Ханеман - Стефан Хвин

Ах, дети! Сколько уже раз она просила девочек не выходить из дома. Но разве можно уследить за двумя непоседами в сереньких пальтишках, которые, бегая в парадном по лестнице, то и дело выскакивают в сад, а потом возвращаются, разгоряченные, с белым облачком вокруг мордашек: "Мутти, нам жарко". "Ну знаете! - раздраженно говорила она. - Зачем тогда бегать, сказано было, сидите внизу, в прачечной, играть можно и там. А лучше подметите-ка коридор". Но девочки и слышать об этом не хотели. Они то и дело подбегали к железной ограде и кричали детям, бредущим рядом с набитыми постельным бельем колясками: "Герда, Фриц, вы уже идете? - после чего с гордостью сообщали: - И мы сейчас пойдем", - и продолжали бегать по двору, кидаясь снежками в бурого кота госпожи Пельц, который не собирался слезать с крыши веранды и только смахивал лапой белые шарики с заснеженного крутого ската на дорожку.

Смех Марии и Евы... Даже призывы отца не могли загнать девочек в дом. Когда самолет с белыми цифрами на фюзеляже пролетал над садом, чуть не задевая брюхом макушку росшей в углу огромной березы, а люди на улице в смешных позах прижимались к стенам, ища укрытия под каменными карнизами, Мария и Ева лишь на мгновенье прерывали игру за шпалерой туй и, задрав головы, смотрели на исчезающий за крышами темный силуэт - ну сколько можно бояться, да и самолеты ведь никому ничего плохого не делали. "Немедленно возвращайтесь!" - кричала мать, едва смолкал гул пролетевшей машины, но они, улавливая в ее голосе непривычно мягкие нотки, прикидывались, будто не слышат, и, притаившись за колючими ветками, только беззвучно смеялись: здорово они провели мутти! "Ах, качала она головой, - может, лучше запереть их в комнате?", хотя сама понимала, как это глупо, ведь сегодня все двери должны быть открыты, чтобы каждый, если что-то случится, мог немедленно выбежать во двор. "Мутти, мы вспотели. Можно снять пальто?" - кричали девочки из-под ограды. "Ни в коем случае! Быстро домой!" - отвечала она через закрытое окно. Сегодня она велела им надеть свитера из овечьей шерсти, летние пальтишки из голубого габардина, а сверху еще зимние, с кроличьими воротниками. "Морской туман, особенно сейчас, - говорил Франц, - очень опасен, стоит только растерять тепло..." Отсюда и эта шерсть, габардин и сукно мышиного цвета... Хуже обстояло дело с обувью, ботинки, в которых девочки бегали сейчас по саду, хоть и на меху, не годились в дальнюю дорогу, а желтые кожаные сапожки на кнопках, на толстой байковой подкладке, высокие, выше щиколотки, остались у сапожника Берста - где их теперь искать? - ведь в грузовик "фольксштурма", на котором вчера ехали Берст с сыном, на углу Фридрихаллее попал снаряд из миномета, и потом вся Лессингштрассе говорила о том, что случилось.

Она немного успокоилась, когда девочки притаились в коридоре, перешептываясь и хихикая. Теперь ей хотелось быть одной - ее раздражало даже присутствие Альфреда. Поэтому она только сказала тихо: "Может, переберешься в кухню?" Он вышел с открытым чемоданом, осторожно притворив за собою дверь.

Она встала посреди комнаты перед зеркальным шкафом, который они купили через несколько дней после свадьбы в магазине Мюллера на Брайтгассе, и, увидев свое посерелое лицо, торопливо распахнула все три дверцы. Отражение, сверкнув, скрылось за ореховой рамой.

В левой части шкафа на темных фанерованных полках лежали белые и голубые полотенца, ниже простыни и пододеяльники, еще ниже аккуратно сложенные блузки - льняные, ситцевые и батистовые; ровнехонькие стопки до отказа заполняли все полки, пахнущие крахмалом и сухим деревом. А в углу комнаты, под окном, уже ждал расстеленный на полу красный пододеяльник из плотной крепкой ткани, двуспальный, с жестяными, обтянутыми полотном пуговками, огромный красный пододеяльник, в который нужно было сложить самое необходимое, а затем завязать узлом все четыре конца. Госпожа Вальман со стиснутым горлом просунула руку между слоями прохладного белого полотна, тоненького цветастого ситца, мягкой фланели, легкого батиста, кончиками пальцев ощущая едва уловимые различия, которых прежде не замечала, но сейчас, присев на корточки перед нижней полкой, почувствовала, что, даже с закрытыми глазами, по мягкости ткани, по шероховатости швов, по толщине ниток сумеет безошибочно распознать, какая блузка принадлежит Еве, а какая Марии, какие простыни с их супружеского ложа, а какие с детских кроваток. Приподнимая пальцами твердые накрахмаленные края простыней, она просовывала между ними руку по самый локоть, и тогда в уголке на белой поверхности появлялась вышитая еще бабушкой Анной фамильная монограмма Вальманов - большая буква W, похожая на след окунутой в фиолетовые чернила куриной лапки.

