Камера смертников - Василий Веденеев

– Да, я ему очень признателен, – наливая в рюмку гостя коньяк, кивнул хозяин.

– У вас, видимо, фамильная любовь к замкам и поместьям, – заметил Бергер. – Помните Польшу сорокового, замок Пилецкого, начальника абверкоманды Ругге, полковника Марчевского, эмигранта Тараканова, оказавшегося агентом русской разведки?

– Еще бы, – помрачнел Конрад, дотронувшись кончиками пальцев до шрама на голове. – Он чуть было не отправил меня на тот свет. А как Марчевский?

– Абвер все еще носится с ним, – закусывая, ответил оберфюрер. – Единственно, кого жалко, так это беднягу Байера, погибшего при взрыве в казино. Помните его прозвище – «Бешеный верблюд»?

– Все еще подозреваете Марчевского? – усмехнулся Бютцов.

– Слишком мало информации, одна интуиция, – откликнулся гость.

Конрад снова дотронулся до шрама и из-под полуопущенных век бросил испытующий взгляд на Бергера: неужели тот догадывается о его тайне или даже знает ее?

Тогда, в сороковом, Бютцов работал в Польше под именем русского эмигранта Вадима Выхина и выявил проникшего в абвер английского агента Дымшу, а потом вышел на след русского разведчика, скрывавшегося за чужим прошлым некоего Владимира Тараканова. Англичане и русские охотились за картотекой бывшей белопольской разведки, попавшей в руки абвера. В Берлине изготовили ложную картотеку и сумели всучить ее англичанам, но настырный русский разведчик докопался до настоящей.

Попытка задержать его окончилась неудачей, а у Бютцова после этого появился шрам на голове – русский отлично владел оружием и только чудо спасло штурмбаннфюрера. Второе чудо сотворил он сам, когда убедил руководство в том, что советский разведчик тоже получил только ложную картотеку. Тем более, при переходе границы Тараканову всадили пулю в спину и вряд ли он выжил – Конрад и сам неплохо стрелял!

А теперь оберфюрер Бергер, облеченный доверием и полномочиями группенфюрера Этнера и самого рейхсфюрера Гиммлера, вдруг вспомнил о той казавшейся давно забытой истории. Почему? Догадывается о промахе дальнего родственника по линии жены или точно знает? Но если он знает и молчит, то…

Тем временем Бергер встал, отбросил салфетку, подошел к окну, выходившему в парк, и достал сигару.

– Благодарю, Конрад, обед великолепен, – прикурив, он выпустил синеватый клуб ароматного дыма и слегка отодвинул занавеску. – Чудный парк. Чье это имение?

– Один из замков Радзивиллов, владевших несметными сокровищами. Вы когда-нибудь слышали о знаменитых «двенадцати апостолах»? Нет? У князя были двенадцать апостольских фигур из золота и серебра, украшенных драгоценными камнями. Одной из этих «статуэток» хватило бы, чтобы оплатить все затраты экспедиции Наполеона в Египет. Говорят, они до сих пор здесь, в замке.

– Поэтому в парке копошатся саперы? – ткнув сигарой в сторону окна, желчно усмехнулся Бергер. – Вы неисправимый романтик, Конрад.

– Мы уже нашли несколько бесценных полотен, спрятанных в подвалах, – сообщил Бютцов. – Поэтому содержание здесь саперов полностью себя оправдывает. Русским было некогда заниматься поисками сокровищ Радзивиллов, да они и не очень-то в это верят. Хотя, когда они пришли сюда во время войны с Наполеоном, искали.

– Это были другие русские, – отошел от окна оберфюрер. – Я приехал, чтобы ускорить проведение операции «Севильский цирюльник», поэтому и спрашивал о контактах с начальником СС и полиции безопасности Белостока. Вы готовы? Берлин давно начал свою работу через нейтральные страны.

– Да, – подобрался Бютцов. – Разговор пошел о серьезных вещах и стоило быть внимательным, очень внимательным. Бергер не любил повторять дважды, а его мысли, пусть даже высказанные не до конца, нужно ловить на лету. Он большой мастер длинной политической интриги, у которого есть чему поучиться.

– Начальник местного гестапо в детали не посвящен, но готов выполнять наши указания и подготовил все необходимое. Абвер выполняет свою функцию, отведенную ему в операции. Люди подобраны, роли распределены.

– Вот и начнем, – как бы подводя итог, сказал Бергер. – Не спеша, но поторапливаясь.

– Я готов проводить вас в ваши комнаты, – предложил Конрад.

– Распорядитесь, чтобы переводчик не торчал в приемной, – бросил Бергер, вновь отходя к окну. Бютцов вышел.

