Граф де Габалис, или Разговоры о тайных науках - Николя де Виллар

— Чем же объясняет все это ваша божественная каббала? — осведомился я.

— Не спешите, — ответил он. — Прежде чем я раскрою вам сию тайну, мне надобно рассеять ваше заблуждение относительно этиx пресловутых испарений, о которых вы начитались у Аристотеля, Плутарха и Цицерона. Вы могли бы еще процитировать Ямвлиха: при всем своем уме, он некоторое время придерживался таких же ложных взглядов, пока сам не опроверг их в «Книге мистерий», где он подробно разбирает этот вопрос. Пьетро д'Апоне, Помпонацци, Левинит Сиренеус Луцилий Ванико пришли в восторг, отыскав сходные опровержения и у других античных классиков. Все так называемые вольнодумцы, говоря о вещах божественных, нередко выдают желаемое за действительное и не хотят видеть в пророчествах ничего сверхчеловеческого из страха признать что-либо, превосходящее человека. Они боятся встречи с иерархиями духовных существ — вместо этого они предпочли бы измыслить такую, что ведет прямехонько в бездну небытия. Вместо того чтобы воспарить к небесам, они копаются в земле; вместо того чтобы искать среди существ, превосходящих человека, причины его возвышенных озарений и проблесков божественности, они приписывают каким-то там испарениям свойство проникать в будущее, раскрывать сокровенное и возноситься до познания высочайших божественных тайн.

Такова плачевная участь человека, снедаемого духом противоречия и желанием во что бы то ни стало думать обо всем иначе, нежели остальные. Но ничего путного у таких людей не получается, они только и знают, что топчутся на месте. Эти вольнодумцы, не желая признать зависимости человека от субстанций менее материальных, чем он сам, силятся подчинить его каким-то испарениям, не принимая в расчет, что не может существовать ни малейшей связи между этим химерическим дымом и человеческой душой, между этой надуманной причиной и чудесными ее следствиями; будучи просто-напросто чудаками, они мнят себя людьми здравомыслящими, отрицая существование духов, корчат из себя вольнодумцев.

— Неужели, сударь, их чудачества так сильно вас волнуют? — прервал я графа.

— Ах, сын мой, — молвил он в ответ, — эти чудачества на самом деле — чума для здравого смысла и камень преткновения для самых сильных умов. Каким бы великим логиком ни был Аристотель, даже ему не удалось избежать ловушки, в которую заводят людей обуревающие их чудачества и фантазии.

— Так оно было и с Аристотелем, — поддакнул я, — он не смог избежать путаницы и противоречий. В своих книгах, «О происхождении животных» и «Этика», он говорит, что рассудок и понимание даются человеку извне, а не переходят как бы по наследству, от родителей; изучая духовные проявления, он приходит к выводу, что наша душа обладает совсем иной природой, нежели ожидаемый ею телесный состав, лишь затрудняющий наши мыслительные возможности, а вовсе им не споспешествуя.

— Каким же слепцом был бедный Аристотель, если, согласно вам, наш материальный состав не может служить источником возвышенных мыслей! Что уж тут говорить о каких-то жалких испарениях — могут ли они быть причиной наших мыслительных способностей и того экстаза, в который впадают пифии, изрекая свои пророчества? Вы и сами видите, сын мой, что наш древний вольнодумец заблуждался и сам себе противоречил, находясь в плену собственного сумасбродства.

— Вы, сударь, рассуждаете весьма здраво, — отозвался я, обрадованный тем, что мой собеседник и впрямь заговорил как человек, находящийся в здравом уме; это вселило в меня надежду, что его недуг может поддаться излечению, если только Богу будет угодно…

— Плутарх, — перебил мои размышления граф, — столь основательный в других сочинениях, не вызывает ничего, кроме жалости, своим диалогом «Отчего прекратились речения оракулов», где он позволяет себе оспаривать недоступные его уму и неоспоримые истины. Чего он только не придумывает! Но ведь если причиной вдохновения прорицательниц считать испарения земных недр, то все приблизившиеся к треножнику, а не одна только восседающая на нем девственница были бы охвачены таким же порывом озарения. Но как эти пары связаны с чревовещанием? Они вызываются естественными причинами, и посему действие их должно быть постоянным и непрерывным; почему же тогда прорицательницы впадают в экстаз лишь тогда, когда к ним являются вопрошатели? Не менее важен и другой вопрос: отчего земля перестала испускать эти божественные испарения? Стала ли она совсем не тою землей, какой была прежде? Получает ли она откуда-то совсем иные влияния? Омывают ли ее иные моря и иные реки? Кто решился замуровать ее поры, изменить саму ее природу?

