Том 5. Повести и рассказы - Константин Станюкович

Но в этих затруднениях «графу» совершенно неожиданно помог молодой студент-технолог.

Его комната была рядом с комнатою жильцов, и до него иногда долетали и философские беседы и арифметические объяснения учителя. Он сильно заинтересовался и этим оригинальным «барином-демократом», и его сожителем, вопросы которого во время уроков ставили нередко в тупик учителя, и вообще их отшельнической жизнью и взаимной привязанностью.

Кто они? Что их связало? — об этом никто из семьи не знал. И старый барин и его мальчик редко показывались, держали себя необыкновенно скромно и тихо и выходили со двора почти всегда вместе. Молодая горничная Агаша, прислуживавшая жильцам и носившая им обед в комнату, не могла нахвалиться ими, особенно старым барином.

Такой ласковый, никогда без нужды не побеспокоит, никуда не пошлет — не то что прежние жильцы.

— А этот мальчик, должно быть сын его! — докладывала Агаша свои предположения барыне, пожилой, когда-то красивой женщине с сбитым набок чепцом, вечно занятой то на кухне, то чинившей белье, то убиравшей комнаты.

— Совсем он не похож на него, Агаша. Верно, приемыш! — отвечала госпожа Никифорова и прибавила: — А впрочем, бог их знает! Жильцы они тихие, спокойные, и слава богу! А до остального нам дела нет.

Прошел месяц после переезда жильцов, и молодой студент, сухощавый блондин с серьезным лицом и вихрастой головой, встретив однажды Опольева в коридоре, подошел к нему и, поклонившись, проговорил молодым баском:

— Студент Никифоров.

— Опольев! Очень приятно! — любезно отвечал Александр Иванович, протягивая руку.

— Вам, кажется, несколько затруднительно заниматься математикой с вашим сожителем? — продолжал студент несколько резким, умышленно грубоватым тоном.

— И даже очень, молодой человек, — несколько сконфуженно проговорил «граф». — А вы почему это догадались? — прибавил он.

— За стеной слышно…

— Быть может, мы вам мешаем?

— Я не к тому… Я, видите ли, готов избавить вас от этих уроков и позаняться с мальчиком… Он очень способный…

Видимо обрадованный и несколько удивленный таким предложением, «граф», однако, поспешил ответить:

— Премного вам благодарен, господин Никифоров, но я должен предупредить вас, что, к сожалению, я не в состоянии заплатить вам настоящей платы за уроки… Так, если небольшую плату…

— Да мне никакой платы не нужно… С чего это вы взяли? — перебил студент и сконфуженно покраснел.

— То есть почему же не нужно?

— А так, не нужно, вот и все. В противном случае разве стал бы я навязываться…

— Но позвольте, молодой человек; у вас время дорого, я знаю. За что же вы будете терять его даром?

— Это уж мое дело.

— И, позволю себе заметить, вы ведь, кажется, и сами не очень-то богаты?

— И вовсе даже не богат! — рассмеялся студент, и лицо его при смехе сделалось необыкновенно добродушным.

— Потому-то вы, вероятно, и предлагаете учить моего Антошку gratis?[17] — усмехнулся, в свою очередь, и Опольев.

— Потому ли, или не потому, не все ли вам равно? Следовательно, и говорить об этом нечего. Не так ли Александр Иваныч?

— Пожалуй, что и так! — протянул, улыбаясь «граф». — А ваше имя и отчество? — осведомился он.

— Николай Алексеич.

— И я, Николай Алексеич, могу только поблагодарить вас! — горячо проговорил Опольев, пожимая руку студента. — Вы это очень деликатно делаете доброе дело… Спасибо вам за Антошку…

— Не за что благодарить! — ответил студент, несколько удивленный порывистостью и сердечностью тона этого «барина-демократа». — Самое обыкновенное дело! Так с завтрашнего дня мы начнем заниматься с вашим Антошкой… Ежедневно один час после обеда у меня свободен… Посылайте его ко мне… А затем до свиданья… Спешу на урок…

И с этими словами студент крепко пожал руку Опольева и, кивнув вихрастой головой, хотел было уходить, как внезапно спросил:

— Надеюсь, вам не родственник этот известный Опольев?

— Этот прохвост мой родной братец.

Студент издал восклицание не то удивления, не то сожаления.

— Но только я с ним вовсе не знаком… Я, видите ли… А впрочем, не смею вас задерживать… Когда-нибудь я сообщу вам биографические данные о своей особе, чтобы вы знали, с кем имеете дело! — прибавил «граф», делая студенту прощальный жест рукой.

