Новый Мир ( № 6 2006) - Новый Мир Новый Мир

Так вот, с одной стороны, Андрей Кравчук — молодец. Он не тужится авторствовать, ведет себя достаточно скромно, режет достаточно решительно, монтирует достаточно бодро и в целом подавляет взрывоопасную спекулятивную лирику — наррацией. Но с другой стороны, он недостаточно точно работает с центральной оппозицией картины, с оппозицией Ваня — Антон, которая структурно соответствует оппозиции Пипино — Пьер из фильма Кристофа Барратье “Хористы”.

Итак, фабула в общих чертах. Воспитанника детдома Ваню Солнцева выбрала для усыновления итальянская пара. Идут процессы: оформления документов, теневой оплаты, сопутствующих финансовых откатов. Товарищи назначили Ваню успешным. Теперь мальчика кличут “итальянцем”. Ване явно завидует его приятель Антоха. Как правило, Антоха норовит первым показаться иностранным гостям, спешит, спешит натянуть праздничную рубашку, но пока что у него ничего не получается, судьба обходит Антона своею милостью. Совсем недавно эта самая судьба улыбнулась некоему Алеше Мухину, а теперь вот Ивану. Антоха грустно смотрит в окно, ждет удачи, по ночам осторожненько пугает Ваню рассказами о корыстных злодеях, продающих сирот “на запчасти”. Загодя просит Ваню о гостинце — о вкусных итальянских конфетах, которыми после визита новоявленных европейских родителей обкушался весь детский дом. Ваня обещает прислать, а как же.

Тем временем в детдоме появляется мама Алеши Мухина. Еще недавно она была набитой дурой и отказалась от своего ребенка, зато теперь хочет забрать его обратно. Однако поезд ушел, самолет улетел, то бишь ее мальчик — далеко за границей, в новой успешной семье. Через день отчаявшуюся женщину находят на железнодорожных путях, мертвую.

На Ваню Солнцева эта история производит сногсшибательное впечатление. Он впадает в панику. Он боится, что однажды его мама тоже встрепенется, осознает, передумает и бросится на его поиски. Мама приедет, но Ваня-то уедет! В Италию. С чужими, в сущности, людьми. Ваня решает во что бы то ни стало узнать тайну своего происхождения и, если его мама жива, найти ее. Решает, пока не поздно, предъявить маме себя. “Я просто хочу спросить: меня бросили или потеряли?!”

Этот порыв вызывает неодобрение и у агента по продажам, некой Жанны Аркадьевны, “Мадам”, и у товарищей по детдому, которые справедливо опасаются, что срыв очередного усыновления навсегда закроет дорогу в детдом богатым иностранцам. Все осуждают Ваню: “Итальянец, ты понимаешь, что можешь другим шанс обломать?” Антон — этот и вовсе не понимает порыва своего приятеля. Ваня разъясняет Антону, как умеет: “Мама — она же родная, а эти итальянские „хорошие люди” — не родные, нет!” Только Антон все равно не понимает, не врубается.

В конечном счете Ване удается добраться до областного центра, до Дома ребенка, до картотеки. Удается установить, что “Солнцев” — его подлинная фамилия, а не придуманная, а не из книжки Катаева. Ваня узнает адрес своей мамы, находит ее, трогательно говорит ей на крупном плане “Здравствуй!”, что-то такое. Получается, кстати, что все-таки “бросили” — не “потеряли”.

Дальше идут три строчки из письма Вани Солнцева — Антону. Ваня сообщает, что, несмотря на мокрый снег и стужу, ему — в мамином доме и рядом с мамой — тепло. Ваня удивляется, что в Италии, судя по письменному признанию усыновленного итальянской парой Антона, апельсины растут прямо на деревьях, около дома. Удивляется — и только. Конечно, нисколечко не завидует.

Ровно та же коллизия, что в “Хористах”: мальчик, взыскующий любви, получает любовь; мальчик, взыскующий успеха, получает успех. Но разница в осмыслении этой оппозиции все-таки есть. Существенна и разница в технологии кинематографической работы с этой смыслообразующей оппозицией.

