Мэрилин Монро - Игорь Беленький

Итак, Норма Джин с раннего детства заметно отличалась от остальных детей, но не внешностью, не характером, не одаренностью, не поведением. Тогда чем же? Айда, единственная, пожалуй, свидетельница детских лет Мэрилин, кроме редких и случайных наблюдений, ничем нам помочь не может. Биограф, как мы убедились, лишь констатирует сказанное ею. Тогда почему бы, казалось, не обратиться к фотографиям — их хотя и немного, но, как и всякий иконографический материал, они могут послужить свидетельством чисто личностных изменений. К сожалению, маленькую Норму Джин не снимали профессиональные фотографы — все ее изображения отчетливо любительские, случайные, выполненные без специальной психологической установки, какая несомненна в фотомодельных изображениях Мэрилин. В этой жизни «врасплох», «жизни на память», всем столь хорошо знакомой, Норма Джин предстает перед нами обычной малышкой: вот — ей год, и она сидит в беленьком платьице; вот — два года, и платье на ней вуалевое с рисунком из черешенок и яблочек; вот — тоже два года, и она в полосатом купальном костюмчике на пляже; вот — четыре года, и она сидит на подножке автомобиля Болендера, какой была снабжена в ту пору фордовская модель «Т», — на ней все семейство выезжало к океану. Такие или подобные снимки есть у всех нас, и именно поэтому всех нас «вычислить» по ним вряд ли возможно. И все-таки, глядя на них, один вывод я сделать берусь: несмотря на обычность, даже заурядность — не снимков — девочки, изображенной на них, — Айда Болендер именно Норму Джин выделила из прочих своих воспитанниц и воспитанников. (Правда, сказала она об этом уже постфактум, разговаривая с биографами Мэрилин. Однако правда и то, что удочерить супруги Болендер намеревались именно Норму Джин, а не кого-либо другого.) Полагаю, обстоятельство это наиболее примечательно из всего, что мы знаем о детстве Мэрилин, — кстати, несмотря на обилие воспоминаний, знаем очень немного. Вопреки обычности, обыкновенности, заурядности, ординарности, было же в этой маленькой девочке нечто, останавливающее внимание, — притом что внешность (пока) не имела никакого значения. Что это было?..

У Болендеров Норма Джин прожила почти семь лет. «Однажды мать, — вспоминает Мэрилин, — пришла меня навестить. Я была в кухне и мыла посуду. Обернулась — она стоит и молча смотрит на меня. И я вижу, глаза ее полны слез. Я удивилась, а она говорит: «Я строю дом, чтобы мы с тобой могли там жить. Его покрасят белой краской, и там будет задний двор». И ушла». В октябре 1933 года Глэдис действительно купила собственный дом — белое двухэтажное бунгало по Хайлэнд-авеню, неподалеку от Голливудского Амфитеатра. Дом этот не сохранился: как свидетельствует тот же Гайлс, на его месте устроена автостоянка для посетителей концертов. Но в ту пору — в тридцатые годы — этот дом выделялся в общей застройке.

Примерно в 1931–1932 годах на «Консолидэйтед филм» произошел пожар, и фирме пришлось менять помещение. Новые лаборатории размещались еще дальше от Хоторна, да и добираться до них было совсем уж неудобно. Поэтому Глэдис перебралась на новое место работы — в цех монтажа негативов киностудии «Коламбиа Пикчерз». Однако каким же образом простой монтажнице, хоть и работающей теперь на «Коламбии», ютившейся в меблированной комнате и даже вынужденной отдать ребенка в чужие руки, удалось собрать деньги и купить целый дом, да еще в труднейшие времена Депрессии? Как ни удивительно, именно потому, что времена были трудными. Глэдис в известной мере повезло: с одной стороны, ей было нечего терять в ходе повсеместных банковских банкротств — она не владела капиталом; с другой стороны, она и не была нищей, ибо имела твердый заработок. Кризис затронул кинопромышленность в последнюю очередь[4]. Если творческие участники съемочных групп и стали в разгар кризиса терять работу, а стало быть, и доходы, то технических работников студий эта напасть коснулась несравнимо меньше. Потому монтажница негативов Глэдис Бэйкер, по крайней мере с этой точки зрения, могла увереннее смотреть в будущее. (Не говорю уж о том, что к концу того же 1933 года, когда она купила свой дом по Хайлэнд-авеню, положение в стране стало усилиями Ф.-Д. Рузвельта и его администрации постепенно выправляться.)

