Когда закон бессилен - Борис Бабкин

Растогин медленно ходил по кабинету. Остановив­шись, брал какую-нибудь вещь и, зачем-то протерев - ее полой пиджака, клал на другое место. Павел Афа­насьевич с бронзовой пепельницей в руке растерянно, словно пытаясь решить, куда ее поставить, стоял у стола. Мелодичный звук радиотелефона заставил его, выронив пепельницу, схватить телефон. Пепельница упала ему на ногу.

—    Да! — сморщившись сказал Растогин.

—    Мама! — услышал он пронзительный, полный страха голос мальчика.

—    Павлик, — обхватив радиотелефон обеими ру­ками, прошептал Растогин. — Где ты?

—    Он у нас, — услышал Павел Афанасьевич спо­койный мужской голос. — И с ним некоторое время ничего плохого не случится.

—    Кто вы!? — воскликнул Растогин. — Чего хо­тите?! Я сделаю все!

—     Мы знаем. Но всему свое время. Сначала сде­лайте так, чтобы милиция перестала разыскивать мальчика.

—    Но послушайте! — испуганно проговорил Па­вел Афанасьевич. — Вы же понимаете, что это невоз­можно! Милиция...

—    Для этого я даю вам семь часов, —перебил его голос. Услышав гудки отбоя, Растогин схватился за сердце и упал.

—    Альберт? — изумился Знаменский.

Швед обернулся.

—    Ты?

—    Здравствуй, — прошептал Виконт. Швед огля­дел его с головы до ног. Остановив взгляд на боль­ничных шлепанцах, спросил:

—   Ты здесь лежишь? — увидев толстый слой бинта на груди, прищурился:

—    Что с тобой?

—    Да так, — деланно бодро улыбнулся Ви­конт, — царапина. А ты чего здесь?

—    Не скажу, что пришел проведать тебя, — ус­мехнулся Швед.

—    Зачем ты так? — вздохнул Альберт Кириллович.

—    Ладно, — откашлявшись, Швед смущенно от­вернулся. — Ты в какой палате? Я зайду, но немного позже. Сейчас у меня срочное дело.

—    Понимаю, — кивнул Знаменский. — Но на­вещать рад приличия не надо. Я ни в чем не нужда­юсь. Так что...

—    Ты считаешь, что у меня нет причин просто навестить тебя? — прервал его Швед и, не прощаясь, быстро пошел вверх по лестнице.

—    Извините, — обратилась к нему молодая мед­сестра. — Вы Шведов?

— А в чем дело? — увидев выходящего из дверей отделения милиционера в белом халате, встревожил­ся он.

—    Вам просили передать, что у Павла Афанасье­вича сердечный приступ. Он очень просит вас при­ехать.

— Дела идут, контора пишет, — весело заявил вошедший в большую комнату с биллиардным столом посередине Федор. Пират и Игла вопросительно уста­вились на него.

—     Вальке конец, — он взял кий и ударил. Шар с треском влетел в лузу.

—    Ты понятнее можешь говорить? — с досадой спросил Пират.

—    Конечно, — засмеялся Федор. — С Валькой очень скоро будет покончено. Она, стерва, свою ма- ман в Саратов вызвала. Против меня воду мутила. Но кент отца Зяблов повязал их. И суку эту хрипатую! — со злой радостью сказал он.

—    И что? — отложив кий, спросил Игла.

—    А то, что хана Вальке, — тоже положив кий, усмехнулся Федор.

—    Ты в этом уверен? — засомневался Пират.

—    Не уверен — не обгоняй, — вспомнил старую поговорку водителей Федор. — Так что с клиентами говорить можно уже в открытую.

—    А по-моему, рано, — возразил Пират. — Лич­но я не верю, что этот саратовский кореш твоего пахана запросто будет на себя труп вешать. Что-то здесь не так.

— Вообще-то ты прав, — немного подумав, со­гласился Федор. — Значит, надо все обмозговать.

—    Что с ним? — спросил стремительно вошед­ший в палату Швед.

—    Сердечный приступ, — ответил врач.

—    Это опасно?

—    Сердце — это всегда опасно, — вздохнул врач, — а в его возрасте особенно.

— Альберт, — прошелестел Растогин. Швед под­ошел к кровати. — Выйдите все, — немного громче сказал Растогин.

—    Но, Павел Афанасьевич, — попробовал возра­зить врач, — как можно оставлять...

—    Убирайтесь! — выдохнул Растогин. Врач, рос­лый телохранитель и следившая за подключенным прибором медсестра ушли.

— Альберт, — закрыв глаза, прошептал Расто­гин. — Это моя вина. Я нанял уголовников, чтобы они выкрали Павлика. Но на квартиру к Гале ходили другие. Красноярские сами не выполняют грязную работу.

 Учащенно задышав, он замолчал. Со злостью в глазах Альберт, катая желваки, сумел удержаться от вопроса.

—    Мне звонили, — продолжил Павел Афанасье­вич, — потребовали, чтобы я прекратил расследова­ние милиции. Ты понимаешь? — открыв глаза, он взглянул на Шведа.

—    Кто они? — сдержанно спросил Швед.

