Том 5. Повести и рассказы - Константин Станюкович
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И, возвращаясь с Антошкой от хозяев, «граф» нередко говорил:
— Ты мне счастье принес, Антошка… Не будь тебя, не видать бы мне, мой друг, таких хороших дней… Молчи… Я верно говорю! — смеясь, прибавлял он, видя, что Антошка хочет протестовать против такого утверждения.
И, с удовольствием потягиваясь на мягкой постели, иногда произносил в виде сентенции:
— Да, есть-таки хорошие люди на свете!
И как бы для большего убеждения старого озлобленного скептика, что действительно есть добрые люди, однажды Вера Алексеевна предложила ему работу.
Он не верил своим ушам.
— Мне? Работу? Что ж я сумею сделать? — как-то беспомощно произнес Опольев с грустной усмешкой.
— Отлично сумеете, я уверена. Работа не трудная, но только кропотливая. Надо переписывать статистические таблицы. Хотите попробовать, Александр Иваныч?
— Еще бы не хотеть!
О, эта девушка отлично понимала психологию человеческой души и знала, как приободрить и поднять бывшего пропойцу и нищего в его собственных глазах.
— Но как же вы сами, Вера Алексеевна? Хотите лишить себя работы, чтоб дать мне? — спрашивал «граф», стараясь под шутливым тоном скрыть свое волнение.
— И не думаю. Мне дают этой работы сколько угодно.
— В таком случае, я попробую на старости лет что-нибудь заработать…
И «граф» на другой же день засел за работу, кажется в первый раз во все время своей жизни.
И как же он работал. С каким благоговейным усердием. Эта была не работа, а какое-то священнодействие.
Через несколько дней он переписал несколько листов, и когда Вера Алексеевна, проверив его работу, нашла ее превосходной, «граф» радовался, как малый ребенок.
Десять или пятнадцать рублей заработка у него были обеспечены, пока ему служили глаза и не очень дрожали руки.
Мог ли «граф» когда-нибудь думать, что и он на что-нибудь годен?!
И это сознание, что он не совсем беспомощен, значительно подбодрило его, и он говорил Антошке:
— Вот, брат, у нас и непредвиденный доход будет. Ведь это недурно, а?
— Очень даже хорошо, Александр Иваныч, но только…
— Что только?
— Очень уж вы утомляете себя за этими таблицами… Вы бы поменьше их переписывали, Александр Иваныч. А то недолго и заболеть!
— Вот вздор! Вовсе не утомляюсь… Напротив, теперь я чувствую себя куда здоровее, чем прежде! — храбрился «граф».
XXXIМай стоял замечательно теплый.
В одно из воскресений, в конце месяца, граф и Антошка, оба одетые по-праздничному, в довольно приличных костюмах, после вкусного пирога шли в приют общества «Помогай ближнему!» навестить Анютку. В корзине, которую нес Антошка, были большой кусок пирога, полфунта колбасы и коробка леденцов.
Они поднялись в хорошо знакомую им небольшую приемную со скамьями около стен. Там уж сидели по кучкам посетители — преимущественно женщины плохо одетые — вместе с девочками, которых они навешали.
И от этой приемной, чистой, аккуратно выметенной, и от этой словно проглотившей аршин надзирательницы, и от этих приютских девочек, словно бы похожих одна на другую благодаря казенным темным платьицам и чепчикам на головах, веяло чем-то мертвящим… Все здесь напоминало не то казарму, не то хорошо устроенное тюремное заключение, а эти девочки — хорошо выдрессированных куколок с лицами, по большей части бледными, в выражении которых было что-то приниженно-лицемерное и в то же время несколько торжественно-праздничное. Не слышно было ни громкого разговора, ни веселого смеха, точно это сидели не дети, полные жизни, а какие-то крошки-монашки, приговоренные обществом «Помогай ближнему!» к неустанному покаянию, вероятно за то, что они имели счастье пользоваться милостями благотворительниц, во главе которых стояла непреклонная княгиня Мария Николаевна Моравская, обладавшая замечательными способностями накладывать печать казенщины и формализма на подведомственные ей благотворительные учреждения, которые она считала, конечно, образцовыми.
После добрых пяти минут ожидания к «графу» и Антошке подошла тихими, равномерными шажками маленькая девочка, чинная, тихая, с опущенными вниз глазами, совсем не похожая на ту востроглазую шуструю Анютку, которая прежде с особенной назойливостью приставала на улицах к «миленьким барынькам» и «добрым баринам», выпрашивая копеечку для «голодной маменьки», и строила недобрым прохожим, гонявшим ее прочь, самые оскорбительные гримасы, а подчас и запускала ругательные словечки, попрыгивая от холода на одной ножке.
