Федер - Фредерик Стендаль

Погруженный в эти приятные размышления, Федер не заметил наемного экипажа, остановившегося перед Тортони. Взгляд художника был привлечен стройной фигурой молодой женщины, легко ступавшей по каменным ступенькам подъезда. Затем Федер поднял глаза к шляпке, и сердце его забилось; он изменился в лице. Его жадный взор перенесся на мужчину, который вел даму под руку. Да, это был тот самый огромный человек, ростом в пять футов шесть дюймов и чрезмерно толстый, человек, имевший честь состоять вице-президентом коммерческого трибунала. Федер снова с восторгом перевел взгляд на молодую женщину, которая вошла в кафе и теперь поднималась по внутренней лестнице, ведущей в залы второго этажа. Он нашел в ее походке и фигуре восхитительное изящество, которого не заметил вначале, когда смотрел на нее, еще не узнавая. Он почувствовал себя преисполненным радости.

«Эта провинциалка возвращает мне молодость». Такие слова уже много значили для нашего художника, а между тем ему не было еще двадцати шести лет. Что же делать, такой ценой покупаются исключительные успехи в мире искусства и литературы. Всевозможные комедии, которые искусно разыгрывал Федер под руководством многоопытной Розалинды, состарили его душу и даже слегка иссушили его лицо. Бедняга никогда не позволял себе ни одного жеста, никогда не поднимался со скамьи, чтобы взять под руку проходившего мимо приятеля, не задав себе моментально вопроса, в конце концов ставшего привычным: «А прилично ли это?» Быть может, в первый раз с тех пор, как Розалинда переделала его характер, он не задал себе этого вопроса, поднимаясь вприпрыжку по лестнице кафе Тортони и стараясь догнать прелестную фигурку, промелькнувшую перед его глазами. Валентина расположилась за одним из дальних столиков, в углу зала. «К чему мне выносить голоса мужчин?» — подумал Федер, занимая место, откуда он мог превосходно видеть молодую провинциалку, в то время как сам был почти совершенно скрыт шляпами двух сидевших перед ним дам. Он был погружен в глубокую задумчивость и грустно улыбался своим мыслям; он говорил себе: «Вот таким я был восемь лет назад, когда ухаживал за бедным «Маленьким матросом», — как вдруг его привел в себя зычный голос, прокричавший очень близко от его уха:

— Ага! Вот и наш друг!

И чья-то лапища опустилась на его плечо.

При этом громком возгласе все дамские шляпы, находившиеся в зале, заколыхались. То был г-н Буассо, решивший проявить учтивость по отношению к «дружище Федеру», как он его называл. Федер с улыбкой подошел к столику Валентины. Однако вскоре — он и сам этого не заметил — улыбка сменилась у него выражением серьезного и глубокого внимания. Он всматривался в лицо Валентины, с которой расстался всего несколько часов назад, и почти не узнавал его: такие смелые выводы делал он из каждой его черты. В то время как он мысленно отвергал или принимал каждый из этих выводов в отдельности, Делангль оглушал его огромным количеством дружеских фраз, которые явным образом должны были послужить предисловием к какому-то необычному предложению. «Успею заняться им тогда, когда он выскажется яснее», — думал Федер. Пока что он изощренным взглядом портретиста изучал лицо Валентины, и оно пугало его. Особенно своеобразна была линия лба: такую линию можно иногда встретить у античных статуй, и она почти всегда является верным признаком непоколебимости принимаемых человеком решений.

«Брат ее сказал, что она набожна; если я дам ей понять, что нахожу ее красивой, она способна запретить мне видеться с ней и не отступит затем от своего решения». Эти мысли могли бы внушить некоторый страх, но они показались Федеру восхитительными, а главное — совершенно новыми. Его размышления были прерваны ясным и точным предложением приходить писать портрет Валентины (именно так выразился Делангль) в гостиницу «Терраса», где она остановилась. Эта фамильярность так очаровала Федера, что сначала он согласился. Но, спохватившись, стал благоразумно выдвигать тысячу возражений. Ему хотелось заставить заговорить Валентину, но она была всецело занята тем, что внимательно его рассматривала, и он не смог добиться от нее ничего, кроме междометий. Федер был до такой степени поглощен некоторыми подробностями, о которых не имел возможности говорить вслух, что, протестуя против того, чтобы писать портрет не у себя в ателье, он нечаянно сказал две-три нелепости, не ускользнувшие от внимания Делангля. Тот наклонился к сестре и шепнул ей:

— Он явно рассеян, здесь, в зале, есть кто-то из его дам.

