У обелиска (сборник) - Наталья Болдырева

Зашел в полутемное помещение и застыл, когда щелкнул предохранитель автомата.

– Спокойно, господин Ульрих, – произнес голос.

Унтер-фельдфебель почти не узнал его – таким слабым он оказался. Вспыхнул керосиновый фонарь, осветив комнату. На его постели лежала Мартуша. Бледная, с перебинтованным плечом. Сквозь бинты сочилась кровь. Вокруг нее сидело трое вооруженных поляков. Измученных и мрачных. В них он узнал людей с ресторанной кухни.

– Что вы здесь делаете?

– Я должна извиниться перед вами, Ульрих…

– Извиниться?

– И я прошу вас… Нет, я умоляю вас – не выдавайте меня и моих людей…

– Но…

– Погодите. Выслушайте меня сперва. Я должна рассказать вам об Эккехарде…

– Значит, вы все-таки его знали? – с негодованием воскликнул Ульрих, в его мозгу возникли старые подозрения.

– Да погодите же вы! – Мартуша приподнялась на подушках, но тут же со стоном опустилась обратно.

Ульрих смолк, встревожившись, подошел ближе. Поляки отвели от него трофейные немецкие автоматы.

– Эккехард самый страшный мой враг. И не только мой – всего человечества.

– Еще скажите, что он дьявол, – пробурчал Ульрих.

Снял свои очки, достал платок и, слеповато прищуриваясь, торопливо протер их от кирпичной пыли, надел обратно.

– Нет. Он – хуже.

– Что может быть хуже?

– Он не имеет никакого отношения к религии. Он – вне ее.

– И кто же он? Вы будете говорить со мной загадками, когда решается ваша судьба?

– Все, что я могу сказать вам, – он не человек.

Ульрих нахмурился, глянул на поляков, молча спрашивая, не бред ли это и не плод ли воображения раненой. Но мужчины кивнули, подтверждая слова Мартуши.

– Допустим, это так. За жестокость и я бы не стал называть штурмбаннфюрера человеком. Но зачем ему понадобились вы?

– У меня хранится один предмет, за которым он охотится. Еще один находился у моей названой сестры. Он убил ее, господин Ульрих. Безжалостно сжег заживо. Я нашла ее пепел в одном из залов замка месяц назад… И меня он тоже едва не поймал…

Рука Мартуши тронула раненое плечо. У Ульриха глаза полезли на лоб и задрожали от волнения руки.

– Что?! Хотите сказать, что это он в вас стрелял?!

– К счастью, я была очень далеко, чтобы получился меткий выстрел, которым так «славится» господин штурмбаннфюрер. Да и мои люди помогли мне укрыться.

– Когда это случилось? – хмуро спросил Ульрих.

Что-то внутри него не давало поверить в услышанное. И хотя барон однажды говорил о том, что пристрелит полячку, потом пообещал Ульриху найти ее и помочь спасти. Внутренний барьер мешал Ульриху поверить Мартуше. Он был уверен, что офицер СС не смог бы нарушить свое обещание. Но если Эккехард не человек… Голова у Ульриха пошла кругом – разум требовал рационального объяснения происходящего.

– Это было два дня назад, – ответила полька. – Он бродит среди руин по ночам. Ищет наш след.

В мыслях Ульриха мелькнул месячной давности разговор с Карлом, где тот рассказывал, как штурм-баннфюрер накануне восстания среди ночи ушел один в замок. Эккехард искал некий тайник. О котором он словно позабыл после событий первого августа. И хотя, освободив Ульриха из плена, Эккехард сказал, что у них есть неоконченное дело, он больше не возвращался к разговору о подрыве замка. Кроме того, в последнее время эсэсовец выглядел невыспавшимся, мрачным и озадаченным. Может быть, он действительно разыскивал ночами среди развалин Мартушу.

Полька наблюдала за унтер-фельдфебелем. Улыбнулась, увидев, что он готов ей верить и слушать дальше.

– Дайте свою руку, Ульрих.

– Вы тоже научились гадать? – спросил он.

– Каролина после смерти завещала свой дар мне.

– Знаете, я чувствую себя больным и немного сумасшедшим, – произнес он и опустился на стул подле кровати.

– Вам не должно быть так сложно поверить в это. В искусстве очень многое связано с религией, мифами…

– Но вы сказали, что Эккехард к религии не имеет отношения. К мифам?

– Не спрашивайте, Ульрих, больше о нем.

– Вы мне задали загадку… А штурмбаннфюрер не так давно пошутил, что вы ведьма и приворожили меня.

Мартуша невольно смутилась. Ульрих заметил, как ее бледные щеки тронул румянец.

