Рассказы - Николай Внуков

— Мы хотим ее продать, — сказал Орька.

— Да вы знаете, сколько она стоит?

— Знаем, — сказал Орька.

— Так, — сказал Гуковский и задумался, глядя в окно.

Мы сидели, смотрели на него и молчали.

— Что вы будете делать с такими деньгами?

— Мы хотим купить для нашего класса... ну, в общем, для школы, два автомобиля. Легковых. Потом электрическую машину. Ну, еще фотоаппараты...

— Велосипеды, — подсказал я.

— И еще съездить всем классом в Москву...

Гуковский улыбнулся и покачал головой:

— Ну и сорванцы!

— Алексей Николаевич! — сказал Орька. — Мы же не для себя, мы для школы. И мы пришли к вам посоветоваться. Помогите нам продать эту марку.

— По-моему, можно сделать так, — наконец сказал он. — Мы пошлем эту марку ценной бандеролью в Москву, в Центральную филателистическую контору на экспертизу. Там еще раз проверят, настоящая она или нет, хотя я нисколько не сомневаюсь в ее подлинности. К бандероли мы приложим письмо. В письме мы спросим, каким образом можно реализовать эту Гвиану. Я это сделаю сегодня же. Надеюсь, вы мне доверяете?

— Конечно! — сказали мы в один голос.

— Прекрасно! А теперь дайте мне ваш адрес. Я хочу, чтобы ответ из Москвы пришел к вам домой.

Ответ из Москвы пришел на десятый день. Орька сразу примчался ко мне. Он даже не распечатал письмо. Он хотел, чтобы мы это сделали вместе. Он был настоящим другом.

Я нашел тетушкины ножницы, и мы осторожно разрезали большой конверт из толстой серой бумаги. Внутри лежал сложенный вчетверо лист. На нем было напечатано:

«Уважаемый товарищ Кириков!

Вы поступили правильно, прислав на экспертизу в Главную филателистическую контору эту марку. Специальная экспертная комиссия установила, что это действительно так называемая „Розовая Гвиана“, марка очень редкая и имеющая большую историческую ценность. Горячо поздравляем Вас с необычной находкой и сообщаем, что мы командировали нашего сотрудника с Вашей маркой в Главную контору Международного почтового союза в Женеве (Швейцария) для окончательного установления подлинности марки.

О результате мы Вам сообщим.

С уважением и пожеланием новых интересных находок.

Черенцов,

эксперт Главной филателистической конторы».

Через полчаса мы сидели в тихом и пыльном кабинете Гуковского. Синий вечер густел за окном. На столе горела лампа под зеленым абажуром. Алексей Николаевич принял нас, как старых хороших знакомых. Глаза его блестели и смеялись, когда он читал письмо.

— Вот видите! Я не ошибся. Дорогие мои, вы даже не представляете себе, какой шум поднимаете среди филателистов всего мира! Третья «Розовая Гвиана»! И найдена где? В Советском Союзе. Кем найдена, спрашиваю? Мальчишками, пионерами.

Он положил письмо на стол и обнял нас за плечи.

— Алексей Николаевич, это правда, что она самая первая в мире? — спросил Орька.

— Нет, друзья. Самая первая — «Королева Виктория». А «Розовая Гвиана» самая дорогая марка, — сказал Алексей Николаевич. — Не так давно с третьей «Розовой Гвианой» произошел трагический случай — она стоила жизни бедняку индусу.

— С третьей? Почему с третьей? Ведь третья же наша! — сказал Орька.

— Нет. Третью «Розовую Гвиану» нашел Джаган.

— Так, значит, наша — четвертая?

— Нет. Ваша третья.

— Почему?

Алексей Николаевич поудобнее уселся в кресле.

— Третья была найдена в Индии. Там, в городе Майсуре, в центральном почтовом отделении служил тихий, незаметный чиновник Джаган...

Когда Алексей Николаевич кончил рассказ, Орька посмотрел на меня и сказал:

— Понял теперь, что такое филателия?

— Понял, — ответил я.

Через несколько дней все в нашем классе знали о необычайной находке Орьки Кирикова, о том, что сейчас ее рассматривают международные эксперты в Швейцарии и что скоро из Женевы должен прийти ответ.

Орька ходил сам не свой от гордости и всем рассказывал о том, как он выменял у незнакомого мальчишки коробку старых марок и нашел среди них «Розовую Гвиану». Он всем показывал письмо из Москвы, и скоро его так зачитали, что некоторые строчки совсем стерлись.

А потом вдруг он позвал меня в парк, и мы ушли далеко, в самый конец липовой аллеи, и сквозь заросли терна и алычи пробрались на маленькую глухую полянку.