—    Красноярские, — повторил Растогин. —Так их называют давно. Их трое — Роман, Руслан и Стае. Настоящих имен не знает никто- Они работали на меня еще в Смоленске.

—    Поэтому я должен был лететь в Пензу, — ус­мехнулся Альберт.

—    И поэтому тоже, — пробормотал Растогин.

—    Есть еще что-то? — наклонился Швед.

—    Твой отец, — хрипло выдохнул Павел Афа­насьевич. И, не давая заговорить пораженному Аль­берту, торопливо продолжил. — Он когда-то давно вскрыл мой сейф. Взял приличную сумму, но дело не в этом. Там были бумаги, пакет, — он застонал и заговорил снова. — Я вел кое-какие записи. Надеял­ся, что потом они мне пригодятся. Там были упомя­нуты солидные люди. Но времена те канули в про­шлое. Тех людей уже нет. И сейчас эти бумаги опас­ны только для меня. Я давно пытался узнать имя взломщика. Но удалось мне это совсем недавно. А ведь когда-то Виконт, это кличка твоего отца, работал на меня. Крал из музея то, что мне было нужно. Сейчас он в Москве, — чувствуя снова появившуюся острую боль в левой стороне груди, Растогин торо­пился высказаться. — Найди Павлика. Все деньги я оставил Галине. Пусть растит моего внука. Она права, когда не хотела... сына своего... Павлик мой внук... мой...

—    Доктор! — заорал Альберт. Врач и медсестра вбежали в палату.

—    Тебе лучше уйти, — положил руку на плечу Альберта телохранитель Растогина.

—    Ты не знаешь, где он оставил троих из Крас­ноярска? — наугад спросил Швед.

— Как вы? — с порога спросил Дмитрий. Да более-менее, — кивнул дядя Степан. Ухватившись  левой рукой за спинку кровати, он осторож­но приподнялся.

 — Терпеть не могу больниц, — шумно выдохнул он, — того и гляди помрешь и не узнаешь, от чего. Хорошо хоть сейчас, если деньги есть, можешь в одноместной лежать. А то положат рядом хрен знает кого. Я, например, храпа терпеть не могу.

Говоря эту, в общем-то, ерунду, Ризов старался отвлечь мысли Дмитрия от того, что произошло на пасеке. Во-первых, он винил в случившемся только себя. Ведь он возил Волошина к Толику. А тот, сво­лочь...

—     Петькина мать была? — присаживаясь на стул, спросил Дмитрий. Ризов кивнул. — Она, навер­ное, меня винит? — снова спросил Дмитрий.

—    Давай про это не говорить, — попросил дядя Степан. — Ведь не мы звали этих бандюг. Мы с тобой сами чудом живыми остались. Ты-то как? — участливо спросил он.

—    Да все так же, — опустил голову Волошин. — Понимаешь, дядя Степан, боюсь я! До смерти боюсь! И не знаю, что делать. В милиции все расспрашива­ют, из-за чего меня уже несколько раз пытаются убить. А что я им скажу? Я и сам не знаю! Ведь...

—    Я так думаю, — вздохнул Ризов, — что все это из-за того номера, который ты вспомнил.

—    Но ведь про это я никому не говорил! Только просил узнать...

—    Вот-вот, — буркнул дядя Степан. — С этого все и началось. Неужели ты думаешь, что Валерку и его дружка из ГАИ просто так убили? Как раз из-за этого самого, чтоб не узнавали про номер.

—    Господи! — зажмурился Волошин. — Значит, все погибли из-за меня! Я знал это, — он опустил голову, — но боялся признаться даже себе. Что же мне делать? Может, рассказать все милиции?

-— Совсем сдурел! — рявкнул дядя Степан. — Счас милиция вся на мафию работает. Иначе как бы Мягкова вбили! Откуда разузнали про номер? Почему на тебя охотиться начали?

—    Что же делать? — испуганно спросил Воло­шин.

—    А вот этого сказать не могу, — со вздохом покачал головой дядя Степан, — потому как сам не знаю. Я все время про это думаю. И ничего в голову не идет. Ведь ты больше никому не говорил, почему же они все время тебя угробить хотят? Я так думаю, что виноват здеся я. Могли бы про это забыть, ведь молчишь ты. А мы с тобою к Толику поехали. Вот мафия и зашевелилась. Мол, снова Волошин начал про номер узнавать. Так что виновен я в смерти Петра.

—    Ты думаешь, Толик привел бандитов? — пора­зился Волошин.

— А то кто же? — поморщился дядя Степан. — Но ты смотри, бабе моей про это не ляпни. Ведь живьем съест. И так со своей сеструхой в голос ры­дают.

—    Так что же мне делать? — снова спросил Дмитрий. — Как мне сказать им, чтобы оставили меня в покое?

—    А смерть жены и дочери ты, стало быть, им простишь? — глухо спросил Ризов.

—    Я смерти боюсь, — признался Дмитрий. — Да и не вернешь их уже. Сначала я думал как-то раскви­таться с теми, кто убил. А теперь в страхе живу. Ведь смерть матери тоже на мне! — с болью воскликнул он. — Ну почему я такой? За что мне все это? — он вскочил и бросился к двери.