По словам Гайлса, в тот год «студийным работникам, в том числе «звездам», задержали зарплату, и интерес к закладным был на редкость низким, потому привлекательный двухэтажный дом с георгианским портиком на фасаде был Глэдис по карману». Тем не менее, чувствуя, что обстановка в стране явно не из легких, Глэдис выказала похвальную осторожность и предусмотрительность и, купив дом, тут же сдала его в аренду, в свою очередь сняв у арендаторов две комнаты — одну для себя, другую для Нормы Джин. Повторюсь: если бы не роковое для всех Монро душевное заболевание, Глэдис могла бы быть прекрасной, рачительной и рассудительной хозяйкой, заботливой матерью, ибо в минуты просветления (или того, что медики называют ремиссией) она вела себя вполне трезво, здраво и рассудительно. Это очевидно. Но очевидно и другое. Во-первых, как увидим, уход Нормы Джин из семьи Болендер кардинально изменил ее судьбу, которая еще кто знает как сложилась бы, останься она в Хоторне. Во-вторых, покупка дома и сдача его в аренду практически посторонним людям имели смысл только в одном случае, точнее, при одном условии — нормальной психики Глэдис. Но именно это условие и отсутствовало, да иначе и не могло быть — в душевном отношении Глэдис была и осталась абсолютно больным человеком. А это в свою очередь тотчас же поставило под вопрос жизненный статус ее Семилетней дочки.

Семья, которой был сдан в аренду дом, состояла из двоих супругов и их взрослой дочери. Это было любопытное семейство, и не потому, что они — англичане, приехавшие сравнительно недавно в Штаты, чтобы заработать, и угодившие в кризис — в Депрессию. Любопытна была их профессия, особенно мужа и дочери — дублеры. Муж дублировал (естественно, в эпизодах, требовавших физических усилий) довольно известного в те годы Джорджа Арлиса, также английского актера, прославившегося, однако, в США. Дочь дублировала популярную актрису тридцатых годов Мадлен Кэрол. Мать была статисткой и исполняла «роли без слов» в костюмных фильмах и салонных комедиях. С одной стороны, это давало им постоянную работу — пока актеры, которых они дублировали пользовались успехом, им не за что было беспокоиться; с другой стороны, именно эта зависимость делала зыбкой почву под ногами. Да и сама профессия придавала всему этому семейству какую-то призрачность, несамостоятельность, безындивидуальность, что ли. Они словно существовали не сами по себе, а при ком-то, как тени живых людей. Кстати, ни в одной биографии Мэрилин, где затрагивается ее жизнь в этом купленном Глэдис доме, английское семейство не называется по фамилии. Можно подумать, что у них ее не было. Сегодня это кажется знаменательным и по другой причине: кому еще могла сдать в кои-то веки свой дом безумная Глэдис, как не людям-призракам — без фамилии, без лица, без слов?

Впрочем, первое время ничто, казалось, не внушало опасений. Хотя англичане (буду и я называть их так), имея взрослую дочь, не Бог весть как умели воспитывать маленьких детей, все же Норма Джин им понравилась. Она не требовала особых забот, не шалила и, в общем, вела себя так, как требовалось, — сказывалось воспитание, полученное в доме Болендеров. С другой стороны, различия с болендеровскими нравами бросались в глаза. То, что богобоязненные супруги из Хоторна клеймили как пороки рода человеческого, англичане рассматривали как вполне естественное времяпрепровождение. Они играли в карты, не чуждались порции виски, любили поесть и, связанные с кинематографом профессионально, разумеется, не могли считать его греховным занятием. Глава семейства водил Норму Джин в Египетский театр Граумана, где она, дожидаясь, пока начнут продавать билеты, следила за обезьянками, выпускаемыми из клеток на широкую площадку перед театром. Иногда Египетский театр заменялся Китайским, перед которым и по сей день расположена знаменитая цементная площадка с навечно отпечатанными следами рук и ног «звезд» американского кино, и Норме Джин было приятно сознавать, что ее нога ненамного уступает ноге Глории Свенсон, Клары Бау или Джэнет Гэйнор.

Для семилетнего ребенка смена не квартиры — жизненного стиля — событие серьезное, ибо, слушаясь (слушая, выслушивая, ослушиваясь или послушаясь), он формируется, мир и его закономерности, правила поведения, «правила игры» (и в кавычках и без них) выстраиваются в определенном порядке. Когда этот порядок нарушается (или замещается противоположным), то сбивается общий душевный (и духовный) строй, смещаются представления о жизни. В отличие от взрослого ребенок слушается, то есть принимает к исполнению законы жизни, не вдумываясь в них, не осмысляя и не размышляя на их счет. В конце концов, мир часто ограничивается дневным распорядком, и, если в одном доме запрещалось даже взрослым пить, курить, играть в карты, смотреть фильмы, а в другом все это поощряется, удивительно ли, что маленькая Норма Джин делает вывод об относительности любых запретов. Например, в полном соответствии с религиозными взглядами Болендеров Норма Джин выучила песню «Иисус меня любит» и часто пела ее на людях; в новом доме эту песню выслушивали с ироническими ухмылками. Пришлось забыть о ней и выучить слова из песен в фильмах с Джинджер Роджерс. Надо ли пояснять, что в фильмах вроде «42-й улицы», «Бродвейских негодяев», «Возлюбленной по профессии», «Не ставь на любовь» (это все фильмы 1933 года, то есть когда Норма Джин жила в «собственном» доме) не было упоминаний об Иисусе?