Гипнотизер - Барбара Эвинг

Кити ощущала себя свободной. Первый раз в жизни она купалась в этом пьянящем чувстве. Она буквально вопила от радости и восторга, ведь ей наконец удалось избавиться от человека, который был ей физически противен. Конечно, она была благодарна ему за то, что он обеспечивал их и дарил ощущение безопасности, но теперь Кити просто забыла о нем, как о неприятном эпизоде своей жизни. Она выполнила свои обязательства и теперь была свободна! Однако ей пришлось быстро изменить имя: стать не мисс, а миссис, когда она обнаружила, что беременна. В ярости Кити пила джин и прыгала со стола. Мисс Кити Престон была комедийной актрисой, и нежеланное рождение Корделии было самой большой шуткой, так как никакого мистера Престона, конечно, в природе не существовало. Рядом с молодой матерью вообще не было никакого мистера, когда она родила Корделию в Бристоле, прямо в театре после представления «Вора». Для нее так и осталось тайной, был ли отцом девочки мистер Дюпон или кто-то из актеров. Один из эрудированных коллег Кити, когда-то игравший в «Короле Лире», объявил, что девочке надо дать имя Корделия, и с пренебрежением отмел скромный выбор Кити — имя Бетти. Актеры возвращались из Бристоля, играя в сараях, а спали в битком набитых дурно пахнущих комнатках в Хале, Волверхемптоне или в другом месте, где выпадала остановка, и малютка Корделия, словно маленький сверток, кочевала вместе с труппой, вдыхая свечной дым, запахи грима и масла в лампах. Когда она лежала на столе рядом со сложенными в корзину сценическими костюмами, ее убаюкивали скрип подмостков старого театра и шум передвижных декораций.

— Кити, ты можешь уже отказаться от своего ремесла, — настаивала Хестер, — особенно теперь, когда у тебя на руках ребенок! Я зарабатываю вполне достаточно. А ты могла бы выступать в качестве моей ассистентки и играть на флейте в задней комнате.

Но Кити уже не могла обходиться без привычного ей мира театра. Ради эксперимента она ассистировала однажды сестре, играя на флейте в комнате, где ее никто не видел, и поняла, что готова отдать все, лишь бы снова оказаться в предательском свете рампы. Малышка всегда сопровождала ее. Она держала ее под рукой, поскольку больше некуда было деть, ведь Хестер не смогла бы проводить свои сеансы с крошкой, требующей заботы и внимания. Поэтому Корделия появилась на сцене: сначала, когда по ходу пьесы требовался младенец, затем как маленький принц в башне — и так она незаметно постигала азы профессии своей матери, даже читать научилась, запоминая наизусть свои роли.

Иногда, когда работы не было и деньги приходилось экономить, к Хестер в переднюю комнату приходили леди, а к Кити наведывались джентльмены. В такие дни Корделии вручали пенни и поспешно выпроваживали к продавцу кексов. Она выходила на площадь Блумсбери с горячим кексом в руках — здесь она знала каждое дерево. Иногда ее выставляли поздно вечером, чтобы она не путалась под ногами, и Кити с Хестер напутствовали восьмилетнюю Корделию следующими словами: «Всегда шагай твердо, всегда держи в кармане платья большой камень или утюг, а в другой руке письмо или корзинку, чтобы было понятно, что ты не просто гуляешь, а спешишь по делу. Никаких посиделок под деревьями. Если хоть кто-то прикоснется к тебе, громко кричи «Пожар!» и без раздумий бей обидчика утюгом». Корделия любила луну, как подружку: она всегда радовалась ее тусклому свету. Луна была их верной спутницей, когда Корделия с матерью переезжали из города в город. Она называла ее «моя луна» и всегда, твердо ступая по парку своими маленькими ножками и зажав в руке кекс, поднимала голову вверх, чтобы не пропустить момент, когда бледное светило появится из-за туч. В этой любви не было ничего романтического: луна (если она все же соизволила бы появиться) была источником тревоги, так как постоянно меняла форму (иногда даже казалась изломанной). Она была ненадежной, как и многое другое в жизни девочки. Но если в часы ее детского одиночества луна все же проглядывала сквозь темноту и туман, то она превращалась в друга, потому что свет луны озарял ей путь. Корделия еще не была настолько образованна, чтобы знать, что луна символизирует романтику влюбленности, что люди сочиняют стихи и говорят о любви под луной (она еще не слышала о «Ромео и Джульетте»). Она представляла себе луну как подругу, которая заботливо светит ей в пути, — не более того. Иногда она сидела в ветвях дуба у северных ворот площади. Даже когда вечера были очень холодными, Корделия выбирала именно это место, потому что от постоянной ходьбы ее маленькие ножки уставали; она сидела здесь и не отрывая глаз смотрела на сияющую луну, меняющую форму, мерцающую в темноте, и мечты, неясные и волнующие, туманили ей голову, пока не наступало время отправляться домой.

Хестер иногда позволяла своей юной племяннице присутствовать на сеансах. Девочка тихонько усаживалась в темном углу. Перед тем как начать сеанс, тетя Хестер, которая была лишена сентиментальности и обладала острым проницательным умом, неизменно произносила мягким, почти нежным голосом: «Доверьтесь мне и расслабьтесь». Ее руки не касались сидящих взволнованных женщин (клиентами тети Хестер в основном были дамы), а останавливались в нескольких сантиметрах от них: она все проводила перед ними ладонями, делая длинные, словно сметающие воздух пасы. Иногда женщины оказывались на грани истерики, и тетушка Хестер успокаивала их. Иногда они переживали ужасную физическую боль, и тетушка Хестер либо снимала эти страшные ощущения, либо помогала им переносить боль. Маленькая девочка в углу слышала дыхание своей тети и ее пациентки, которое часто сливалось в одно. И почти всегда спустя какое-то время женщины входили в состояние транса: продолжая сидеть с открытыми глазами, они успокаивались. Корделия не знала, что в точности происходило, но ей казалось, что в воздухе разливался покой.

И затем наступало время новых гастролей, обычно в каких-то третьесортных театрах, и они снова отправлялись в путь — Кити и Корделия. И Корделия решила, что так будет всегда, она смеялась вместе с матерью: над мошенниками-управляющими, над ролями, которые им не суждено было сыграть, над невыносимыми условиями, в каких им приходилось работать, над холодом и грязью, над публикой, требовавшей львов и тигров, даже когда актеры участвовали в достойном спектакле, над необходимостью переезжать в другой город поздно ночью при луне. Иногда они кричали, иногда сыпали проклятиями, но всегда стоически выносили все уготованные судьбой испытания. У Корделии был взрывной характер, и она порой выходила из себя. Кити в такие моменты приводила дочь в чувство увесистым шлепком, и Корделия покорялась — до следующего раза.