(4) На Новый год друзья подарили мне книжку Дмитрия Быкова “Вместо жизни” (М., 2006). Кроме прочего, там опубликована рецензия на картину Павла Лунгина “Бедные родственники”. Быков полемизирует и с Лунгиным, и с моей, опубликованной в “Русском Журнале”, рецензией на его новую работу: “Человеческое — то, что есть в нас поверх нации, пола и места рождения. Если уж приходится идентифицироваться по этим пасмурным, древним ценностям — значит, мы низведены до положения заключенных или призывников, у которых кроме „землячества” ничего своего не осталось. Он мой зёма, земеля. Он с Орловщины, как я. Ничего общего у нас нет, но он с Орловщины. „Он русский, это многое объясняет”. (В скобках: именно этой установкой фильм близок Игорю Манцову… Манцов все быстрее дрейфует в сторону ценностей национал-архаических…)”.

Дима, не так. В фильме Романова — Кравчука мне понравилось — на уровне идеологии — то же самое, что и в картине Островского — Лунгина. Впервые за много-много лет внятно, по-русски говорится, что деньги и самодостаточный комфорт — собачье дерьмо и что европейская Италия — хренотень. То есть безотносительные к твоим близким людям большие деньги и сытый Запад — ничего не стоят. Если это архаика — то вечно актуальная.

Ваня Солнцев выбирает родную маму, которая его бросила, предала. Выбирает кровь, да. Антон же выбирает заведомо хороших, да попросту отличных европейцев с апельсиновыми деревьями прямо во дворе. А может, мама предаст Ваню Солнцева еще один раз, кто знает? Зато приличные итальянцы — эти же не предадут ни за что, выкормят и воспитают в лучших европейских традициях.

Что с того? Земная правда и, более того, даже религиозная истина — на стороне Вани Солнцева. Кровь — это серьезно, это мистично. Кровь — это судьба, куда же от этого денешься?! И я писал не про национальное, хотя про это тоже интересно, как-нибудь можно будет и про это, а писал я про ближний круг . Про тех, кто на расстоянии вытянутой руки. Про тех, кого можно вспомнить персонально, поименно и в лицо, вспомнить — чтобы, например, за них помолиться.

К великому сожалению, Романов — Кравчук упустили отличную возможность поговорить на тему риска . Надо было показать, что Ваня сильно подставляется, смертельно рискует . Не надо было уводить ситуацию совсем уже в лубок: дескать, мальчик с новообретенной мамой греются возле теплой печки, потребляя счастье и консенсус. Этот мальчик добровольно идет навстречу своему родовому ужасу . Идет мужественно, даже героически. Это сильная тема и сильная художественная возможность. Но в этом смысле в картине фактически ничего не сделано. Жаль!

Кровь и почва — это важная, сильная и страшная тема. К сожалению, по существу этой темы мало что говорится, сплошные фигуры умолчания. Даже отчаянный Дима Быков не захотел прислушиваться, не захотел говорить по существу проблемы, свел тему “бедных родственников” к обсосанной и дискредитированной либеральными СМИ национал-патриотической проблематике.

Кровь и почва — это человеческое, слишком человеческое. Когда на церемонии вручения национальной кинопремии “Золотой орел”, учрежденной под непосредственным патронажем Никиты Михалкова, все главные призы демонстративно вручаются ближнему кругу самого Никиты Сергеевича, я не спешу солидаризироваться с его, Михалкова, критиками и хулителями. Я думаю о том, что Михалков ведет себя по-своему правильно.

В такие минуты я жалею о том, что у меня не было подобного социального навыка и подобных кровно-родственных ресурсов, такого первоначального человеческого капитала, как у сына дяди Степы. А не то я с младых ногтей поступал бы ровно таким же радикальным образом: любыми средствами расширял бы, расширял бы и расширял кровно-родственный круг. Я безостановочно женился бы и рожал. Если бы потребовалось — разводился, но после-то снова — стремительно женился бы и рожал. Дружился бы исключительно с ближними родственниками, продвигал бы их детей и внуков, окружая себя сотнями близких: а на всякий пожарный случай! — на черный день беды или, элементарно, на старость.

Потому как именно родные с близкими приходят на помощь в трудную минуту, в минуту несчастья. А, допустим, безупречно нравственные, хорошие итальянцы — не приходят, нет. И даже искренне любимый мною Дима Быков — не приходит тоже. Да ведь он же и не должен! В мою тяжелую минуту он даже ничего не узнает. А почему, собственно, Дмитрий Быков должен знать о проблемах своего коллеги, но не родственника?!

…Все это отнюдь не досужие измышления. Я намерен самым серьезным образом поддерживать произведения, которые в той или иной мере исследуют базовые категории человеческого космоса.