– Это правда, – созналась она. – Но вы должны понять меня. Я это делала ради того, чтобы защитить свой народ, спасти этот прекрасный город. Я считала вас одним из врагов – жестоким, безразличным к чужому горю. Я ошибалась в вас, Ульрих, и снова приношу вам свои извинения. У вас тонкая, чувствительная натура, вы понимали красоту Варшавы, и я вижу, что разрушение города вас глубоко потрясло.

– Увы, фройляйн Марта… Оставшись с господином Эккехардом, я тоже почти утратил свои человеческие качества, – произнес Ульрих и вдруг осознал, что так и есть. – Я стал безразличен к уничтожению прекрасного. Я могу убивать, и совесть моя молчит, как и сердце.

– Не поздно все исправить. Дайте же руку. Он не смотрел ее у вас?

– Хотите сказать, что барон тоже умеет читать по линиям судьбу? Так он колдун?

– Наверняка, хотя, надеюсь, гораздо слабее меня, раз предпочитает пользоваться человеческим оружием, – произнесла она, исследуя его ладонь.

– Но почему же вы…

Мартуша невольно рассмеялась, тихо, почти ласково.

– Я могу немногое. Приворожить и излечить болезни с помощью особых трав, несложных заговоров. Поднять боевой дух… Увы, последнее плохо помогло против убийственной силы металла и взрывчатки… Но я сделала все, что было в моих силах…

– Что же умеет господин Эккехард?

– Вы говорили, что он чувствует неприятности. Но дело гораздо хуже. Он сам их источник. Он задержался здесь надолго, и вокруг столько горя, столько смерти… И еще он умеет изменять судьбу. Не давайте ему свою руку ни за что. Иначе погубите себя. Так вы поможете мне, Ульрих?

– Что я должен сделать?

– Пока приютить нас у себя. А когда придет время – выполнить одно маленькое поручение. Не беспокойтесь, вы с ним легко справитесь.

– Но штурмбанн уничтожает Старый город! Что будет с вами? Вы не сможете тут долго укрываться.

– Мне нужно всего два дня, Ульрих! Отвлеките Эккехарда. Переключите его внимание на замок. Мне кажется, у него обязательно должна быть слабость к уничтожению чего-то более масштабного, чем дома простых обывателей. Кроме того, мне удалось наложить на это здание колдовскую защиту. Его никто не видит, снаряды его не повреждают… Увы, моих сил хватает лишь на такое ничтожное колдовство… – заметила она с горечью, но унтер-фельдфебеля это впечатлило. – Так что не тревожьтесь за меня.

– Когда мне можно прийти к вам?

– Послезавтра, утром. Вам нужно будет исполнить мое поручение.

Ульрих поднялся. Мартуша улыбнулась ему, продолжая держать его ладонь в своих руках. Он ощущал ее нежную кожу своей, сильно загрубевшей за последние два месяца. Почувствовал ее легкое, благодарное рукопожатие, от которого в душе сделалось тепло и приятно, как давно уже не было. Он быстро поцеловал ей кончики пальцев, пожелал выздоровления и выбежал из дома, улыбаясь от счастья. Постоял на подъездном крыльце, глубоко вдыхая пропитанный пылью и гарью воздух. Реальность уже через несколько мгновений накатилась на него тяжелой волной, вымыв из души все радостное. Кроваво-кирпичные руины казались незаживающими ранами города, как черные пятна пожаров – ожогами. Пасмурное осеннее небо становилось еще чернее от вздымающихся повсюду столбов дыма. Под ногами вместо булыжной мостовой лежал щебень, хрустевший, как старые кости.

Когда Ульрих добрел до штаба, который расположился в одном из специально сохраненных для расквартирования батальона зданий, он подумал: к лучшему, что он не ощущает душевного подъема, а сделался мрачен, как большинство людей штурмбанна. В комнате, в которой проходили совещания, находились двое. Карл и Эккехард. Причем кузен спал в кресле. Уже несколько дней подряд подполковник пил не просыхая, и все командование на себе полностью тянул фон Книгге.

Штурмбаннфюрер сидел за столом, задумчиво ставя кресты на размеченной квадратами карте. Потом достал кинжал, с раздражением принялся затачивать затупившийся красный карандаш. Бросил короткий взгляд на вошедшего Ульриха. Тому показалось, что его просмотрели под рентгеном. Кожу продрало морозом. Эккехард вернулся к своему занятию.

– Ваш кузен опять напился, – заметил он. – У вас кислое лицо, господин Ульрих. Вы где пропадали? Смотрели на депортируемых из Варшавы? Как вам зрелище?

– Оно чудовищно…

Эккехард пожал на это плечами, изучая заточенный кончик карандаша.

– Высматривали свою польку?

– Наверное, я уже не увижу ее живой…

– Бросьте. Ваша полька давно села на метлу и улетела, сбежав из этого ада.