Новый Мир ( № 6 2006) - Новый Мир Новый Мир

Я уверен, что это архивы Би-би-си. В воспоминаниях Людмилы Штерн “Ося, Иосиф, Joseph”, выпущенных пять лет назад издательством “Независимая газета”, в главе “Коварство и любовь” цитируется письмо друга, тогдашнего сотрудника Би-би-си Славинского: “А узнал я о премии, сидя в своем кабинете на Би-би-си. Влетает продюсерша: „Славинский, поздравляю, ты был прав!” —„С чем это?” — „Помнишь, ты меня просил сохранять записи Бродского, потому что он того и гляди получит Нобеля? Ну вот…””

“…Картавость, некоторая невнятность произношения, интонационное однообразие зачина забывались немедленно. Бродский мог достигнуть такой интонационной интенсивности, что слушателям становилось физически дурно — слишком силен оказывался напор.

Но суть была не в том. Чтение Бродским своих стихов было жизнью в стихе, перед слушателями происходило уникальное и потрясающее явление — абсолютное слияние личности и результата творчества, казалось бы, уже отделившегося от этой личности. Происходил некий обратный процесс — стихи снова воссоединялись с поэтом. Это не было воспроизведение, исполнительство — пусть самое высокое. Это было именно проживание поэзии…”

Яков Гордин, “Иосиф Бродский и его собеседники”.

“…Все были поражены его чтением, силой, пытались заговаривать с ним на эту тему, но он отнекивался, говорил: „Ничего особенного, просто так нас приучали в школе декламировать классическую поэзию””.

Из интервью Дэниэла Уэйсборта Валентине Полухиной.

“...Для слушателя озвучивание текста бывало мучительным, ибо речь Бродского заведомо обгоняла смысл. Бессильный помочь аудитории, Бродский оставался наедине со своими стихами, которые он читал как бы для них самих. Произнося строчки вслух, он выпускал их на волю. Звукам возвращалось то, что у них отняли чернила, — жизнь.

Бродский весьма сурово обходился с одним из двух условий своей профессии. Находя письменность малоприспособленной для передачи речи, он решительно отдавал предпочтение звуку. Передать человеческий голос способна только поэзия, причем — классическая, всегда оговаривал Бродский с настойчивостью сердечника, ценящего правильную размеренность ритма”.

Александр Генис, “Бродский в Америке”.

МАШИНА ВРЕМЕНИ

CD // Иосиф Бродский. “Ранние стихотворения”. Москва. Sintez Records, 1996.

Компания Sintez Records благодарит Юза Алешковского и Андрея Макаревича за содействие в создании этого альбома.

Recorded at Dangerous Music Studios — November, 1994. Engineer: Vladimir Spitsberg (Silantiev). Mastered at Sonic Room at NYU MBT Studios — January-February, 1995. Engineer: Paul Geluso. Дизайн: Андрей Гусев.

Об истории записи этой пластинки Андрей Макаревич рассказал мне сразу после ее выхода — в середине 1996 года — в эфире исчезнувшего ныне “Радио АРТ” (программа “Охранная грамота”). Я было хотел процитировать фрагмент эфира, но вспомнил, что поэт и музыкант описал эту историю в своей недавней мемуарной книге “Сам овца”. И рассказал ее более подробно.

“…А еще через полгода мы опять сидели в „Самоваре” (русский ресторан в Нью-Йорке; Бродский был одним из его учредителей. — П. К. ) с Юзом (Алешковским. — П. К. ) и обмывали вышедшую пластинку (диск „Окурочек”; Макаревич наложил свою музыку на пение Алешковского. — П. К. ). Пластинка Юзу, по-моему, очень понравилась (она и мне очень нравится) — все предыдущие попытки записи (а Юз их с кем-то делал) ни в какое сравнение не шли.

В общем, мы сидели в „Самоваре”, и вдруг опять вошел Бродский и подошел к Юзу, и Юз похвастался пластинкой, и Бродский повертел ее в руках, полугрустно-полушутливо произнес: „Может, и мне альбом записать?” — и пошел к своему столу — он всегда садился в дальнем правом углу.

Как загипнотизированный я двинулся за ним следом и, извиняясь, сбивчиво заговорил что-то насчет того, что, если бы он сам не подал эту мысль, она бы мне и в голову не пришла, а теперь я ему предлагаю на полном серьезе взять и записать альбом его стихов в его исполнении.