И все пахло сухой пихтовой древесиной, потому что шкаф, хоть и выглядел как ореховый, вовсе таковым не был, только стенки его были оклеены слоистой желто-коричневой ореховой фанерой в Бромберге, в мастерской Иоганна Кнайпа (черное название фирмы виднелось на внутренней стороне дверцы). Простыни пропитались этим приятным сухим пихтовым запахом, и госпожа Вальман, с трудом сдерживая слезы, погладила прогибающееся под ладонью полотно, уже немного застиранное, кое-где по краям чуточку разлохматившееся.

Но сейчас уже не оставалось времени выравнивать стопки наволочек, расправлять накрахмаленные простыни, сейчас нужно было вытащить из этих аккуратных пирамидок самое необходимое и бросить на расстеленный под окном красный пододеяльник. А пальцы, теребящие края наволочек и блузок, все еще медлили... И госпожа Вальман, чтобы отсрочить еще на мгновение эту страшную минуту, протянула руку к другой части шкафа, где на деревянных плечиках с проволочным крючком висели ее платья и пальто, а также пальто и костюмы мужа. "Брать только самое необходимое..." Вероятно, она понимала, что это правильно. Но а если в Гамбурге, на месте дома тети Хайди и дяди Зигфрида, у которых они собирались остановиться по пути в Ганновер, их встретят только засыпанные снегом развалины (ведь Гамбург тоже бомбили)? Альфред должен надеть свою длинную с металлическими пуговицами шинель почтового служащего, - в форме, известное дело, всегда проще. Ну а она? Потянулась за бордовым пальто с рыжим меховым воротником, купленным у Хартмана на Ланггассе, потянулась за этим пальто, хотя другое, синее с перламутровыми пуговицами, висевшее рядом, было гораздо теплее, однако выглядело намного хуже. Но тут же со страхом подумала о танках, которые уже подошли к Диршау, о том, что те делают с женщинами, и быстро схватила самое старое грязно-серое пальто, оставшееся от бабушки Генриетты, поношенное и великоватое ей пальто из толстого сукна, много лет пролежавшее на дне шкафа, - да, это вытертое, с заштопанными рукавами пальто, каких давным-давно уже никто не носит, самое подходящее... Тряхнула головой: "Боже, что я делаю? Чего бояться? Ведь уже сегодня вечером мы будем далеко от Данцига, в море, Франц говорил, что до Гамбурга от силы два-три дня..."

Рывком выдернула из-под простынь теплую фланелевую ночную сорочку Марии и бросила на красный пододеяльник.

Камыши

В пять они быстро шли по виадуку вблизи вокзала в Лангфуре, втягивая голову в плечи, когда высоко в темном небе, над фермой моста, с прерывистым свистом пролетали в сторону аэродрома снаряды из Эмауса или Шидлица, где уже стояла - как говорил утром Аксер Биренштайн - русская батарея, обстреливающая западную окраину района. Они хотели пройти под мостом на Шварцервег, потом по Мариенштрассе на Макс Хальбеплац и дальше, до трамвайной линии на Остзеештрассе, но стоило ли теперь это делать? Дома по соседству с рыночной площадью горели ярким белым пламенем, почти без дыма, ветер взметал в воздух над крышами мерцающие лоскутья - быть может, горящие занавески, сквозняком сорванные с окон, быть может, листы бумаги, кружащие в водоворотах искр. Госпожа Вальман, в расстегнутом пальто, в меховой шапочке, сзади приколотой к волосам серебряной булавкой, с рюкзаком на спине, вела Еву и Марию; впереди в нескольких шагах от них господин Вальман толкал железную коляску, поскрипывающую ржавыми осями. Всякий раз, когда колеса подпрыгивали на неровностях обледеневшего тротуара, желтый кожаный чемодан, прикрепленный к коляске ремнями, кренился то на один, то на другой бок. Справа внизу, за ограждением виадука, на прилегающем к вокзалу пустом пространстве розовато поблескивали пути, ведущие из Данцига в Цоппот. Возле платформы рядом с черной воронкой торчали из земли несколько сорванных рельсов. Чуть дальше, на перроне железнодорожной ветки, мутным жарким пламенем догорал грузовик "Тодта".

Ханеман оглянулся, но люди, которых он увидел в другом конце виадука, пока еще были не те - нагруженные тюками и чемоданами, они быстро шли, спотыкаясь о слежавшиеся комья снега. Девочки Вальманов шагали молча, буркая что-то в ответ на шепотом задаваемые матерью вопросы: она беспокоилась за их ноги в поскрипывающих, еще не разношенных ботинках и уже в третий или четвертый раз, когда останавливались, чтобы перевести дух, поправляла шерстяные шарфики у них на шее. "Но нам же жарко!" - выкрикивала Мария. Только за виадуком, когда они спустились на Магдебургерштрассе и огненные змеи над центром Лангфура скрылись за темными массивами уцелевших домов, напуганные видом колышущегося над крышами, как тяжелая влажная паутина, зарева девочки прижались к матери - и тогда госпожа Вальман расплакалась.