СТРАСТЬ РАЗРУШЕНИЯ - Лина Серебрякова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Опасные и прекрасные статьи его, воззвания к русской армии, молодежи, студенчеству словно выстреливались из-под его пера. Это было посильнее самого Герцена с его устаревающим "Колоколом".
Еще раз можно представить досаду Царя Александра Второго!
Бакунина печатали на всех языках. Имя его становится известным. А как он умел убеждать, кричать, увлекать, писать письма десятками в день и сутками общаться со своими "бойцами" — это известно. Бакунин помолодел, он вновь попал "в свою природу". Развод с Герценом пошел на пользу.
По всей Италии, Испании, Греции стала расползаться сеть его тайных обществ и тайных организаций, которые Бакунин пестовал, как росточки, и которые, объединившись в один прекрасный день, сделали бы взрывной переворот в Европе!
Вот шуму-то было бы!
Из каких порывов, из каких раскаленных глубин воображения черпал он свои видения? Не став ничьим последователем, он выбрал путь отрицания теории вообще, ему грезился стихийный и полный переворот всего миропорядка.
Разумеется, его следовало готовить.
Отсюда и возникали Международные тайные общества освобождения человека. "Свобода, равенство, братство" — о, как знакомы эти слова любому европейцу! А вот и новенькое, свеженькое, все из вулканизирующего умственного потока неугомонного Бакунина.
"Уничтожение служения Божеству.
Свобода есть абсолютное право.
Исключение принципа авторитета и государства.
Государство — это канцелярия для нужд народа.
Национальная независимость есть национальное право.
Отмена всех прав наследования.
Создание фонда общественного воспитания.
Трудовые армии. Создание Соединенных Штатов Европы.
Работать, чтобы жить!
Свободный брак.
Изолированная революция отдельного народа была бы безумием.
Если вы услышите, что от имени народа говорят: "Он хочет," будьте уверены, что за этими словами стоит узурпатор: человек или партия''.
Вот так. Дух замирает!
А вот и "Шкала счастья", предел мечтаний лично Михаила Александровича, составленная его рукой.
1. смерть за свободу.
2. любовь и дружба.
3. наука и искусство.
4. курение.
5. выпивка.
6. еда.
7. сон.
Во всеуслышание, на всю Европу, запил он свой анархистский запой
И оказался в нем столь неотразим, что Карл Маркс, обеспокоенный разрастанием тайных бакунинских организаций как раз там, где у Интернационала не было своих секций, посетил его впервые после шестнадцати лет.
Они встретились в теплом ноябре на севере Италии.
Два служителя бродячего Призрака, который по-прежнему не находил себе пристанища. В открытом кафе с видом на синее-синее море с его дальними судами, лодками, теплым ветерком, дышавшим по временам запахом рыбы от ближнего рынка, им удалось поговорить, почти не переходя грань старых распрей.
Оба они давно вступили во вторую половину жизни, и прожили свое в борьбе и глубоких душевных невзгодах. У Маркса умерли три маленьких сына, зато прекрасно росли умненькие красавицы-дочери. Одного его сына, от домашней прислуги, выручая друга, усыновил Фридрих Энгельс, сказавшись отцом.
Об этом тоже глубинно рассуждали, заглядывая далеко вперед.
— Мы еще попросим женщин рожать, — предсказал тогда Энгельс. — Равенство женщин очень опасно.
Пышная растительность на лице и голове Маркса побилась сединою, но в глазах по-прежнему светился ум и непререкаемая властность. Однако, с Бакуниным он был серьезен и мягок: слишком мощен был соперник.
— Почему ты разошелся с Герценом? — спросил Маркс.
Мишель вздохнул.
— Да, действительно, между нами уже не существует никакого союза. Одно лишь старинное человеческое знакомство да кое-какие статьи для его типографии.
Михаил загляделся в сверкающее огоньками море.
— Я поставил первым условием освобождение, то есть экономическое, социальное и политическое, русских и нерусских народов, заключенных в пределах русской империи, радикальным уничтожением этого царства. Герцену это показалось чересчур сильно, и мы расстались.
Маркс смотрел на собеседника.
Тот — огромный, с серебристой копной вьющихся волос над высоким лбом, беззубый, — излучал настолько явственное обаяние "народного вождя", что становились понятными его разительные успехи среди простого люда.
— Но ты же понимаешь, что тайные общества — это не тактика, это игра и детство. Революция — это железное сплочение, дисциплина и диктатура пролетариата.
— Ха! — воскликнул Бакунин и мягкими голубыми глазами словно облил насмешкой своего визави. — Если пролетариат будет господствующим сословием, то над кем он станет господствовать?
— Покуда существуют и другие классы, — суховато ответил Маркс, слегка стукнув по столу смуглым кулаком, — он должен применить насилие, так как насилие есть средство для управления. В дальнейшем процесс преобразования должен быть насильственно ускорен.
— Ну, а крестьянская чернь будет, вероятно, управляться городским и фабричным пролетариатом?
— Без сомнения. Либо крестьянин, отказавшись кормить, станет препятствовать и приведет к крушению всякую рабочую революцию, либо пролетариат в качестве правительства должен принять меры для улучшения положения крестьянства, — Маркс отпил из бокала светлого молодого вина и словно поставил точку в предварительном разговоре.
Они помолчали.
— Я готов пригласить тебя, Бакунин, в свое Международное общество рабочих, в Интернационал. Вместе с твоими организациями. Относительно участия твоего в совете и в руководстве можно поговорить после получения твоего принципиального согласия.
В том 1864 году Интернационал, выпестованный Марксом, уже набирал силу, но не имел еще того влияния, которым он нальется года через два. И потому и Бакунину, отвергавшему всяческую власть над собою, совсем не резон было сесть под деспотическую длань старого недруга, тем более что сам он лелеял мечту о своем собственном "Альянсе" либо "Лиге свободы и мира", где именно он станет во главе, полновластный и "всенепокорнейший".
Они расстались.
Старое не поминалось, как будто исчезло, но удивительно, что где-то вновь и вновь стало мелькать, будто Бакунин — агент Третьего отделения.
На ближайшей встрече с Энгельсом Маркс рассказал Фридриху о посещении Бакунина.
— Я вновь увидел его после шестнадцати лет. Должен сказать, что он мне понравился, и лучше прежнего. В общем, он один из немногих людей, которого по прошествии шестнадцати лет я с удовольствием нашел ушедшим не назад, и вперед. Это мощный соперник.
— О, да, — рассмеялся Энгельс, уже видевший Мишеля где-то в Женеве. — Ха-ха-ха, согласись, что выглядит он, как Минотавр. Сибирь, пузо и молодая полька сделали из Бакунина быка.
Известность Бакунина росла, но жить было негде, деньги же в его фонде водились редкие и случайные. Поразительная нищета и бездомность стареющего человека напоминала студенческие времена. Как встарь, Мишель даже взялся было за перевод "Капитала" на русский язык, забрал аванс, но дела было много, а деньги утекали сквозь пальцы.
И вдруг все изменилось.
Поклонник Бакунина, молодой итальянец Кафиеро, женатый на русской женщине Олимпиаде Кутузовой, получил большое наследство. Исполненный благородный чувств к Santa maestro, как называли в Италии Михаила Бакунина, он предложил