Любопытный взор молодой провинциалки тотчас же занялся изучением всех присутствующих женщин. Одна из них, с крупными чертами лица и пышным бюстом, каким-то странным взглядом следила за каждым движением нашего героя. Это была всего лишь немецкая княгиня, портрет которой когда-то написал Федер; она была задета его манерой никогда не раскланиваться со своими моделями, даже с теми из них, которые в свое время удостаивали его интимной беседой.

Наконец после долгих пререканий — они тянулись более трех четвертей часа и благодаря крикливым голосам двух провинциалов доставили развлечение всем посетителям Тортони, а Федеру составили шумную рекламу — было решено, что супруги Буассо и Делангль будут говорить всем, будто портрет является результатом пари. Это могло послужить достаточным объяснением необычного решения Федера работать вне своего ателье.

— Да, чуть было не забыл! — вскричал Федер, внезапно вспомнив о своем намерении воспользоваться любезностью Эжена Делакруа. — У меня есть один знакомый молодой художник. Судьба наделила его крупным дарованием, но обязала содержать мать и четырех сестер. Я поклялся себе, что в определенные дни недели буду давать ему бесплатные уроки. В эти дни он скромно пишет в уголке моего ателье, а я каждые четверть часа бросаю беглый взгляд на его работу. Он молчалив, скромен, и я попрошу у вас разрешения посадить его в уголке комнаты, где буду иметь честь писать портрет госпожи Буассо.

Первый сеанс состоялся на следующий же день. Ни у художника, ни у его модели не было желания разговаривать. У них был предлог смотреть друг на друга, и они широко воспользовались этой возможностью. Федер снова отказался от обеда у богатого провинциала, но вечером в Опере была премьера, и он принял приглашение в ложу г-жи Буассо.

Во время второго акта, когда все так скучали, как только можно скучать в Опере, другими словами, когда скука перешла все границы человеческого терпения, — в особенности для людей, обладающих некоторым умом и некоторой тонкостью воображения, — Федер и Валентина понемногу разговорились, и вскоре их беседа сделалась такой живой и такой естественной, словно они были старыми знакомыми. Они прерывали и опровергали друг друга, нимало не заботясь о форме, в которую облекали свои мысли. К счастью, муж г-жи Буассо и Делангль не принадлежали к числу тех, кто мог бы понять, что оба собеседника лишь потому разговаривали так непринужденно, что были уверены друг в друге. Разумеется, будь у Валентины хоть малейшее знание жизни, она бы не позволила человеку, с которым была знакома не более трех дней, принять тон подобной интимности, но весь ее житейский опыт ограничивался визитами к родственникам мужа да ролью хозяйки дома на десятке званых обедов и на двух парадных балах, устроенных г-ном Буассо после свадьбы.

Во время второго сеанса беседа была полна оживления и величайшей непринужденности. Делангль и Буассо каждую минуту входили в спальню Валентины, которая была выбрана в качестве ателье, так как только в этой комнате имелось окно, выходившее на север, и, следовательно, всегда было одинаковое освещение.

— Между прочим, — сказала Валентина своему художнику, — как это случилось, что вы уступили в вопросе об ателье и согласились писать портрет у меня дома?

— Дело в том, что я вдруг заметил, что люблю вас.

Лишь дойдя до второй части этой странной фразы, Федер понял, чем он рискует. «Что ж, — подумал он, — сейчас она позовет мужа; он больше не оставит нас наедине, и любезность этого субъекта излечит меня от нелепой фантазии, которая готовит мне огорчение в весьма близком будущем: ведь Валентина скоро уедет из Парижа».

Услышав странные слова, произнесенные Федером искренне и нежно, но вместе с тем так непринужденно и громко, словно он ответил на вопрос: «Поедете ли вы завтра за город?» — Валентина в первую минуту почувствовала волнение и беспредельное счастье. Она смотрела на Федера широко раскрытыми глазами, не скрывавшими ни одного оттенка ее чувств. Затем выражение ее глаз внезапно изменилось и стало гневным. «Каким легким тоном сказал он мне о своей любви! — подумала она. — А ведь она является дерзостью с его стороны! Как видно, мое поведение показалось ему очень легкомысленным, если он мог составить план подобного признания!.. Составить план! Нет, этого не может быть!» — возразила она сама себе, как бы оправдывая его, но тут же забыла об этом, чтобы обдумать ответ, который ей следовало дать.