Оберфюрер посмотрел на заснеженный большой парк, на темные фигурки саперов, возившихся на берегу скованного льдом озера, на удлинившиеся тени деревьев: солнце клонилось к закату – зимой рано темнеет. Небольшая стая ворон кружилась над вершинами деревьев, видимо, выбирая место для ночлега; вокруг садившегося солнца клубилась красноватая туманная дымка, обещая на завтра мороз с ветром; в стороне, похожие на темно-серые призрачные горы, плыли по небу снеговые облака.

Тихо, даже раздражающие слух крики ворон не долетают сюда, в жарко натопленный кабинет старого замка, не могут проникнуть через двойные стекла высоких, почти до пола, окон.

– В Польше тоже был парк, – тихо сказал оберфюрер и задумчиво побарабанил пальцами по чисто протертому стеклу…

Ночь выдалась морозной, ясной; на небе блестели мелкие холодные звезды, словно застывшие в невообразимой вышине колючими снежинками, снег под сапогами тонко взвизгивал, и Сушков, чувствуя, как зябко пробирается под пальто мороз, невольно прибавлял и прибавлял шаг, пытаясь согреться. От холода сильно ныла давно покалеченная нога, и он прихрамывал еще больше – от боли и от торопливости, – но ничего не мог с собой поделать. Пойдешь медленнее – меньше хромаешь, зато крепко мерзнешь, пойдешь быстрее – начинаешь согреваться, но сильнее хромаешь.

Городок с наступлением темноты притих, словно стал меньше ростом, вжавшись своими домами глубже в сугробы, как будто желая зарыться в них, сделаться совсем незаметным, потерянным и забытым всеми на страшной и проклятой войне. Да разве забудут про тебя в лихое времечко, дадут жить и дышать спокойно, пусть даже с голодным брюхом?

Прохромав мимо громады костела, Сушков отметил, что в домике ксендза тусклым красноватым светом светилось окошко, закрытое изнутри занавесками; не спит пан ксендз, занят какими-то делами. Впрочем, в других домах тоже не спали: рано еще, всего девять вечера, а темнота на улицах, как в преисподней. И луны почти не видно, только холодные звезды да белые саваны сугробов на улицах.

Свернув за угол узорной ограды костела, переводчик пошел прямо по проезжей части улицы – немцы в такое время обычно не ездят, а местным положено сидеть по домам: комендантский час. Опять же там, где тротуарчики, наросло много льда – недавно случилась оттепель, – а куда хромому на лед? Лучше уж так, прямо по дороге.

Из переулка вышел патруль комендатуры. Старший патруля взмахом руки подозвал Сушкова к себе. Осветив его лицо фонарем и узнав переводчика, попросил у него закурить.

«Экономит свой, сволочь, – подумал Дмитрий Степанович, стягивая с руки перчатку и доставая пачку сигарет. – И тут норовят на чужом проехаться».

Подошли стоявшие сзади солдаты, тоже протянули озябшие руки к раскрытой пачке. Сушков, с любезной улыбкой на лице, позволил им вытянуть по паре сигарет. Вместо благодарности старший патруля похлопал его по плечу, и немцы, съежившись от холода, побрели дальше.

Чертыхнувшись про себя – надо же, шесть сигарет утягали, а это те же деньги в оккупации, – переводчик захромал к старым торговым рядам на базарной площади. Если бы в патруле были полицаи, они не позволили себе такого, а для немцев он, если поблизости нет его шефа, является существом низшего порядка.

Перебравшись через наметенные ветром сугробы на площади, Сушков нырнул в узкий переулочек, застроенный ветхими домишками с низкими подслеповатыми окошками, покрытыми слоем наледи. Прижавшись к закрытым воротам одного из дворов, он затаился, выжидая – не появится ли кто, бредущий следом за ним? Стоял, терпеливо снося стужу, стараясь не переступать ногами, чтобы не скрипеть снегом, и, подняв клапан треуха, пытался уловить далеко разносящийся в морозной тишине звук чужих шагов. Нет, вроде никого, можно идти дальше.

Переулочек вывел на параллельную улицу – такую же темную, заснеженную. По узкой тропочке, протоптанной между заборами, Сушков пробрался на зады домов, снова немного постоял, чутко прислушиваясь и всматриваясь в темноту, потом захромал мимо колодца к крыльцу одного из домиков. Постучал.

– Кого Господь послал? – донесся через несколько минут из-за двери женский голос.

– Михеевна? Открывай, это я! – притоптывая ногами на морозе, поторопил Сушков. – За валенками пришел.

Дверь открылась, и его впустили. Пройдя следом за пожилой, закутанной в большой клетчатый платок женщиной через сенцы, переводчик оказался в освещенной самодельной лампой комнате.

– Слава Иcycy Христу! – по местному обычаю поздоровался с ним сидевший за столом рыжеватый мужчина и кивнул на табурет. – Садись, стягивай одежу и сапоги, грейся, Михеевна! Подай человеку валенки с печи, небось ноги задубели.