Исполнение желаний - Борис Березовский

Однако на сей раз все оказалось не так страшно. Приветливые сестры и медбратья напоминали о необходимости все время пить, деликатно приносили и уносили утки, а уж еда, которой вскоре накормили, оказалась выше всех похвал и совсем не напоминала больничную.

«С чего же я разбушевался? – подивился сам себе Кирилл Аркадьевич. – Не реанимация, а филиал санатория какой-то! Право слово, как в гостях у добрых родственников!» И все же прежние, возможно, слишком жесткие соображения не выходили у него из головы. «Быть может, дело в том, что медицина в целом, а реанимация, как ее крайне экстремальное проявление, в частности, лишь представляют собой срез того общества, в котором все мы вынуждены жить и работать? Срез общества, давно утратившего стыд, легко и непринужденно исповедующего двойную мораль и позволяющего властям предержащим делать с людьми все что угодно! И о какой христианской нравственности, как, впрочем, и о нравственности вообще, может идти речь, когда с экранов наших телевизоров – ну, кто бы мог представить себе это лет двадцать назад?! – несется лавина скабрезности, откровенной пошлости и чудовищного насилия? Что будет с нашими детьми? А со следующими поколениями? Страшно подумать! Неужто телевизионные продюсеры найдут товар похлеще средств интимной женской гигиены для рекламы? Что ж это может быть? Уму непостижимо!»

Кирилл Аркадьевич прикрыл глаза и приказал себе не думать о плохом. Представив, как теперь все будет хорошо, как много еще можно успеть сделать, он и не заметил, как уснул. А когда проснулся – была ночь. В палате – полумрак, соседи мирно спали. И он впервые осознал, что все плохое – позади, что операция прошла успешно и что счастливее его, наверное, нет никого на белом свете!

5

Наутро после завтрака пришел хирург и, осмотрев Кирилла Аркадьевича, дал разрешение вернуться в палату. Все те же сестры опять повезли его в ставшее уже родным отделение, где в коридоре, у сестринского поста, его ждали жена и несколько товарищей по несчастью, готовившихся к подобной операции. Лежа на каталке, он доложил собравшимся, что отделение кардиохирургии – просто космический рай, что стентирование – сплошное удовольствие, и что хирурги – настоящие боги. Коротко ответив на какие-то вопросы, он запросил пощады у собравшихся и, оказавшись наконец в палате, с огромным облегчением переполз в кровать.

Но пообщаться им с женой не удалось – уже знакомая сестра явилась с ножницами и, краснея, как школьница, сняла с его бедра повязку. Затем – едва он натянул трусы – пришли друзья – муж и жена, с бананами и шоколадом. Потом, прогнав друзей и дав ему возможность привести себя в порядок, им занялась его лечащий врач. Но как только она ушла, Кирилл Аркадьевич залез под одеяло, потянулся и сказал жене:

– Знаешь, я как будто заново родился. И, наверное, от этого страшно устал. Посплю немного, ладно?

– Да ладно уж, поспи, горе мое, – вся светившаяся от счастья видеть мужа живым и здоровым и вместе с тем смертельно уставшая от всех минувших треволнений, Татьяна Николаевна села к столу, взяла книгу и, немного почитав, вскоре тоже уснула. Так они и спали: он – в кровати, отвернувшись к стене, а она – сидя на стуле, уронив голову на грудь и каким-то чудом удерживая в руках книгу.

Они были ровесниками, и осенью этого года собирались отметить сорокалетие своей свадьбы. Но не застольем с родственниками и друзьями, а поездкой на недельку в Париж. Как не уставал шутить Кирилл Аркадьевич: «Хорошее дело браком не назовут, и нечего тут праздновать!»

У них было двое детей – уже взрослые сын и дочь, и двое внуков – от сына. В их совместной жизни было все – и нищета, и ссоры, и любовь, и ревность. Было свое горе, была своя радость. Со временем все устоялось, они достигли, в принципе, того, чего хотели, и сейчас жили дружно и вполне благополучно. Телесная тяга друг к другу прошла, но взаимное уважение и теплота отношений остались. Они прекрасно знали один другого и понимали всегда с полуслова.

Разбудил их громкий стук в дверь палаты и крик нянечки: «Обед!» Обед в больнице – это святое, и, воздав должное кулинарному искусству больничных поваров, добавив, разумеется, и кое-что из принесенного Татьяной Николаевной, они, наконец-то, сумели пообщаться без помех.

– Кира, честно, как ты? – Татьяна Николаевна пытливо посмотрела на мужа.

– Нормально, клянусь, все нормально. Нигде не жмет и не болит. Дышать тоже легко. Так что не переживай. Теперь все будет у меня в порядке, – заверил супругу Кирилл Аркадьевич и спросил о том, что его волновало:

– С деньгами как? Удалось все собрать? Нет проблем?