Орька сорвал длинную травину и начал ее жевать. Он о чем-то думал, прищуривая глаза. Затем сказал:

— Я не хочу продавать марку.

Я даже подскочил от неожиданности.

— Почему?

— По-моему, это нечестно: продавать марку государству.

— Почему — нечестно? Ведь ты ее нашел. Как золотой клад. Ведь находят же золотые клады и сдают их государству. И государство платит премию тому, кто нашел. Об этом даже в газетах пишут.

— А я хочу по-другому, — сказал Орька. — Я хочу подарить марку государственной коллекции.

Я молчал. Меня будто водой окатили. Я смотрел на Орьку во все глаза и никак не мог понять, шутит он или говорит всерьез. Ведь если он подарит марку, то у нас не будет ни автомобилей, ни велосипедов, ни фотоаппаратов — ничего не будет.

— Орька, — сказал я, — ты это взаправду?

— А ты думаешь? — сказал он.

Мы помолчали.

— Я подарю марку государственной коллекции и откажусь от премии, — сказал Орька. — Я несколько дней думал. Ведь это просто случай, что она попала в мои руки, понимаешь? Зачем же пользоваться глупым случаем, чтобы брать с государства деньги?

Я молчал. Я искал хоть какое-нибудь доказательство, чтобы разубедить Орьку. Все-таки это его заслуга, что он нашел эту марку и определил ее по каталогу. Не встреть он тогда в магазине того мальчишку, и марка пропала бы и для Орьки, и для государства, и для всего мира. Мальчишка-то, судя по всему, ничего не смыслил в редких марках. Но все доказательства казались мне почему-то слишком слабыми.

— Все-таки ты дурак, — сказал я наконец.

— Может быть, — сказал Орька.

И мы разошлись.

Мы не разговаривали два дня, хотя в классе сидели друг за другом. Я злился на Орьку. Конечно, его похвалят в газете. И Алексей Николаевич похвалит. И учителя похвалят. Слава! Еще бы! Такую дорогую марку — и вдруг задаром, за просто так подарить государственной коллекции! А для чего тогда было мечтать о машинах, о велосипедах и фото?..

А потом пришло письмо из Москвы. Вернее, в конверте было не одно письмо, а целых три и еще специальный пакетик, в котором лежала «Розовая Гвиана».

Первое письмо, напечатанное синими буквами, было коротким.

«Дорогой товарищ Караков! — говорилось в нем. — Посылаем. Вам заключение экспертной комиссии Международного почтового союза (оригинал на немецком языке и перевод).

С уважением

Черенцов,

эксперт Главной филателистической конторы».

Орька развернул второе письмо, на плотной блестящей бумаге. Он так торопился, что надорвал край листка. Перед нашими глазами зарябили ровные латинские буквы.

«Geehrter Herr Kirikoff», — прочитали мы и ничего не поняли, потому что в школе учили английский. На третьем листке оказался перевод.

«Уважаемый господин Кириков», — прочитал Орька и покраснел. — Ишь ты, господин! — сказал он. — Здорово придумали, черти!

«Уважаемый господин Кириков! Экспертная комиссия Международного почтового союза в составе г.г. Зеефельда, Хартвица и Блюма 28 апреля с. г. подвергла экспертизе найденную Вами марку, о чем был составлен специальный акт».

— Ого! — сказал Орька. — Специальный! — и посмотрел на меня.

— Давай быстрей, не тяни, — сказал я.

«Как было установлено комиссией, это действительно „Розовая Гвиана“, как ее называют коллекционеры, но не подлинная, а талантливо подделанная знаменитым реставратором-филателистом Фурнье. Такие марки в филателистической практике называются „новоделами“».

Мы переглянулись. Орькина рука с письмом опустилась на стол. На его щеках медленно остывали красные пятна.

— Орька, это все? — спросил я,

— Нет... — сказал он. — Там еще что-то написано.

— Дай посмотреть.

— Подожди, я сам.

«Присланный Вами „новодел“ изготовлен, как было установлено, в двадцатые годы нашего столетия. Интересен тот факт, что коллекционерам мира не известно ни одной подделки „Розовой Гвианы“. Таким образом, Вы являетесь первооткрывателем этого „новодела“, который, хотя и не имеет исторической и коллекционной стоимости, указанной в каталогах, оценен Международной экспертной комиссией в 500 американских долларов».

Орька положил письмо на стол.

— Все? — спросил я.

— Все. Там дальше идут подписи, — сказал он.

— Что будем делать? Все-таки пятьсот долларов.