Бродский смотрел на меня сквозь стекла очков иронично и чуть-чуть печально (летний костюм песчаного цвета, весьма, впрочем, мятый и даже с пятном на пиджаке, удивительная манера произносить слово „что” с упором на „ч” — мы все-таки говорим „што”) — я, наверное, в своем волнении действительно выглядел несколько смешно. Я не знаю, почему Бродский согласился.

Студия и Володя были уже наготове, но наутро я опять уезжал, и запись происходила без меня. Бродский решил читать свои ранние питерские стихи. Володя рассказывал мне по телефону, что Бродский пришел на студию, довольно быстро прочитал все, что он собирался прочитать (вы слышали, как Бродский читает свои стихи? Это очень похоже на заклинание), но на следующий день позвонил и попросил переписать все еще раз. Пришел и все прочитал по новой (по ощущению Володи — точно так же). И на этот раз остался доволен.

Потом мы встречались еще раз — Бродский, Кутиков, наш друг Володя Радунский и я. Кутиков как официальное лицо, выпускающее альбом, хотел поговорить по поводу обложки. Обложка, как выяснилось, Бродского абсолютно не интересовала.

С обложкой, к сожалению, и вышла заминка — один художник тянул полгода, да так ничего хорошего и не сделал, и отдали делать другому художнику — а Бродский умер.

Пластинка вышла. В нашей самой читающей стране в мире она разошлась бешеным тиражом. Штук, наверно, пятьсот…”

Здесь 26 стихотворений: самое раннее (“Ночной полет”) 1962 года, самое позднее (“Бабочка”) — 1972-го. Насколько я могу судить, всемирная Сеть содержит в себе mp3-треки этой пластинки.

На выход компакт-диска отозвался газетной рецензией помощник Бродского и исследователь его творчества Александр Сумеркин: “В этом физическом ощущении его присутствия есть даже легкий оттенок жути. В гостях он у меня не бывал. Но это — он, со своей неповторимой, как говорили, — канторской манерой чтения, с баритональным распевом, напоминающим скорее ритуальное богослужение, нежели декламацию. Только все песнопения сочинены им самим”.

Сумеркин напомнил, что Бродский о ранних своих сочинениях не раз отзывался очень сурово, таким образом, его идея отбора для студийного чтения именно ранних стихов — вполне беспрецедентна. “Этот диск как бы позволяет прикоснуться одновременно к трем разным точкам времени: дата написания текста, ноябрь 1994-го — когда автор заново стихи перечитал перед микрофоном, и тот момент в настоящем, когда лазерный луч магически оживляет закодированный в цифрах голос”.

“…Дмитрий Евгеньевич Максимов говорил об этом примерно так: „Он читал долго… Я думаю — гораздо более часа. И не просто с напряжением, а с огромной затратой физических сил. С него лил пот, и, вы не поверите, к концу чтения на полу была лужа… Пришлось принести тряпку и вытереть пол…””

Елена Кумпан

(из воспоминаний о чтении Бродским поэмы “Шествие”

в начале 60-х годов).

“…Я впервые услышал Иосифа читающим стихи, и, хотя я был уже весьма искушенным читателем поэзии, я совершенно растворился в этом чтении. Пресловутый шаманизм его чтения ничуть меня не шокировал, хотя сам я по природе человек другого рода и всегда с большим недоверием отношусь к любым эксцессам, в том числе и декламационным”.

Из интервью Льва Лосева Валентине Полухиной

(о публичном чтении Бродского в 1962 году).

“Чтением стихов, ревом чтения, озабоченного тем в первую очередь, чтобы подавить слушателей, подчинить своей власти, и лишь потом — донести содержание, он попросту сметал людей. Стихи были замечательные, но собравшаяся компания или зал, естественно, не могли этого вместить, что называется, с ходу, поэтому им следовало дать это понять адекватным звуком, напором, воем, пением, громом, лишить их воли, как это в недалеком будущем сделали с террористами голландские реактивные истребители, один за одним пропоровшие воздух в нескольких метрах над захваченным теми поездом <…>

Сразу оговорюсь, что звук был первичнее какого бы то ни было намерения, звук был не орудием, а целью, и вообще в начале был Звук . Всякий стих и все стихотворение непременно проходят этап чисто звуковой , дописьменный и, уже будучи записаны, продолжают в этом звуке существовать, и донесением до публики именно этого звука он и занимался. Вы не усваивали содержания, но вы воспринимали имманентный ему звук”.