Большая судьба - Евгений Федоров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Лежа на узеньком диване, полузакрыв глаза, он наслаждался покоем. Золотыми шпажными клинками щели ставней пронзали солнечные лучи, в которых веселым толкунчиком носились мириады пылинок. Аносову казалось, что он почивает в забытой всеми деревушке, - так тих и молчалив был Омск...
Когда он проснулся, солнце уже поднялось высоко и снова палило землю.
Аносов решил посмотреть город. Парадно одетый, изнемогая от жары, Павел Петрович в тяжелом раздумье шел пешком по Омску.
- Павел Петрович, охота вам бродить по жаре! - окликнул его ласковый голос.
Он поднял глаза и увидел хозяйку-учительницу. Худенькая, в пыльной шляпке, она шла с базара и несла корзиночку с продуктами. Аносов протянул руку:
- Дайте я помогу вам.
- Что вы, что вы! - испуганно заговорила старушка. - Что могут подумать? Вы же генерал, при мундире! Разве ж это можно?
Она семенила рядом, ее сухое узкое лицо порозовело.
Изредка взглядывая на Аносова, учительница сказала:
- Добрый человек вы, Павел Петрович...
Он хотел что-то ответить, но внимание его отвлеклось другим. На перекрестке улиц возводился дом. По крутым высоким лесенкам каторжники таскали вверх кирпичи. Среди строительных лесов слышались голоса каменщиков, постукивания и звон кельм. Аносов обратил внимание на высокого, слегка сутулого каторжника с пронзительными умными глазами. По его крупному лицу с взлохмаченной бородой струился обильный пот. Арестант уложил на "козу"* десять огромных кирпичей, в каждом из которых было не меньше 12 фунтов весу. Павел Петрович ужаснулся: "В таком пекле поднять по скрипучим, ненадежным лесенкам три пуда? Это ужасно!".
_______________
* "К о з а" - приспособление для переноски тяжестей на спине.
Между тем лицо и повадки этого чернорабочего напоминали интеллигента. Он готовился уходить с грузом, когда учительница прошептала Аносову:
- Это Достоевский, Федор Михайлович, писатель... Изволили, наверное, читать его сочинения "Бедные люди", "Белые ночи", "Двойник" и "Неточка Незванова"?
- Как! Неужели это он? - удивленно спросил Павел Петрович и, не ожидая ответа, решительно подошел и пожал каторжнику руку. Караульный солдат, глядя на мундир генерала, вдруг выпалил:
- Неужто помиловали эту окаянную душу?
Охранник осекся под строгим взглядом Аносова. Достоевский быстро скользнул по генеральскому мундиру недоверчивыми глазами. Пригнулся, приладил груз к спине и, лязгая кандалами, раскачиваясь под ношей, пошел к лесенке.
- Эй, эй, живее тащи! - прикрикнул на него с верхней площадки горластый унтер с рыжими бакенбардами.
- Несчастный! - прошептала учительница.
Каторжный всё выше и выше поднимался на леса. Аносов опустил голову.
- Печально, очень печально, - произнес он. - Надо облегчить его судьбу!
- Сделайте это, дорогой мой, - умоляюще взглянула на Павла Петровича учительница.
Встреча с Достоевским очень взволновала Аносова. Он постоял несколько минут в размышлении и, спохватившись, сказал своей спутнице:
- Чего же я стою? Вот схожу к полковнику де Греве и всё сделаю! Идите домой уж без меня, - улыбнулся он ей.
В мундире и при шпаге Аносов отправился к омскому коменданту. Де Греве встретил томского губернатора почтительно, молча выслушал его просьбу и сильно изумился:
- Помилуйте, ваше превосходительство, знаете ли вы, за кого просите? Известно ли вам, что Достоевский осужден за противогосударственное преступление?
- Мне известно, что он осужден за чтение у Петрашевского письма Белинского к Гоголю, - корректно, но напористо сказал Аносов.
- Ваше превосходительство, это не так. Достоевский - один из главных заговорщиков против государя, весьма скрытный и опасный человек.
Де Греве конфиденциально продолжал:
- Я вам доложу один факт, и вы убедитесь в этом. Когда во главе судей был поставлен генерал Ростовцев, то он весьма удивился, просмотрев дело, слишком ничтожны были улики против Достоевского. Но арест произведен и, видимо, по делам. Из сего генерал заключил, что тайна заговорщиков хранилась хорошо и только посвященные могли ее знать. Достоевский - умен, даровит. Кто, как не он, знает всё? Ростовцев был весьма любезен к нему, пригласил на беседу, но Федор Михайлович скупо отвечал на все вопросы. Всё шло хорошо, и вдруг Достоевский вспылил, понял разговор по-своему и возмущенно закричал генералу: "Вы предлагаете мне свободу за предательство товарищей!". Между тем, ваше превосходительство, ему предлагали только искренне покаяться и обо всем рассказать! - голос де Греве звучал тихо, ласково. Бездушные глаза полковника уставились в Аносова. Павла Петровича охватило раздражение. Ему хотелось крикнуть в лицо коменданту: "Подлец!". Стоило больших усилий, чтобы сдержаться, и он промолчал, дослушивая с волнением. Де Греве между тем продолжал:
- После этого симпатия Ростовцева к преступнику превратилась в ненависть. Раздражение генерала было столь велико, что он покинул зал суда и предоставил допрос другим членам. Извольте знать, генерал Ростовцев по характеру нетерпелив, - он несколько раз открывал дверь смежной комнаты и всё спрашивал: "Окончен ли допрос Достоевского? Я возвращусь в зал заседаний, господа, лишь после того, когда там не будет больше этого закоренелого преступника!".