Меня приводят в восторг Помпонацци, Луцилий и прочие вольнодумцы, принявшие идею Плутарха, но переиначившие ее на свой лад. Будучи человеком здравомыслящим, он рассуждал более справедливо, чем Цицерон и Аристотель; однако, не зная что сказать по поводу всех этих оракулов, после долгих колебаний остановился на том, будто исходящие из земных недр испарения вызваны неким божественным духом; божественными, по его мнению, были и необычайные озарения и прорицания жриц Аполлона. «Эти пророческие пары, — писал он, — суть дыхание божественнейшего и святейшего существа».

Что же касается Помпонацци и Луцилия с современными атеистами в придачу, то они не могли согласиться с таким объяснением, подразумевающим существование некоей божественной силы. «Эти испарения, — говорят они, — сродни тем парам, коими отравляются иные меланхолики, страдающие разлитием желчи и начинающие вследствие этого вещать на языках, которых вовсе не знают. Но Ферпель убедительно опроверг этих нечестивцев, доказав, что такая зловредная жидкость не может явиться причиной глаголания на незнакомых языках, каковое является одним из чудеснейших следствий нашего разумения. Впрочем, и он был так же непоследователен, приписав дар Пселлу и другим людям, не сумевшим достаточно глубоко проникнуть в тайны нашей божественной Философии. Не зная, чем объяснить эти поразительные явления, он, подобно монахам и базарным кумушкам, приписал их дьяволу.

— А кому же их следует приписывать? — осведомился я. — Жду не дождусь, когда же вы раскроете передо мной сию каббалистическую тайну.

— На нее набрел и сам Плутарх, но у него не хватило духу на том и остановиться. Этот язычник утверждал, что чревовещание не очень-то пристойное занятие для величественных богов, но в то же время оно превосходит духовные способности человека. Боги оказали огромную услугу философии, поставив между самими собой и людьми неких смертных посредников, коим можно приписать все, что не под силу слабым людям, и которые в то же время не дерзают приблизиться к божественному величию. Таково мнение всей древней философии. Платоники и пифагорейцы переняли его у египтян, а те в свою очередь унаследовали от Иосифа и прочих иудеев, живших в Египте до перехода через Чермное море. Иудеи называли таких существ, посредников между ангелом и человеком, „садаимами“, а греки, поменяв порядок слогов в этом наименовании и прибавив к ним еще одну букву, нарекли их „даймонами“. Судя по описанию античных авторов, эти демоны были воздушным переплетением, властвующим над природными стихиями, но племенем смертным и способным к деторождению. В наш век, несклонный к разысканию истины в ее первоистоках, то бишь в иудейской каббале и теологии, мало кто подозревает о существовании этого воздушного народа, тогда как иудеи были наделены особым даром, позволявшим общаться и беседовать с его представителями.

— Вы, сударь, как мне кажется, снова вернулись к своим сильфам, — заметил я.

— Да, сын мой, — ответствовал он. — Поклонение терафимам было лишь внешней церемонией, которую иудеям приходилось соблюдать ради общения с этими существами. Пророк Михей, жалуясь в книге Судей Израилевых на то, что у него отняли огонь богов, оплакивал лишь утрату небольшой статуэтки, посредством которой с ним общались сильфы. Бог, коего Рахиль похитила у своего отца, был еще одним терафимом. Но ни Михей, ни Лаван не сделались идолопоклонниками, ведь не стал бы Иаков целых четырнадцать лет жить в доме человека, чтущего идолов, а затем вступать с ним в родство, взяв себе в жены его дочь. Все они общались с сильфами, и мы знаем из преданий, что синагога считала такое общение позволительным и что идол жены царя Давида был на самом деле терафимом, позволявшим ей советоваться со стихийными духами, ибо не мог великий пророк смириться с идолопоклонством в собственном доме.

После того как Господь, карая человечество за первородный грех, перестал заботиться о спасении мира, эти стихийные духи принялись посредством оракулов сообщать людям то, что им известно о Боге, призывать их к добродетели, давать им мудрые и полезные советы, которые во множестве сохранились в сочинениях Плутарха и прочих древних историков.