Вернувшись в свою комнату, Опольев весело воскликнул, обращаясь к Антошке:

— Ну, брат, тебе решительно везет!.. У тебя будет настоящий учитель. Он тебя обучит арифметике по-настоящему, не то что я…

— Кто это?

— А сын хозяйки… студент. Даром предложил учить; говорит, что ты способный мальчик… Слышал за стеной, как мы с тобой занимались… Смотри, Антоша, старайся!

— Еще как буду стараться, Александр Иваныч!

— А добрый этот технолог, хотя и смотрит букой и напускает на себя серьезность. Не то что эти нынешние университетские студенты, особенно франты… Никто из них никогда не одалживал мне ни одной монетки… Я это хорошо помню. Еще издеваются. «Мы, мол, сами у вас бы заняли!», или, бывало говорят: «Если есть сдачи со сторублевой, то получите пятачок взаймы!..» Одним словом, совсем готовые молодые мерзавцы…

— И у меня, Александр Иваныч, редко-редко когда студент покупал бумаги или конвертов… Разве какой-нибудь бедно одетый студент…

— А вот этот, сейчас видно, человек… И вся семья их, кажется, добрая…

— То-то и мне сдается, что они добрые… И хозяйка сама и барышня… Третьего дня я встретил хозяйку в колидоре…

— В коридоре, Антоша! — поправил «граф».

— Встретил, говорю, в коридоре, а она так ласково посмотрела на меня и спрашивает: «Что, мол, доволен, мальчик, моей стряпней?..» Небось злая какая так бы не смотрела и не спросила бы…

— Умозаключение вполне правильное! — протянул, улыбаясь, «граф». — Что ж ты ответил?

— Ответил, что очень даже довольный пищей и вообще всем… «Ну я, говорит, очень рада!» А барышня так раз даже спрашивала, отчего я такой маленький и здоров ли я… Тоже ласковая… Куда только это она каждое утро с книжками из дому уходит…

— На Высшие курсы… Такое, братец, заведение есть для барышень, вроде университета. Окончат они ученье в гимназии и потом, если пожелают, могут на курсы… Там еще больше научатся…

— Ишь ты! И зачем им столько учиться, барышням? — полюбопытствовал Антошка.

— Тоже и барышне иной раз нужно себе достать кусок хлеба… Не вышла замуж, смотришь, и не пропала: пошла в учительницы или в гувернантки. Ту, которая больше знает, скорее возьмут на место.

— Значит, из небогатых… Наши хозяева тоже небогатые?..

— Небогатые. Все они в трудах живут… И брат и сестра учатся да еще уроки дают… да мать, верно, получает какой-нибудь пенсион за службу мужа… Так и живут, один другому помогают.

Вскоре и «граф» и Антошка благодаря посредству студента, которому «граф» счел нужным сообщить некоторые биографические подробности о себе и об Антошке, познакомились с семьей Никифоровых. Вся семья отнеслась к жильцам очень тепло и участливо. Под конец третьего месяца жильцы уж обедали вместе с хозяевами и, случалось, по приглашению заходили пить чай. Эта семейная обстановка необыкновенно приятно действовала на прежних бродяг, тем более что семья Никифоровых была дружная, хорошая семья, все члены которой бодро и стойко несли тяготу жизни, стараясь помочь друг другу.

И сама хозяйка, эта милая хлопотунья Анна Васильевна, обожавшая своих детей, всегда за какой-нибудь работой, всегда добродушная и веселая, несмотря на заботы, как-то сумевшая после смерти мужа поднять детей, испытывая лишения и урезывая себя до последней крайности, и ее дочь Вера, кончавшая курс и в то же время бравшая, ради заработка, работу, — красивая, стройная брюнетка лет двадцати шести, с строгими чертами несколько трагического лица, необыкновенно добрая, несмотря на свой, по-видимому, строгий и холодный вид, и студент Николай, вихрастый и не особенно красивый, близорукий блондин в очках, признающий одну науку и больше ничего, — все они, ближе ознакомившись с жильцами и узнавши от Антошки, что сделал для него этот «граф», отнеслись к ним с сердечностью добрых людей, понимающих нужду, и считали их как бы своими. А студент просто-таки был в восторге от своего ученика — до того Антошка поразил его своею понятливостью и быстротой математического соображения.

И как был доволен старый бродяга «граф», проводя вечера среди этой честной, работящей семьи, в которой — он это чувствовал — никто не ставил в вину его прошлого. В этой маленькой комнате, служившей и гостиной и столовой, за круглым столом, на котором тихо напевал свою песенку самовар, он, случалось, вел споры со студентом и философствовал, вызывая удивление своими необыкновенно меткими суждениями, выработанными тяжелой жизнью.