Собор Дарвина. Как религия собирает людей вместе, помогает выжить и при чем здесь наука и животные - Дэвид Слоан Уилсон

Тут же с двух сторон раздались еще более громкие крики. Одни исходили от юношей: видимо, они нашли Келемоке за пределами лагеря. Девушки вскочили на ноги и, размахивая ножами, поспешили присоединиться к преследованию. Другие крики доносились из лагеря Сифу: кричали взрослые мужчины и женщины. Я не мог точно понять, о чем они кричат, но я мог различить свет пламени.

Я спросил Кенге, что случилось. Он выглядел очень серьезным и сказал, что произошло самое постыдное, что может случиться с пигмеем: Келемоке совершил инцест. В некоторых африканских племенах двоюродных братьев и сестер даже поощряют вступать в брак, но среди бамбути это считалось почти таким же кровосмесительным, как и вступление в связь с братом или сестрой. Я спросил Кенге, убьют ли они Келемоке, если найдут его, но Кенге сказал, что они его не найдут.

«Его загнали в лес, – сказал он. – И он будет жить там в одиночестве. Никто не примет его в свою группу после того, что он совершил. И он умрет. Никто не может жить один в лесу. Лес убьет его. А если и не убьет, то он сам умрет от проказы». Затем в типичной манере пигмеев он разразился сдерживаемым смехом, захлопал в ладоши и сказал: «Он занимался этим месяцами. Наверное, он очень глуп, если позволил себя поймать. Неудивительно, что они загнали его в лес». Видимо, для Кенге более значимым проступком Келемоке была глупость, из-за которой тот попался.

Все двери хижин оставались плотно закрытыми. Молодежь звала Нджобо и Моке, чтобы те пришли и решили дело, но оба отказались выходить из хижин, предоставив Келемоке его судьбе. Гомон в лагере Сифу возрос, и мы с Кенге решили слезть с дерева и посмотреть, что происходит.

Одна из хижин была охвачена пламенем, а люди стояли вокруг. Кто-то кричал, кто-то плакал. В маленьких группах мужчин то тут, то там вспыхивали потасовки; женщины потрясали кулаками друг другу в лицо. Мы решили вернуться в главный лагерь. Там уже было много групп мужчин и женщин. Они стояли повсюду, обсуждая событие. Чуть позже подошли представители от группы Сифу. Они ругались на детей, которые, пребывая в восторге от происходящего, изображали эпический побег и преследование Келемоке. Взрослые, и не думая шутить, уселись для обсуждения. Но разговор шел не столько о том, что сделал Келемоке, сколько о поджоге хижины. Казалось, почти все начисто забыли об инцесте. Один из дядей Келемоке, Масалито, у которого тот жил со дня смерти отца, плакал горькими слезами. Он сказал: «Келемоке всего лишь сделал то, что сделал бы каждый юноша. И его поймали, загнали в лес. Лес убьет его. Все кончено. Но мой брат сжег мою хижину, и мне негде спать. Я замерзну. А если пойдет дождь? Я умру от холода и дождя на руках моего брата».

Брат, Абери, вместо того чтобы настаивать на том, что Келемоке обесчестил его дочь, начал вяло протестовать, говоря, что его оскорбили. И за Келемоке надо было больше следить. И Масалито должен был лучше его учить. После этих слов спор пошел по разным направлениям, и обе семьи горько бранились, дольше часа обвиняя друг друга. Затем старшие начали зевать и говорить, что они устали и хотят спать, а к решению можно прийти и завтра.

Лагерь долго не утихал. Все шептались о том, что случилось, и немало грубых шуток звучали от хижины к хижине. На следующий день я пришел в лагерь Сифу и увидел, как мать той самой девушки усиленно помогает строить хижину Масалито, а двое мужчин сидят поблизости и мирно беседуют, будто ничего и не случилось. Юноши говорили, чтобы я не волновался о Келемоке: они тайно приносили в лес ему еду, а сам он был недалеко.

Три дня спустя, в начале вечера, когда охотники возвращались в лагерь, Келемоке, лениво пошатываясь, пришел вслед за ними – как будто тоже охотился. Он настороженно осматривался, но никто не сказал ему ни слова и даже не посмотрел в его сторону. Да, его игнорировали – но, по крайней мере, не проклинали. Он подошел к костру холостяков и присел. Еще несколько минут все продолжали беседу, не замечая Келемоке – как будто его и не было. Я видел, как нервно дергается его лицо – но он был слишком горд, чтобы заговорить первым. Затем мать послала к нему маленькую девочку с миской еды. Та вложила миску в руки Келемоке и робко, по-дружески ему улыбнулась.

Келемоке больше никогда не заигрывал с двоюродной сестрой, а сейчас, по прошествии пяти лет, он счастливо женат и у его двое прекрасных детей. У него нет проказы, и он – один из самых любимых и уважаемых охотников (Turnbull 1965, 111–114).

Отмщение, устойчивое изменение поведения нарушителя и прощение происходят посредством бурного выражения эмоций. Группа обошла шторм и поплыла на относительно ровном киле, причем никто из группы не знал, что каждый из них стоит у руля. Этот эпизод напоминает о характеристике, которую Токвиль дал малым группам, столь естественно совершенным, что кажется, будто они возникли сами собой.

Токвиль принимал во внимание, что большие общества не обладают такой естественностью. Для того чтобы такие нации, как Франция или Соединенные Штаты, оставались сплоченными, их должно объединять нечто большее, чем сама нация. Более того, это самое «нечто», которое во времена де Токвиля сплачивало Францию, отличалось от того, что сплачивало Соединенные Штаты, с важными последствиями для жизнестойкости обеих наций. Эти «нечто» были сложной смесью психологических отношений, неформальных обычаев и формальных социальных институтов, которые в совокупности можно рассматривать как культуру. Разумеется, у обществ охотников-собирателей, таких как мбути, тоже есть своя культура, важная для организации их поведения. Мы говорим о различиях в культуре, а не о ее наличии или отсутствии. Вместо того чтобы называть маленькие общества «естественными», а большие – «неестественными», нам следует просто сказать, что они для своего существования в качестве сплоченных обществ требуют разных культур. У мбути нет ни королей, ни судов, ни конституций. У крупных наций все это есть – и должно быть, – и только