Принцесса Анита и ее возлюбленный - Анатолий Афанасьев

— Что вы, Елена Павловна, это же военная тайна. Я же на подписке… Кстати, насчет того, что мы к чему-то там вернемся… Вы, кажется, не совсем врубились в ситуацию. За мной идет охота, Елена Павловна. Обложили как волка. Дай бог еще хоть разок свидеться. Вы классная женщина, я таких не встречал. Но всегда мечтал, когда-нибудь встречу.

Дознавателыпа, он мог поклясться, чуть порозовела.

— У вас высокая температура? Плечо сильно болит?

— Дергает малость. Ничего.

— Никита, а если откровенно? Можете объяснить по-человечески, зачем все это затеяли?

— Что — это?

— Вы же не могли не понимать, что подписываете себе приговор. Если за вами никого нет… Как можно в Москве задеть ни с того ни с сего самолюбие такого могущественного человека, как Мусавай? Вы не безумец?

Никита подтянулся на подушке повыше:

— Вы много про меня накопали, Елена Павловна, но не увидели самого простого. Я ни под кем ходить не буду. Даже под Мусиком.

— Проще умереть?

— Верите или нет, намного проще. Скажу больше, смерть, Елена Павловна, такой пустяк, о котором и думать не стоит.

Будто машинально он положил руку на ее круглую коленку, обтянутую синей юбкой, и нежно сжал. Ее реакция была удивительной. Она не пошевелилась. Не сбросила его руку, лишь вспыхнула алым цветом и с горькой укоризной пробормотала:

— С ума сошел, Никита Соловей?

— Нет, — ответил он так же тихо. — Перед смертью глоток любви — самое оно.

— А если получишь оплеуху?

— Да хоть десять. Это разве цена… Елена Павловна, нас кто-нибудь слышит?

— Нет, никто.

Он продолжал гладить колено, осторожно подбираясь повыше, и, наконец, женщина, словно пробудившись, оттолкнула его руку и вместе со стулом сама отодвинулась подальше.

— Хочу сделать деловое предложение. — Никита улыбался отрешенно.

— Говори.

— Если вы с Мусиком не заодно… Помогите мне, Елена Павловна?

— Как?

— Вы прекрасно знаете, на мне ничего нет. Этот мертвяк в ресторане… наверное, подельщик Мусика, такой же бандюга. Они сами передрались между собой. Но дело даже не в этом… Я свою жизнь не очень ценю, но пять тысяч зеленых готов за нее отстегнуть. Измените меру пресечения на подписку, Елена Павловна. Это вполне в ваших силах.

Дознавательша забавно наклонила головку, словно прислушиваясь к звуку уходящей речи:

— Вы ничего не говорили, я ничего не слышала, ладно?

— Пусть так. Но если не сделаете это быстро, уже некого будет допрашивать. Лена, не бери грех на душу.

Она встала и пошла к дверям. Когда оглянулась, Никита поднял растопыренную ладонь: пять!

Эту ночь и следующую опять не спал, кемарил днем, но ничего не происходило. О нем словно забыли, хотя не придумать удобнее места, чтобы завершить акцию. Он предполагал, пожалуют солидные люди, уверенные в себе. Наученные неудачной попыткой, запасутся пушками с глушителем, впрочем, бетонный флигелек лазарета стоял на отшибе от основного здания, тут можно палить хоть из кормового орудия, никто не услышит. Но по правилам, принятым в бизнесе, полагается, чтобы с глушителем. Перед тем как убивать, ему обязательно по-доброму объяснят, в чем его вина. Как раз этот люфт даст ему единственную возможность спасти свою шкуру. У него было, что предъявить очередным посланцам Мусавая. Можно сказать, ему немного повезло. В лазарете по ночам никто не дежурил, в этом не было необходимости. Мощная железная дверь флигелька закрывалась снаружи на засов, а все окна заделаны прочными стальными решетками. Из персонала на ночь оставалась санитарка Дуня, из бывших зэчек, она с девяти вечера запиралась у себя в каморке, чтобы ублажить себя водчонкой. Вдобавок Никита был в лазарете единственный постоялец. В первую же ночь он, дождавшись полной тишины, вышел в коридор и спокойно обследовал одноэтажное здание — четыре палаты, кладовка и комната — кухня-столовая. Повезло ему в кладовке, комнатенке без окон, заваленной разнообразным хламом и узлами с тряпьем. Среди прочего там стоял прислоненный к стене остов старой кровати, хранящий в своих проржавевших пружинах воспоминания о многих необычных происшествиях. Кстати, наличие бесхозной кладовки в тюрьме (пусть даже в лазарете), где жизнь подчинялась множеству инструкций, было явлением несуразным, но Никита только порадовался этому. Из старой кровати, покрякивая от боли в плече, он вывинтил, вывернул железную штангу около полутора метров длиной, принес ее в палату и затырил под ватным матрасом. Ботинки у него отобрали, не дав взамен даже тапочек, но «ариадна» тоже по-прежнему была при нем, умело схороненная в поясе больничных то ли штатов, то ли кальсон. Вооруженный до зубов, он чувствовал себя уверенно, поджидая гостей.

