Кембрийский период - Владимир Коваленко

— Сидовская, — отвечал Клирик сумрачно. — Собственно, это и есть обычное питание такой, как я. Если не буду сейчас так питаться, заболеть могу. Очень нехорошо. Тяжело и довольно надолго.

Ученица сразу утратила интерес. Подслушавшая кормилица принялась в голос сидов жалеть: мол, бедненькие, привыкли в холмах на траве жить… И явно намерилась разболтать. Клирик заметил, представил, как его дружно, всей армией жалеют. И пригрозил Нарин отрезать уши, если проболтается. Как остальным фэйри. А то сидит, шпионит… сверхкомплектная.

Может, и зря. Пожалели бы да успокоились. А так… Слухи разошлись самые разные. И верно, одним из источников был отец Адриан, которого все чаще начинали именовать ласкательно-уважительно: батюшка Адриан. Иначе с чего на обратном пути на колесницу с красно-зеленым вымпелом на копье крестились? Не торопливо, как на пути туда, — размеренно. Как на икону или звон церковного колокола. Клирик утешался надеждой, что хотя бы часть такой реакции вызывал наперсный крест отца Адриана. На сей-то раз викарий не был затушеван сонмищем языческих воителей. А на ферме… Ничего, в общем-то, страшного. Только количество явившихся к утру, на проводы, соседей оказалось уж больно велико. Среди них — свекор озерной. Который сразу начал распространять свою точку зрения на произошедшее.

— Защитила, значит. Хотя грамота и вовсе не на меня выписана была. Кому надо уши посекла, у Гвина холм забрала.

— Король войско-то послал.

— И много бы оно сделало, это войско?

Так вот Клирик и выяснил — продавал он отнюдь не страховки. "Крышу" он продавал. Правовые услуги в области сверхъестественного.

Похоже, светила карьера охотника за привидениями. А почему нет? В одиночку трудно, но можно же создать организацию. Очень интересную организацию — загадочную и способную совать свой нос под благовидным предлогом куда угодно. Всю оставшуюся дорогу оставалось продумывать, кого из родни и знакомых стоило привлечь к такой работе. Напрашивалась Анна — но вот как раз на ведьму у Клирика были совсем другие виды. Которые тоже терпели несколько дней. Устроиться. Привыкнуть к новой жизни. И отдохнуть, хотя бы немного. Последние дни усталость наваливала волнами — и ни одна не догадалась схлынуть. Даже сон приносил вместо свежести лишь ощущение разбитости. Пару раз ни с чего нос оказывался заложен. Сморкание показало — засохшая кровь. Знак был нехороший, и Клирик принялся еще старательнее блюсти предписанную Сущностями диету.

И все-таки, когда показался знакомый мост через Туи, и впереди замаячили дома, стало легко и радостно. Возвращение домой… С некоторых пор солидное каменное сооружение, гордо носящее имя "Головы Грифона" воспринималось им именно так. Прочные стены, теплый очаг, любящие люди. Крепкое плечо, к которому можно прислониться…

Немайн помотала головой. И увидела.

Возле речки, в болотистой пойме, образовавшейся из-за неистребимой любви равнинных рек к вилянию, прорыт канал, срезавший изгиб и протянувшийся напрямки вдоль городского вала и домов предместья. В нем прилежно хлюпает деревянными плицами водяное колесо. Доселе тут невиданного наливного типа. Который раза в два эффективнее прочих. Подливные-то колеса на Туи не прижились. Медлительная речка нагло отказывалась вращать колеса, обтекая их кругом. Римляне смирились. Клирик нашел управу. Стоп! Канал тянется не к городу, к кузнице Лорна, которому были оставлены чертежи, а к заезжему дому. Странно.

Что ж. Караульная будка. Веселые и любопытствующие взгляды часовых на мосту:

— С возвращением, с победой, леди сида. Это твой приемыш?

— Мой сын. — Застенчивый взгляд из-под ресниц, откуда он? Раньше так не получалось и нарочно. — Ребята, я устала. Домой хочу засветло. Лучше завтра вечером загляните к Дэффиду. Там-то я байки и буду травить, довольны останетесь.

— Это можно, завтра нам первую ночную не стоять. Непременно будем. И остальным передадим, чтоб пока не беспокоили.

Стало ясно — в "Голову грифона" явятся все, кто не на посту. Ну и ладно. Россказнями заниматься нужно. Всегда лучше выложить свою версию событий первой.

