Однажды летом - Робардс Карен

В семье снисходительно посмеивались над ее творчеством.

И все равно она любила своих родных не меньше, чем они ее.

Частенько Рейчел вспоминала историю гадкого утенка. Как она ни старалась походить на других – а ее старательности можно было позавидовать, – все равно ничего не получалось. В конце концов она научилась притворяться такой, как все. Жить стало легче, да и задача-то, в общем, оказалась несложной. Требовалось лишь побольше помалкивать, держать при себе свои мысли и чувства.

Рейчел испытала некоторое облегчение, когда наконец въехала в обозначенные массивными каменными колоннами ворота раскинувшейся на двухстах пятидесяти акрах фермы Уолнат-Гроув – родового гнезда вот уже нескольких поколений Грантов. Головная боль отступила. Возвращение домой всегда действовало на Рейчел благотворно. Она любила этот несуразный вековой давности дом, в котором родилась и выросла. Любила длинную подъездную аллею, петляющую меж раскидистых дубов и кленов, которую только лет десять назад удосужились вымостить булыжником. Любила цветущий кроваво-красный дерн и багрянку, весной превращавшие сад в страну чудес; персиковые деревья, щедро одаривавшие своими сочными плодами; густой орешник, усыпанный осенью твердыми зелеными шариками, которые потом оборачивались орехами и их можно было грызть долгими зимними вечерами. Любила лошадей, которые безмятежно щипали траву на огороженных деревянными заборами полях за домом. Любила амбар, построенный еще прадедом и его тестем, и три пруда, и леса, обступавшие ферму со всех сторон. Любила старомодное крыльцо, прилепившееся к боковой стене дома, под ним она обычно ставила свой автомобиль. Любила облупившуюся белую краску, под которой проглядывал нежно-розовый кирпич стен, любила красный цвет кровли, венчавшей три с половиной этажа дома. Широкую веранду с ее толстыми белыми колоннами, придававшими особое величие фасаду дома; выложенную камнем тропинку, ведущую на задний двор. По этой тропинке она сейчас и направилась с охапкой покупок, впитывая в себя любимые пейзажи, ароматы, звуки родного дома, которые успокаивали издерганные нервы. Как всегда, возвращение домой было в радость.

– Ты купила свиные отбивные? Отец их просил, ты не забыла? – донесся из кухни раздраженный, как это часто бывало в последнее время, голос Элизабет Грант, матери Рейчел.

Пожалуй, лишь высокий – около пяти футов – рост и худощавое телосложение выдавали кровное родство Элизабет и Рейчел. В остальном внешнего сходства практически не было. Коротко подстриженные волнистые волосы Элизабет, когда-то черные от природы, теперь были тоже черными, но уже крашеными. Тонкая, оливкового оттенка кожа на лице сморщилась после долголетнего увлечения загаром, но искусно нанесенный макияж успешно маскировал изъяны. Элизабет всегда выглядела ухоженной и принаряженной, даже если не собиралась выходить из дома. Вот и сегодня она щеголяла в изумрудно-зеленом трикотажном платье-рубашке, дополнив свой туалет изысканными золотыми украшениями и легкими туфельками в тон платью. Когда-то Элизабет была красавицей, и следы былой привлекательности еще проглядывали.

Рейчел не могла похвастаться эффектной внешностью и неизменно чувствовала себя немного виноватой перед матерью, которая явно была разочарована тем, что дочь унаследовала черты лица и цвет волос отца, а не ее.

– Да, мама, купила. – Рейчел протянула пакеты Тильде, вовремя выскочившей из-за спины Элизабет.

Тильда – уютная толстушка в облегающих брюках «стрейч» и безразмерной трикотажной майке, которые она носила вопреки своему пятидесятидвухлетнему возрасту, служила у Грантов экономкой вот уже много лет – во всяком случае, сколько Рейчел помнила. Тильда и ее муж Джей-Ди, выполнявшие всю работу по дому, давно уже стали членами семьи Грантов, хотя каждый вечер они возвращались к себе домой в Перритаун.

– Я бы и сама сходила в магазин, миссис Грант, если бы вы сказали, что нужно что-то купить. – В голосе Тильды сквозил легкий упрек, когда она волокла тяжелую ношу к кухонному прилавку. Рейчел она любила не меньше, чем своих шестерых детей, и всегда следила, чтобы ее любимицу не обременяли поручениями. Даже если эти поручения исходили от родной матери Рейчел.

– Ты же знаешь, Тильда, сегодня ты мне нужна была здесь, чтобы помочь Джей-Ди со Стеном. Он сейчас в таком состоянии, что я одна с ним не справлюсь.

– Сегодня ему, должно быть, лучше, раз он запросил свиных отбивных. – Рейчел выудила банан из сумки, которую разгружала Тильда, и сорвала кожуру. Стену, ее любимому отцу, уже перевалило за семьдесят, хотя в это трудно было поверить. Он страдал болезнью Альцгеймера, которая за восемь лет превратила его в немощного слабоумного старика. Лишь эпизодически выплывал он из тумана забытья, узнавал родных и пытался с ними говорить.

– Он и в самом деле не так плох сегодня. Представляешь, даже узнал меня утром. Спросил, где прячется Бекки. Разумеется, он начисто забыл, что она давно замужем и у нее самой уже есть дочери. – Элизабет нагнулась, чтобы достать большой железный противень из духовки.

Бекки, младшая сестра Рейчел, жила в Луисвилле с мужем Майклом Хеннеси и тремя маленькими дочурками. Она была вылитой копией матери, и не только внешне. Рейчел считала, что в этом и крылась причина особой любви Элизабет к младшей дочери. Они с Бекки понимали друг друга с полуслова. Бекки была первой красавицей в школе, королевой школьных балов и вечеринок, они с Элизабет проявляли живой интерес к нарядам и мужчинам. Рейчел, напротив, всегда была книголюбкой и мечтательницей. Фантазерка – так звала ее Элизабет, и не всегда это звучало как комплимент. Сейчас равнодушие матери уже не трогало Рейчел, хотя в детстве было ее тайной болью. Когда сестры подросли, Рейчел взяла на себя роль отцовской любимицы – бродила со Стеном по городу, ездила с ним на рыбалку, старалась вникнуть в премудрости управления магазином, лишь бы доставить отцу удовольствие. Он не придавал никакого значения внешности дочери, не ругался, если вдруг она, увлекшись чтением, забывала вовремя выключить плиту, оставляя всю семью без ужина. Со временем духовная близость с отцом стала ей бесконечно дорога, а обида на мать и Бекки перестала жечь душу.