Однако действительность опровергла его рабочие гипотезы. На третий день под вечер в палате возник лекарь Митяй Иванович, пожилой, полупьяный, похоже, от природы мужик с разноцветными глазами разной величины. Один глаз крупный, зеленовато-серый, второй, поменьше, голубой и со слезой. Сердобольный человек, сочувствующий всем сирым и убогим, уловленным в узилище. Днем он делал Никите перевязку, ковырнул в ране и утешительно заметил, что не загноилась и затягивается. Потом они выкурили по сигарете (Никита не курил, держал зажженный чинарик в руке за компанию), и лекарь, недавно принявший утреннюю дозу спирта и пребывавший в угнетенном настроении, как после акта любви, ни с того ни с сего рассказал Никите, как у него разрывается сердце, когда видит страдания людей, оттого и не может удержать слез. В ответ Никита сказал, что еще больше, чем люди, страдают животные, потому что они даже не могут объяснить, где и что у них болит. На том и расстались. Обыкновенно Митяй Иванович после утреннего обхода исчезал до следующего дня, а тут вдруг объявился со шприцем в руке, раскрасневшийся и насупленный.

— Чего это? — удивился Никита. — Мне обезболивания не требуется, Митяй Иванович. Как-нибудь потерплю.

— Антибиотики, — сказал лекарь, уставясь в пол. — Надо поколоть, чтобы воспаления не было.

Совсем нетрудно было догадаться, какой антибиотик у него заряжен.

— Может быть, не надо? — спросил Никита со значением. — Может, организм сам справится?

Надеялся — в последнюю минуту незадачливый самодеятельный киллер одумается. Жалко его было. Хороший человек, сострадательный к людскому горю, а все же польстился на легкий приварок. Наверное, ему втолковали, что Никита все равно списанный с рыночного поля игрок, а так даже гуманнее, укольцем. Бедолага и уши развесил. Наложилось, конечно, и то, что тюремные медики, наглядевшись всякого, человеческую жизнь оценивают примерно так же, как террористы при захвате заложников.

— Не обойдется, нет, — пробурчал, потупясь. — Подстраховаться положено по науке.

— Антибиотик какой-то мутный, — продолжал увещевать Никита. — Как он хоть называется?

У лекаря порозовело одно ухо, из голубого глаза капнула слеза.

— Хороший антибиотик, ты чего? Импортный. Получаем как гуманитарную помощью для чахоточных. Заголяйся, милок, чего тянуть.

Делать нечего, вместо того чтобы заголиться, Никита вырвал у лекаря шприц, поймал его за грязный халат.

— А вот сперва для пробы тебе кольнем, Митяй Иванович. Для профилактики.

Лекарь рванулся и чуть не упал, Никита его не держал крепко. С перекошенным от ужаса лицом, вереща и прихрамывая, засеменил к двери. Исчез и даже не оглянулся ни разу, несчастный наемник.

Никита капнул из шприца на тыльную сторону ладони и уловил знакомый приятный запах миндаля. Холодно усмехнулся. Вторая попытка в сравнении с первой выглядела фарсом.

На другой день после обеда, когда Никита дремал после миски наваристого, с тухлятинкой тюремного борща, за ним пришел стражник, чтобы отвести на допрос. Идти предстояло в основное здание, через двор, и Никита уперся. Сказал, что не пойдет, пока не дадут какую-нибудь одежду.

— Ты что, служба, — объяснял с пылом, — я весь проколотый, а там ветрила, снег, куда я пойду в бумажной рубахе? Простудиться чтобы? Дай чего-нибудь сверху накинуть, будь человеком.

Стражник, молодой, недавно из срочников, хлопал глазами, не знал, что делать, но не злился. Наконец кликнул санитарку Дуню, и та принесла короткий засаленный халатик, судя по множеству рыжих и черных пятен, свой собственный. Никита затянул потуже поясок, и они пошли. Плечо в тот день уже почти не ныло и начало почесываться.

Стражник привел его на первый этаж, на административную половину. Перед одной из дверей остановился, сказал:

— Заходи.

Посередине небольшой комнаты с зарешеченным окошком стоял стол и два привинченных к полу табурета. На одном сидела дознавательница Елена Павловна, курила и улыбалась. Когда Никита ее увидел, то ощутил в груди толчок.

— Присаживайтесь, Никита, — пригласила Елена Павловна домашним голосом. — Как себя чувствуете?