"Пантера" повернула домой. У самого трактира отец Адриан откланялся, соскочил с лошади — те по-прежнему не допускались в цитадель — и направился к воротам. Не терпелось обсудить сложившуюся ситуацию с владыкой Дионисием. А ситуацию он находил довольно противоречивой. Немайн вела себя очень жестко. Не как простая прихожанка. Скорее как власть имущая, не смеющая рассчитывать на должную строгость со стороны окружающих, и потому обращающаяся с собою гораздо суровее, чем положено даже по узаконениям церкви. Взять хотя бы добивание раненого. Это не волшба, это три года покаяния по меньшей мере. И что? Августа — а кто ж она еще? — сама, без пастырского напоминания, наложила на себя пост. Более строгий, чем полагалось. Осторожные намеки ничего не изменили. Смиренная гордыня сиды все чаще напоминала отцов церкви. И великих ересиархов, вроде Ария.

— А у нее учитель был неплохой, — заметил Дионисий, выслушав отчет. — Я его знаю. Умный человек. А как еще себя должна вести правящая августа? Достойного прелата рядом может не оказаться… А принять отпущение грехов от недостойного она полагает недостаточным.

Викарий удивился.

— Но, преосвященный, это же пелагианский хаос! Отрицать право на совершение таинства за недостойными священниками, тем не менее должным образом рукоположенными. Тогда никто не может утверждать, что достоин, ибо мы не можем знать, на ком сияет благодать Господня!

— Нет, это учение валлийской церкви, а она вполне православная. С точки зрения совершения таинства личность отпустившего грехи и верно значения не имеет. А вот в глазах мира — имеет, и еще какое. Каков поп, таков и приход. Потому приход смеет требовать для себя истинного пастыря, а не подделку. Пусть даже канонически безупречного. Это создало страну святых, не забывай. Да и нас сюда привело. Так вот, если такое правило не бесполезно для простых мирян и хорошо для церкви, поскольку сдерживает искушения клира, то для нобиля, вокруг которого искушений предостаточно, оно жизненно необходимо. И некоторая жесткость по отношению к себе в таких условиях допустима и оправдана.

— Она же в гроб себя загонит, — помрачнел викарий. — Лица нет, одни глазищи. И вокруг круги фиолетовые. Но ты уверен, что это именно строгость к себе, а не совесть?

— Уверен. По твоим словам, пост Немайн начала только после окончания строительства лагеря и метательной машины. Когда от нее не требовалось более физических усилий. Это решение рационального аскета, а не раскаявшегося грешника. Похоже, она считает, что сама себе церковь и духовник.

Викарий не задал больше вопросов. А кто из мирян еще может додуматься до такого, если не та, чей официальный титул "святая и вечная"? Именно та, которая помазана вести христианский мир сквозь кровь и боль несовершенного творения — к Царству Божию? Та, которой дозволена кесарева доля — и в злате, и в крови?

Молчанием он себя выдал. Епископ улыбнулся.

— Адриан, похоже, не я один знаю, кто она.

Викарий пожал плечами:

— Я догадываюсь, как ее зовут. Но сказать, что знаю, кто она, не смею. Для этого нужно читать ее душу. А душа у нее…

— Странная. Сильная. Большая, — перечислил епископ. — Для духовника головная боль и вечная забота. И слава, если ему удастся хоть немного облегчить ей путь к Богу. Как ты смотришь на то, чтобы принять этот труд на свои плечи?

На этот раз сначала были не обнимашки. Сначала был очень недовольный Дэффид.

— Явилась, — буркнул вместо приветствия. — Вот посылай девок воевать. На месяцок отлучилась — уже в подоле принесла. Как это понимать прикажешь?

— Можешь меня выпороть и запереть, — голос Немайн был тусклым и безразличным, — только завтра, хорошо? А сейчас твоему внуку нужна теплая вода… Или ты не озаботился встретить внука? Кто-то меня уверял, что родных и приемных детей в Камбрии не различают.

— Не различают, — уверенно откликнулась Глэдис. — Вот уж не ждала, что бабушкой меня сделает младшенькая. И не слушай моего ворчуна. Все сделано, все готово и без его участия…

Вот тогда из-за материной спины и полезли сестры. Немайн хотелось плакать, смеяться, в душе пела гордость за сына — и рычало желание отогнать всех этих назойливых существ от своей прелести. Разум рвало на части. И все, что она смогла сделать, — это обнять покрепче драгоценный сверток и сообщить не слышанную еще семьей радость:

— Он мой. Совсем мой, понимаете?

Ее виноватая улыбка оставила Дэффида в одиночестве. Он оглянулся на Кейра — тот гладил Туллу по не начавшему еще расти животу. Его отпрыск будет вторым внуком Дэффида ап Ллиувеллина. Или первой внучкой. Внуком или внучкой — вот тут неясно, вот тут разница. А уж каким по счету — в Камбрии подобных глупостей не различают!