Взяв Рудаева за локоть, Збандут отвел его в сторону.

— Что тут происходит?

— Терзают Штраха за..< чужие грехи, — пояснил Рудаев и поправился: — Вернее, за непротивление злу. Намерены драться за нас, как тигры. Но за вашу судьбу побаиваются. Директор ЦПИ Воскобойников, говорят, дока, всюду вхож, поддержкой пользуется. Он тут уже всех обработал, даже референтов настроил. Нас, заводчан, очень холодно встретили, а меня так разглядывали, будто я из кунсткамеры.

— А что, экземпляр редкостный, — грустно усмехнулся Збандут. — Такие иглошёрстные особи почти что сведены на нет. Одного только опасаюсь я: перегорят здесь, в коридоре, а когда до дела дойдет, не хватит горючего. Да и обстановка будет охлаждающая.

Воскобойников появился за пять минут до начала совещания, прошелся взглядом по головам, кое-кому кивнул в ответ на приветствие с высоты своего поста и роста и пошел в кабинет зампредсовмина. «Проскользнул, дабы избежать столкновения в кулуарах и заручиться солидным союзником», — невольно мелькнуло в сознании Збандута.

Такое свойское вторжение в кабинет Прокофьева всех насторожило. Рудаев недвусмысленно посмотрел на Збандута — что я говорил?

Когда большие напольные часы зашипели, готовясь к бою, референт открыл дверь и попросил заходить.

Рудаев впервые участвовал в совещании, проводимом на таком высоком уровне, и с волнением переступил порог большой комнаты с длинным столом, протянувшимся вдоль окон, сквозь которые в неожиданном ракурсе открывался двор Кремля.

Во главе стола сидел Прокофьев, самый молодой из заместителей, широкий в кости, крупнотелый человек, и, слушая склонившегося к нему Воскобойникова, добродушно улыбался. Разговор носил явно не относящийся к делу характер — может, об охоте, а может, о случае на рыбалке. Воскобойников азартно жестикулировал и всем своим видом давал понять, что с Прокофьевым у него отношения короткие, если не приятельские. Да и Прокофьев характера их отношений не скрывал. Когда все расселись, он запросто положил свою руку на руку Воскобойникова — ладно, дескать, доскажешь потом.

— Начнем, товарищи, — по-домашнему радушно предложил Прокофьев, пригладив волосы, и предоставил слово Воскобойникову.

— Я полагаю, что надо начинать с виновника торжества, — тотчас возразил Воскобойников тоном человека, привыкшего командовать.

Прокофьев сразу разгадал маневр директора института.