– Да, слава богу, все срослось. Как и договаривались. Поснимала с карточек и с книжек, перехватила у себя на работе, да и твои сотрудники, спасибо им, подкинули. Так что не волнуйся. Отдадим. Как-никак, работаем, да и гонорар твой, надеюсь, вот-вот подойдет. Или нет?

– Да будет тебе, никуда он не денется – работа ведь сделана.

Этот пресловутый гонорар за редактуру чужой книги они и собирались прокутить в Париже, но здоровье, как известно, дороже.

Поговорив о разном, вспомнив внуков, любимого рыжего кота и давно уже болевшую тещу, они перешли к вопросу, который волновал Кирилла Аркадьевича больше всего.

Дело заключалось в том, что Татьяна Николаевна, как и девять лет назад, после его первого инфаркта, собиралась лечь костьми, но поехать-таки с мужем в санаторий. Его же это, в связи с задуманной попыткой написать хоть что-то свое, на сей раз совершенно не устраивало.

Но раскрывать свое намерение жене он, разумеется, не собирался – она была бы однозначно против, так как в ее понимании «писать» – означало сидеть за ноутбуком, а вовсе не гулять. В прошлый раз они действительно много гуляли, отказавшись, по совету Ирины Михайловны, практически от всех назойливо навязываемых санаторными врачами процедур. И Татьяна Николаевна была совершенно уверена, что именно далекие прогулки – вдоль берега моря, по сосновому лесу и по асфальтовым дорожкам вдоль шоссе – спасли Кирилла Аркадьевича от возможных осложнений.

– Тань, ну зачем тебе ехать? – начал он разговор, понимая, что без спора не обойтись.

– Можешь даже не начинать! – Татьяна Николаевна нахмурилась, уперлась взглядом в пол и заявила: – Одного не пущу! Знаю я – будешь в койке валяться, с тетками зубоскалить, пялиться часами в телевизор, а гулять не пойдешь. А если и пойдешь, то на полчасика. И шарф не завяжешь, и ноги промочишь, и в магазине какую-нибудь гадость купишь. Знаю я тебя.

– Но это же – явная чушь! Я что себе – враг? Мне – семь лет? Я – первоклассник? Какие тетки, какой телевизор! Я просто жалею тебя, вот и все. Ну, сама посуди: с деньгами непросто, мама плоха. Кто с ней побудет? Сиделки? А деньги? Значит, маму и кота на Варьку оставишь? Да и в школе у тебя проблем хватает. Не дури, рассуди спокойно.

– И не проси! Не пущу! Ты там снова курить начнешь, собутыльники найдутся, да мало ли что? Вдруг плохо станет? Кто поможет?

– Ну, уж если ты поедешь – я точно закурю. Ты ведь смолишь, как паровоз. Иль, может, из-за меня бросишь? А? Вот видишь! А если плохо станет – там докторов полно. Ведь не дом отдыха, а санаторий! И врачей там, и сестер – немерено!

– У тебя там пассия, что ли, завелась? – жена вдруг улыбнулась, и он понял, что она уступит.

– Ладно тебе, пассия. Не в зеркало смотри, а в паспорт – и в мой, и в свой. Старые мы уже, а все хорохоримся. А о душе кто думать будет? Пушкин?

– Пушкин не Пушкин, а за тобой не присмотришь – беды не оберешься, – Татьяна Николаевна вздохнула и как-то жалобно спросила: – Кира, ты действительно не хочешь, чтобы я ехала? А сам справишься? И гулять правда будешь? Не обманешь?

– Вот те крест, – Кирилл Аркадьевич шутливо перекрестился и неожиданно для себя решил сказать правду: – Понимаешь, Тань, я кое-что задумал. Но все только в проекте, даже наработок нет. Гуляя, буду все обдумывать, а уж потом – записывать. А если будем гулять вместе, то толку не будет – я невольно стану уходить в себя, а ты – раздражаться и злиться. Поверь мне, я не лукавлю. Может, что и выйдет из задуманного – я давно уже собирался, только не говорил…

В конце концов все получилось так, как и хотел Кирилл Аркадьевич. Татьяна Николаевна не только решилась отпустить его одного в санаторий, но и, задействовав свои директорские связи, сумела выхлопотать ему маленькую одноместную палату в торцевой части санаторного корпуса.

В оставшиеся до отъезда дни он сладко бездельничал. Никто его не тревожил: знакомые сестры сменились, и даже Анна Никитична приболела – вместо нее приходила другая, совсем не разговорчивая нянечка. Он лакомился вкусностями и предавался размышлениям.

Воспоминания накатывались волнами. Давно забытые события и лица, сталкиваясь друг с другом, причудливо перемещались во времени и пространстве. Вдруг оказалось: если поднапрячься, в памяти всплывают и детали – приметы времени и быта, прически, моды, цены на питье и на еду, и даже – удивительно! – пикантные истории и анекдоты прошлых лет.