За гранью - Марк Энтони

— Это старинная песня, друзья, но мне думается, она достойна того, чтобы прозвучать в этом доме именно сегодня.

Он ударил по струнам и запел чистым, хорошо поставленным голосом:

Закат, искрясь в речной волне,В долине догорал,Когда на белом скакунеЛорд Гленнен проезжал.Он в сотню лиг проделал путьИ выбился из сил,Но и часок передохнутьСебе не разрешил.Не каждому такую вестьПо силам донести;Лишь храбрецу доверят честь Подмогу привести.Сомнения отбросив прочьИ в сердце долг храня,Вперед, в сгущавшуюся ночь,Он вновь погнал коня.Чу, что за люди у рекиОружием звенят?И почему у них клыкиИ так глаза горят?И рыцарь осадил коня:«Похоже, нас с тобойБоится нечисть, как огня,О Снежногривый мой!Но сам их Бледный ВластелинНе остановит нас:Сквозь тьму врагов пробьюсь одинИ выполню приказ!»

Леденящий кровь вопль оборвал барда.

— Замолчи, глупец! — вскричал Себарис. — Они услышат тебя! Они слышат все. — Он вскочил с кресла, обводя собравшихся помутившимся от страха взором. — Разве вы не знаете, что эта песня запрещена?

Гости ошарашенно уставились на него.

Прошло несколько секунд, прежде чем Себарис успокоился и к нему вернулся рассудок. Фолкен помог обмякшему лорду сесть обратно в кресло, а Мелия налила вина в кубок, который тот осушил одним жадным глотком.

— Приношу свои извинения, милорд, если моя песня не пришлась вам по душе, — учтиво произнес бард.

— Твоей вины здесь нет, добрый менестрель, — покачал головой Себарис и тяжело вздохнул. — Вы прибыли издалека и не можете знать… Давайте лучше оставим эту тему. Кирта сейчас проводит вас в комнату для гостей, где вы сможете отдохнуть с дороги.

— Вы очень любезны, милорд, — с поклоном сказала Мелия, поднимаясь из-за стола.

— Боюсь, одной моей любезности недостаточно, — чуть слышно промолвил Себарис, ни к кому конкретно не обращаясь и как будто разговаривая сам с собой. Трэвису показалось, что в глазах у него снова разгорается огонек безумия, хотя, возможно, то был просто отсвет догорающих в очаге углей. Они попрощались с хозяином, прихватили с собой не успевшие просохнуть плащи и покинули зал вслед за служанкой. Кирта провела их по темному коридору и остановилась перед какой-то дверью, жестом приглашая гостей войти.

— Я умею исцелять раны. Если хочешь, могу заняться твоей, дитя мое, — участливо предложила Мелия, покосившись на запятнанную чем-то темным повязку на лбу девушки. Она потянулась к платку, но Кирта резко отшатнулась и ожесточенно затрясла головой, глядя на нее полными ужаса глазами затравленного зверька.

Мелия убрала руку.

— Что ж, не хочешь, не надо, — равнодушно сказала она и отвернулась, но в янтарных глазах мелькнул живой интерес, не укрывшийся от зоркого взгляда Фолкена.

— Похоже, бедная девочка не сумела по достоинству оценить твою доброту, — заметил он с усмешкой, когда служанка, даже не пожелав им доброй ночи, растворилась в темноте коридора.

— Ты прав, — задумчиво кивнула Мелия. — Знать бы еще почему?

— Послушайте, — прервал их диалог сердитый голос Бельтана, — если вам так хочется, оставайтесь на пороге и обсуждайте хоть до утра мотивы поступков придурковатой девки, а я лично собираюсь войти и скинуть кольчугу, пока она не рассыпалась от ржавчины. Целый день под проливным дождем мало способствует сохранности доспехов.

— И терпения, — заметила Мелия.

Отведенная им комната оказалась такой же сырой и холодной, как и весь дом. Штукатурка на стенах растрескалась, с потолка свисали клочья паутины, очаг был пуст. Всю обстановку составляли несколько лавок, таких ветхих и шатких, что никто не рискнул ими воспользоваться. Вместо лавок они уселись на расстеленные прямо на полу плащи.

Мелия расправила две-три воображаемые складки на платье и капризным тоном спросила:

— Ну, кто-нибудь возьмется мне объяснить, что, во имя Зеи, все это означает?

— Хороший вопрос, — кивнул бард. — Как я понимаю, ты имеешь в виду прежде всего поведение нашего доброго хозяина? Признаться, я и сам не прочь узнать, с каких это пор в Эридане запрещено исполнять «Гибель Гленнена»? Чушь какая-то! — Он рассеянно провел пальцем по струнам лютни и недоуменно покачал головой. — Полнейшая бессмыслица, с какой стороны ни глянь. Одной служанки маловато даже для провинциального лорда. Чтобы содержать в порядке такую большую усадьбу, необходимо не меньше дюжины слуг. Что вообще стряслось с эриданцами? Сначала в городе, потом здесь… Очень мне это все не нравится!

— Мне тоже, — сухо сказала Мелия. — Но я в любом случае считаю, что нам не следует злоупотреблять гостеприимством лорда Себариса.

— Да уж, — согласился бард. — Гроза, думаю, скоро кончится. Переночуем, а на рассвете тронемся дальше. Полагаю, он будет просто счастлив от нас отделаться.

До наступления ночи оставалось еще немало времени, и они коротали его, готовясь к завтрашнему отъезду. Бельтан точил меч на оселке, Фолкен полировал мягкой тряпочкой лютню, а Мелия производила ревизию оставшихся съестных припасов, роясь в мешках и негромко напевая при этом какую-то мелодию без слов. Одному Трэвису не нашлось никакого занятия.

— Могу я чем-нибудь помочь? — спросил он, окончательно измаявшись от безделья.

— Можешь, если не будешь путаться под ногами, — раздраженно проворчал бард.

Трэвис обиделся, забился в угол и сидел там, насупившись и от нечего делать играя своим малакорским кинжалом. Кончилось тем, что он порезал палец и пришел в полное уныние, чувствуя себя беспомощным, бесполезным и никому не нужным. Когда стало совсем невмоготу, он поднялся и направился к выходу.

— Пойти прогуляться, что ли? — нерешительно сказал он.

— Погуляй, но далеко не уходи, а то заблудишься, — не поворачивая головы, ответила леди Мелия.

Ее слова оказались последней каплей, переполнившей чашу терпения Трэвиса. Пребывание в этом странном мире само по себе стало для него тяжким испытанием, а если добавить к этому унизительную зависимость от окружающих и роль мальчика на побегушках… Слепая ярость затуманила ему голову, руки непроизвольно сжались в кулаки.

— А я, между прочим, не совсем дурак, к вашему сведению! — громко и с вызовом заявил он, уже не заботясь о том, как  будет воспринята подобная дерзость.

На этот раз Мелия соизволила-таки оторваться от своего занятия. На лице ее не отражалось ни гнева, ни возмущения, ни даже удивления. Задумчиво посмотрев на него, она тихо сказала: