Только никому не говори - Инна Булгакова

- С вами говорят из отрадненской больницы. Здесь лежит ваш бывший тесть, Павел Матвеевич Черкасский. Вы не могли бы срочно приехать?

- Зачем?

- Это не телефонный разговор.

- Почему Павел Матвеевич не может позвонить сам?

- Он в тяжёлом состоянии, не встаёт.

- А вы кто?

- Его сосед по палате. Травматологическое отделение, палата номер семь.

- Хорошо. Я приеду в течение дня.

Я совершенно не надеялся на успех, но он приехал, к счастью, после Анюты. Он приехал и остался, несмотря на жутковатую встряску, которой встретил его больной, несмотря на все эти годы, что разделили их, казалось, навсегда. Что привело его — любопытство, страх или сострадание?

- Вам жалко Павла Матвеевича, потому что он был умён? Вы принимаете в расчёт только умных?

- Естественно. Разум — единственно надёжный критерий.

- А дураков куда девать? Или того же старика? Ведь он лишился вашей последней надежды — разума.

- Послушайте, вы чем занимаетесь?

- Иван Арсеньевич Глебов. Прозаик.

- Ясно. Слова, слова, слова.

- А вы математик: цифры и цифры. Значит, человеку человека не понять?

- Вы вызвали меня на философский диспут?

- Меня заинтересовала судьба Павла Матвеевича. Хотелось бы разобраться в этом.

- И книжечку издать? — математик улыбнулся. — Правильно. Профессия обязывает.

- Я бы не назвал свой интерес профессиональным. Так же, как и вам, жалко старика.

- Никакая жалость его не спасёт.

- Допустим. Но я хочу знать, кто его до этого довёл.

- Я — кто же ещё? Вы об этом прямо сказали.

- Я упомянул о факте и жду объяснений. Хотите мне помочь?

- Не хочу ко всему этому возвращаться.

- Вы боитесь?

Математик улыбнулся снисходительно, сел на табуретку и выжидающе уставился на меня. Мой ровесник — тридцать три года. Невысокого роста, крепкий, широкоплечий, широколобый, с уже приличной лысиной. Вообще лицо с первого взгляда кажется заурядным, но выражение силы — или злобы? — одним словом, характера — вдруг впечатляет.

- Дмитрий Алексеевич мне рассказывал…

- Ну как же я сразу не догадался! — воскликнул математик. — Ну конечно, Друг дома! Я его так и зову — Друг дома — с большой буквы. Он из этой истории прямо сделал себе хобби. Сознайтесь, ведь это он вас вдохновил? Он и ко мне подбирался.

- Вы не вдохновились?

- У меня в жизни, знаете, есть дела поважнее. Я ведь не свободный любвеобильный художник на собственной машине, который может ездить куда угодно в любое время суток, делать что угодно и по каждому поводу давать волю своим чувствам.

- Каким чувствам?

- Самым благородным, разумеется.

- Звучит двусмысленно. Вы что-то имеете против Дмитрия Алексеевича?

- Лично против Щербатова — ничего. Но в целом эстетов выношу с трудом.

- Эстет? Всего лишь? По-моему, он гораздо глубже.

- Вам виднее, вы с ним наверняка одного поля ягода: поклонники, так сказать, чистой красоты.

- Благодарю. И как же он к вам подбирался?

- Что я делал, где я был. Мне и так осточертели с этим алиби. Когда все версии о сексуальных маньяках и дачных соседях (Звягинцевым все лето отравили), вообще об убийцах со стороны все версии оказались исчерпанными, принялись за нас. И представьте: самой подходящей кандидатурой оказался я. Мальчишка этот, Петя, в Ленинграде, Анюта-сирота, в горе, художник — в творчестве. Всю среду писал портрет одного кавказского друга, а ночью они с ним ездили по гостям, даже ночевали у каких-то знакомых. Одним словом, все вне подозрений. Кроме меня.

- Что делали в это время вы?

- И вы туда же? Так вот, я алиби себе не подготовил и вёл нормальный образ жизни. До шести часов работал на машине, перед уходом заглянул в свой отдел. После шести поехал домой и опять-таки работал — один. В двенадцать лёг спать — и опять один. Отсыпался в одиночестве.

- Что значит «отсыпался»?

- А, у Анюты патологический сон: просыпается от малейшего шороха.

- Это новость! Она принимает снотворное?

- Нет, она где-то прочитала, что от снотворного не настоящий сон, а обморок.

- Так что же произошло, по-вашему, на даче в ночь исчезновения Маруси?

- Понятия не имею. Разве что какой-нибудь гений злодейства их обеих опоил и усыпил.

- По словам Анюты, они ни с кем в среду не общались. Так что это невозможно.

- Все возможно, если очень захочется. Например, пробраться в дом, пока они были на речке, и подсыпать чего-то в чайник. Он стоял на плите в кухне.

- Но Петя утверждает, что дом был на запоре: и дверь и окна. Следы взлома обнаружились бы.

- Да конечно, все это фантастика! Кому их надо было усыплять и зачем?

- У Черкасских имелись какие-нибудь ценности?

- Они годы жили на зарплату Павла Матвеевича и едва сводили концы с концами. Тёмная история. Эстет сказал бы: страшная и таинственная история.

- Борис Николаевич, когда вы впервые услышали об исчезновении Маруси?

- Анюта мне в четверг позвонила в институт, но я два дня подряд-среду и четверг — работал в другом здании. В три я зашёл в свой отдел, и мне сказали, что звонила жена: на даче что-то случилось. Я поехал на дачу.

- Сколько времени занимает путь от вашего института до Отрады?

- Чуть больше часа.

- Однако вы приехали только в семь.

- Естественно. После окончания рабочего дня.

- Вас не отпустили раньше?

- Я и не отпрашивался.

- Завидное хладнокровие.

- А чего суетиться? Мою жену утешил бы Друг дома, — математик помолчал. — Ну, тут телеграмму от родителей принесли…

- Борис Николаевич, а вас не удивило, что Анюта как-то преждевременно восприняла все трагически?

- Меня ничего не удивило, женщины уже давно меня не удивляют. Утончённые натуры.

- Но ведь она могла предположить, как её звонок отразится на матери?

- Да ведь звонила она все-таки отцу.

- А почему он так спешно вылетел, не дождавшись каких-то определённых известий?

- Очевидно, почувствовал что-то серьёзное. Просто панике он бы не поддался.

Анюта рассчитывала, что Павел Матвеевич сумеет приехать один. Но он не сумел. Он сказал жене, что у них несчастный случай в клинике, с его пациентом, нужна срочная операция. Вообще это в его духе, он был настоящий врач. Однако она не поверила.

- Откуда вы все это знаете?

- Павел Матвеевич говорил, когда мы ездили заказывать гроб. Любовь Андреевна была проницательна и слишком любила своих близких. И близкие отплатили ей за любовь полной мерой. Вот вам неразумный критерий.

- Вы полагаете, она жила и умерла бессмысленно?

- Так получается.

- Не верю. Ладно, она поехала с мужем…

- Да, она настояла. Он боялся её брать, боялся оставить. Уже в самолёте пытался подготовить: сестры вроде поссорились, Маруся вроде сбежала в Москву… А тут участковый сразу с трупом… Она, понимаете, не была к этому готова.

- А кто-нибудь был к этому готов?

- Вы меня не ловите-не поймаете. Они вернулись с опознания, Анюта их ждала, места себе не находила. Но когда она подбежала к ним, Любовь Андреевна вдруг крикнула: «Как ты могла!» — и потеряла сознание.

Любопытно! Уже с начала нашего разговора я чувствовал, как Борис упорно стремится нацелить моё внимание на художника и Анюту. Против Дмитрия Алексеевича он, видно, фактов не имел, ограничиваясь намёками: «свободный любвеобильный эстет, поклонник красоты… свободен в течение суток…» Против Анюты — имел. И факты любопытные: слишком нервный сон и последние слова матери. Восстановить справедливость он старался или хотел отвлечь моё внимание от себя?

- «Как ты могла»? Мне об этом никто не говорил.

- Мало ли что вам ещё не говорили!

- Как вы её слова объясните?

- Это очевидно. Она знала, что сестры поссорились, и обвинила старшую.

- Но на самом деле они не ссорились, так ведь?

- Мне неизвестно, что в ту ночь произошло.

- Борис Николаевич, об этих обстоятельствах… ну, о сне Анюты и о словах её матери вы говорили следователю?

- Воздержался. Мы втроём с женой и Другом дома выступали единым фронтом.

- Почему же сейчас сказали мне?

- Догадайтесь.

- Попробую. Ведь вы не случайно проболтались?

- Нет.

- Вы считаете свою бывшую жену причастной к исчезновению Маруси?

- Не догадались.

- Ладно, на досуге подумаю. А о чем ещё вы говорили с Павлом Матвеевичем, когда ездили заказывать гроб?

- Ему было не до разговоров.

- Какие-нибудь странности вы в нем заметили?

- Наверное, горе всегда производит странное впечатление. Но каких-то патологических отклонений я не заметил.

- Что вы сказали Павлу Матвеевичу, когда уходили с поминок?

- Что у меня болит голова, и я уезжаю к себе.

- И все?

- И все.

- Что он вам ответил?

- Что-то вроде того, что они без меня обойдутся. Он обиделся.

- Обиделся? С чего бы это? Ведь он всего лишь потерял жену и дочь, а вы в подходящий момент всего лишь бросили его.