Княгиня Моравская могла гордиться: разница между прежней Анюткой и этой степенной девочкой была такая же разительная, как между живым существом и мертвецом.
— Здравствуй, Анюта, — промолвил «граф».
— Здорово, Анютка! — приветствовал Антошка свою старую приятельницу, которой он всегда покровительствовал во время пребывания у «дяденьки».
— Здравствуйте, Александр Иваныч. Здравствуй, Антоша! — отвечала Анютка, делая перед Опольевым книксен.
— Ишь как тебя выучили! — засмеялся Антошка.
— Нас всему учат! — степенно заметила Анютка.
— То-то и видно… Совсем ты вроде ученой обезьяны стала, Анютка! — сочувственно заметил Антошка.
— Такие слова нехорошо говорить, Антоша. Это только мужики такие слова говорят! — нарочно громко проговорила девочка, оглядываясь на «аршин» в темном платье, сидевший неподалеку.
— Не приставай к ней, Антошка… У них тут этого нельзя! — вступился «граф». — Ну, садись около нас, Анюта… Рассказывай, как живешь… Хорошо тебе тут?.. Да вот возьми гостинца.
— Очень хорошо… Благодарю за гостинец, Александр Иваныч.
— Ой, врешь, Анютка! — проговорил Антошка. — Ничего тут у вас нет хорошего…
— Зачем я буду лгать? Лгать грешно!.. — выговорила Анютка словно затверженный урок и снова посмотрела на надзирательницу.
— Да ты не бойся этой рыжемордой, Анютка… Чего ты все на нее смотришь?.. Она не услышит…
— Она все слышит, — почти шепотом произнесла девочка.
— И бьет? — так же тихо спрашивал Антошка.
— У нас не бьют! — с обиженным видом сказала Анютка.
— Не бьют? — удивился Антошка. — Значит, порют.
— И не порют.
— А как же у вас наказывают?
— Без обеда наказывают… Одну в комнате оставляют… Заставляют молитвы читать…
— И тебя так наказывали? — допрашивал Антошка.
— Нет… я хорошо себя веду; меня редко наказывают.
— А кормят хорошо? Сыта по крайней мере? — спросил «граф».
— Хорошо… Только в постные дни не очень… Только вы об этом никому не говорите, а то достанется! — опять шепотом проговорила Анютка.
— Кому ж я буду говорить, дурочка! — ласково шепнул «граф» и, поглядев с грустной улыбкой на Анютку, прибавил: — Ну и дрессирует же здесь вас, бедненьких, моя кузина…
— Какая кузина?
— Да княгиня Моравская.
Анютка широко раскрыла глаза и, видимо, не поверила, чтобы княгиня Моравская могла быть кузиной господину, который запанибрата с Антошкой.
Однако она промолчала.
— Она часто бывает у вас?
— Часто. В неделю два раза.
— И вы любите ее?
— Как же не любить? Она наша благодетельница. Мы за нее каждый день молимся.
— Гм… Похвально… Похвально! Кто же это заставляет вас за нее молиться? — спрашивал «граф».
— Начальница.
— Эх, кузина… кузина! — прошептал сквозь зубы «граф», и по его губам скользнула ироническая улыбка.
«А ведь тоже думает, что вырывает людей из когтей порока!» — пронеслось у него в голове.
Они поговорили еще с Анюткой с четверть часа, и говорить больше решительно было не о чем. И Анютка, видимо успевшая заслужить себе реноме благонравной девочки и боявшаяся надзирательницы, не особенно охотно отвечала на щекотливые вопросы, а больше бросала украдкой быстрые и жадные взгляды прежней Анютки на корзинку с гостинцами.
— Ну прощай, Анюта, — промолвил «граф», целуя девочку. — Бледненькая ты очень… Это нехорошо… Здорова?
— Я, слава богу, здорова…
— Даже и «слава богу»!.. — усмехнулся словно бы про себя «граф». — Да… скоро тут вас обрабатывают… Будь здорова, девочка.
Антошка потряс руку Анютки.
Они поднялись и хотели было уходить, как вдруг двери приемной стремительно распахнулись, в них показалась в форменном картузе голова испуганного швейцара, который громко крикнул: «Ее сиятельство!» — и в то же мгновение скрылся.
Сидевший неподвижно «аршин» в темном платье вскочил точно ужаленный и бросился через приемную к выходу, крикнув посетителям: «Встаньте!» Какая-то девочка убежала за начальницей.
В приемной воцарилась мертвая тишина. Все поднялись со своих мест.
Только один «граф» как-то особенно плотно уселся на скамейку и заложил нога на ногу, расположившись в самой непринужденной позе. Однако он был, видимо, взволнован предстоящей встречей с кузиной — она его встречала на улице года три тому назад и могла легко узнать — и нервно оправлял волосы и свою седую подстриженную бородку…