Полковник пытливо посмотрел на Аносова и сказал с пренебрежением:
- Теперь вы сами видите, сколь недоступен для раскаяния сей каторжник!
- Но он писатель! Его все русские образованные люди знают! - не сдавался Павел Петрович. - Надо облегчить участь заключенного! Дайте ему другую работу, полегче!
- Ваше превосходительство, этого никак нельзя! - решительно ответил комендант. - У вас чувствительное сердце, но отступлений от воли государя никто не вправе делать! - И как бы в подтверждение своей решительности полковник встал, высоко поднял голову, и его синие глаза холодно блеснули. - Ваше превосходительство, лучше не будем говорить об этом. Вы сами понимаете, что... - Де Греве замялся, замолчал.
Аносов понял, что дальнейшие его попытки облегчить участь узника лишь навлекут на Достоевского неприятности. Он сухо откланялся коменданту и вышел из домика. Жара всё еще не спадала. На душе было тяжело, обидно, и, чтобы не тревожить больше Достоевского, Павел Петрович обошел стройку и тихим шагом побрел на квартиру...
Встретив вопросительный взгляд учительницы, он безнадежно махнул рукой. Отдохнув, вечером на тройке степных коней он отправился в дорогу. Мелькнули генерал-губернаторский дворец, каменные здания. Вот крепость подле здания острога, обнесенного зубчатым частоколом-палями, заросшие рвы, бурьян, и Омск остался позади, а горькие думы не оставляли Аносова. Покачиваясь в экипаже, он долго думал:
"Родина, Россия! Что делается на твоей земле! Гибнут лучшие люди. Кому в царской России нужны таланты? Поэт Кондратий Рылеев повешен Николаем. Пушкин убит на дуэли тридцати восьми лет. Грибоедов зарезан в Тегеране. Лермонтов убит на дуэли. Иссеченного розгами Полежаева свезли в Московский военный госпиталь, и он умер там. Белинский убит... голодом и нищетой. Достоевский на каторге. Эх, Россия, николаевская Россия!" опечаленно вздохнул Павел Петрович и закрыл глаза.
Глава восьмая
РОКОВАЯ ПУТЬ-ДОРОГА
Всю зиму Аносов с нетерпением ожидал ответа из столицы на свою докладную записку. В марте, когда в Сибири свирепствовали последние метели, из Петербурга в Томск неожиданно прискакал курьер и передал Павлу Петровичу депешу из "Кабинета его величества". В ней сообщалось, что царю угодно было ознакомиться с запиской начальника горных заводов и заинтересоваться богатствами Алтая. Император посылает на заводы сенатора Анненкова, которому и предстоит всё решить на месте.
Аносов сильно встревожился. Смешанное чувство овладело им: он был рад, что его докладная записка обратила на себя внимание, и в то же время огорчен тем, что едет не горный инженер, а сенатор, который вряд ли что-нибудь смыслит в горном деле.
Начальник Алтайских горных заводов поспешил в Омск навстречу важному гостю. В тесном возке, загроможденном чемоданами, в которых хранились образцы руд, коллекции и дорожная постель с бельем, Аносов в сопровождении адъютанта отправился по сибирскому тракту. За Томью-рекой бушевали бураны, они перемели дороги, завалили почтовые станки, надрывали душу диким воем. Еще сильнее неистовствовали метели в Барабинской степи. Кони выбивались из сил, возок проваливался в снежные трясины, приходилось подолгу возиться, чтобы выбраться на верный путь. Всю дорогу Павел Петрович сидел в раздумье. Адъютант много раз пытался вызвать его на разговор, но Аносов отмалчивался. Где-то в глубине его души таилось сомнение в успехе поездки. На почтовых станках начальник горных заводов отогревался у камелька и охотно вел беседы с обозниками.
Под Колыванью из мглистого снежного вихря навстречу Аносову выбрела партия ссыльных. Гремя цепями, в рваной одежде, они шли под вой метели. За ними тащились сани, в которых, еле прикрытые соломой, сидели изможденные женщины с грудными младенцами на руках. При виде возка, запряженного в тройку серых, седоусый унтер закричал арестантам:
