Природа охотника. Тургенев и органический мир - Томас П. Ходж
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Равнодушная природа
Красою вечною блистать»[264].
[Тургенев 19786, 4: 233–234]
Отцы и дети (1861)
Какое бы страстное, грешное, бунтующее сердце ни скрылось в могиле, цветы, растущие на ней, безмятежно глядят на нас своими невинными глазами: не об одном вечном спокойствии говорят нам они, о том великом спокойствии «равнодушной» природы; они говорят также о вечном примирении и о жизни бесконечной…
[Тургенев 1978а, 7: 188]
Синица (1863)
В песенке твоей приветной
Слух пленен ужели ж мой
Лишь природы безответной
Равнодушною игрой?
[Тургенев 1978а, 12: 298]
Довольно: Отрывок из записок умершего художника (1864)
В конце концов природа неотразима; ей спешить нечего, и рано или поздно она возьмет свое. Бессознательно и неуклонно покорная законам, она не знает искусства, как не знает свободы, как не знает добра; от века движущаяся, от века преходящая, она не терпит ничего бессмертного, ничего неизменного… Человек ее дитя; но человеческое – искусственное – ей враждебно, именно потому, что оно силится быть неизменным и бессмертным. Человек дитя природы; но она всеобщая мать, и у ней нет предпочтений: всё, что существует в ее лоне, возникло только на счет другого и должно в свое время уступить место другому – она создает, разрушая, и ей всё равно: что она создает, что она разрушает – лишь бы не переводилась жизнь, лишь бы смерть не теряла прав своих… <…> Где же нам, бедным людям, бедным художникам, сладить с этой глухонемой слепорожденной силой, которая даже не торжествует своих побед, а идет, идет вперед, всё пожирая? Как устоять против этих тяжелых, грубых, бесконечно и безустанно надвигающихся волн <…>?
[Тургенев 1978а, 7: 228–229]
Дым (1865–1867)
Но природа не справляется с логикой, с нашей человеческою логикой; у ней есть своя, которую мы не понимаем и не признаем до тех пор, пока она нас, как колесом, не переедет.
[Тургенев 1978а, 7: 373]
Письмо к Полине Виардо, Спасское, 23 июня (5 июля) 1868 года
Усевшись на скамью (как в первом письме моей повести «Фауст»), я невольно подумал о Виардо: залитая чистейшим светом, исполненная аромата, красоты и видимого покоя, земля вокруг меня являла собой настоящее поле брани: всё неистово, яростно пожирало друг друга: я спас жизнь маленькому муравью, которого, несмотря на отчаянное сопротивление, тащил, катил по песку, передвигаясь тигриными скачками, большой муравей: едва я освободил малыша, как он с такой же свирепостью вцепился в полудохлую мушку; на сей раз я не стал вмешиваться. Давить или быть раздавленным; третьего не дано: так будем же давить!
[Тургенев 19786, 9: 244]
Дрозд I (1877)
[Звуки, издаваемые дроздом в саду] дышали вечностью <…> всею свежестью, всем равнодушием, всею силою вечности. Голос самой природы слышался мне в них, тот красивый, бессознательный голос, который никогда не начинался – и не кончится никогда.
[Тургенев 1978а, 10: 176]
Природа (1879)
– Я [Природа] думаю о том, как бы придать большую силу мышцам ног блохи, чтобы ей удобнее было спасаться от врагов своих. Равновесие нападения и отпора нарушено… Надо его восстановить.
– Как? – пролепетал я в ответ. – Ты вот о чем думаешь? Но разве мы, люди, не любимые твои дети? <…>
– Все твари мои дети, <…> и я одинаково о них забочусь – и одинаково их истребляю. <…> Я не ведаю ни добра, ни зла… Разум мне не закон – и что такое справедливость? Я тебе дала жизнь – я ее отниму и дам другим, червям или людям… мне всё равно… А ты пока защищайся – и не мешай мне!
[Тургенев 1978а, 10: 165]
Письмо к Ж. А. Полонской, Буживаль, 27 мая (8 июня) 1882 года
А кругом всё зелено, цветет, птицы поют и т. д. Но всё это прекрасно и любезно, пока здоров; а тут [во время болезни] невольно вспоминается о «равнодушной» природе.
[Тургенев 1960-19686, 13.1: 269]
Приложение 2
<О «записках ружейного охотника» С. Т. Аксакова>[265]
В Москве вышли на днях «Записки ружейного охотника» С. Т А[ксако]ва – того самого автора, заметим кстати, которому мы уже обязаны прекрасной книгой об уженье[266]. Мы поздравляем русскую литературу и читателей наших с появлением этих «Записок». Подобные книги появляются у нас слишком редко. Кому еще не знакомо новое сочинение С. Т. А[ксако]ва, тот не может себе представить, до какой степени оно занимательно, какой обаятельной свежестью веет от его страниц. Да не подумают читатели, что «Записки ружейного охотника» имеют цену для одних охотников: всякий, кто только любит природу во всем ее разнообразии, во всей ее красоте и силе, всякий, кому дорого проявление жизни всеобщей, среди которой сам человек стоит, как звено живое, высшее, но тесно связанное с другими звеньями, – не оторвется от сочинения г. А[ксако]ва; оно станет его настольной книгой, он будет ее с наслаждением читать и перечитывать; естествоиспытатель придет от нее в восторг… Мы предоставим себе удовольствие в одном из следующих нумеров «Современника» подробно поговорить об этом сочинении, написанном с такой любовью и с таким знанием дела; и мы будем говорить о ней, находясь сами «на месте», в деревне, среди той природы, которой она служит таким верным и поэтическим отражением, предаваясь сами «ружейной охоте»; теперь мы ограничимся только просьбой к читателям не смешивать этой капитальной книги, которая в одно и то же время обогащает и ту специальную литературу, которой она принадлежит, и общую нашу словесность, – не смешивать ее с ничтожными и вздорными сочиненьицами об охоте, появившимися в последнее время[267].
А чтобы доказать читателям, что в наших похвалах книге г. А[ксако]ва нет ничего преувеличенного, предлагаем из нее несколько выписок[268]:
Вот описание лесной реки, от которой не отказался бы любой мастер. (Должно сказать, что г. А[ксако]в делит всю дичь на четыре главные отдела: на болотную, водяную, лесную и степную, и в начале каждого отдела начертывает общую картину места жительства этой дичи.)
<…>
Вот описание родника и «мельницы-колотовки»:
<…>
Вот отрывок «из внутренней» жизни леса:
<…>
Вот степь весною и осенью.
<…>
Но автор
