Исполнение желаний - Борис Березовский

Все приумолкли, и на какое-то время разговор прервался. За столом слышалось лишь звяканье столовых приборов о фаянсовые тарелки.

– А вы-то сами как думаете? – спросил после паузы Виталий Петрович, обращаясь к Кириллу Аркадьевичу.

– Я? – Кирилл Аркадьевич на минутку задумался, а потом признался: – Я, право, не знаю. Вот нянечка в моей больнице говорила, что счастье – оно на всех одно. И еще, повторяя слова знакомого попа, допускала, что счастье будет только на том свете. Для тех, разумеется, кто в рай попадет.

– Угу, – угрюмо жуя, подхватил Виталий Петрович, – если счастье – на том свете, так чего ж эти верующие колготятся и на этом? Не жирно ли им будет?

– Виталь Петрович, погодите, – оживился Василий Васильевич и, обращаясь к Кириллу Аркадьевичу, сказал с некоторой укоризной: – Вы же книжный человек, как-никак – издатель. Так просветите нас, грешных, – и, подкрепив свои слова решительным жестом, добавил: – Все же интересно. Тем более, что сами разговор затеяли.

– Так я же в шутку, больше для красного словца, – Кирилл Аркадьевич задумался, собрался с мыслями и, посмотрев внимательно на собеседников, продолжил: – Если серьезно, то понятие счастья – категория философская. И относится она, прежде всего, к сфере внутренней, душевной жизни. Собственно говоря, понятие счастья связано с исполнением желаний. У всех людей в любое время, так или иначе, существуют определенные желания. Но, с другой стороны, можно ли считать человека, у которого отсутствуют абсолютно все желания, подлинно счастливым? Вряд ли, ибо полное отсутствие желаний можно наблюдать только у трупа. – Кирилл Аркадьевич поморщился и вопросительно посмотрел на своих собеседников: – Я не слишком путано излагаю?

– Нет-нет, – запротестовала Виктория Викторовна, – очень интересно! Ведь правда? – Она взглянула на своих соседей по столу, словно прося у них поддержки. – Продолжайте, пожалуйста!

– Да, да, – поддержали ее мужчины, – продолжайте, Кирилл Аркадьевич. Во всяком случае, весьма любопытно.

– Да, собственно, и продолжать-то не о чем, – Кирилл Аркадьевич виновато улыбнулся, но тем не менее продолжил свою мини-лекцию:

– Не помню уже точно, кто приводил этот образный пример – Тургенев или Булгаков, – но суть его такова: счастье – как здоровье, о нем вспоминаешь, когда его нет.

– А любовь?! Она разве не есть – счастье? – словно обидевшись за кого-то, Виктория Викторовна вопросительно посмотрела на мужчин: – Ведь любовь – это одно из основных желаний?

– Да нет, пожалуй, тут сложнее, – возразил ей Виталий Петрович. – Желание – это из области секса. А любовь – это, скорее, состояние. Желание любви – абстракция, во всяком случае, недоговоренность. Желание всегда относят к любви плотской, – Виталий Петрович помолчал, задумчиво повертел в пальцах вилку и добавил: – Да и потом, бывают случаи, когда и страдание – счастье. Как думаете, Кирилл Аркадьевич?

– Вполне с вами согласен. Счастье – это состояние внутренней удовлетворенности. Еще Аристотель определял счастье как деятельность добродетельной души. А добродетель, в свою очередь, как дорогу, ведущую к счастью.

Заметив любопытные взгляды официанток и сообразив, что остались в столовой одни, доморощенные философы смущенно допили свой остывший чай, вышли из столовой и, тепло попрощавшись, разошлись по своим этажам.

Придя в палату и сделав дежурные звонки, Кирилл Аркадьевич открыл ноутбук и, подключившись с помощью модема к Интернету, стал просматривать свои излюбленные новостные сайты. Не найдя ничего интересного, он включил телевизор, но вскоре и это ему надоело. «Все, – сказал он себе, – пора заняться делом, а не оттягивать момент. Трусость – не порок, но все-таки порядочное свинство». Кирилл Аркадьевич лег на кровать, закрыл глаза, и воспоминания детства нахлынули на него снежной лавиной…

Наутро, опоздав к завтраку, он нашел своих новых знакомых в состоянии некоего смущения:

– Разбередили вы нам душу вчера, любезный Кирилл Аркадьевич, – Василий Васильевич прищурился и, как заговорщик, оглядев соседей, резюмировал, пытаясь подражать голосу Б. Н. Ельцина: – Все мы не молоды, нам помирать уж скоро, а вы про счастье, понимаешь ли! Было оно, не было – черт его знает! А потому мы предлагаем ощутить это неведомое состояние души в ближайшем кафе – где-нибудь после обеда, вместо полдника. Ну как, годится?

– Заметано, – Кирилл Аркадьевич засмеялся, потер руки и подумал в шутку: вот оно, жена была права – пьянство начинается. И вдруг явственно понял, что его возможный отказ от встречи в кафе сильно огорчил и обидел бы новых знакомых. На душе стало очень тепло и приятно, и какое-то почти забытое и едва ли не сентиментальное чувство товарищества затопило его целиком – от макушки до пят…

Одевшись после завтрака теплее, Кирилл Аркадьевич вышел к заливу и медленно пошел вдоль береговой кромки. Было морозно, утрамбованный песчаный наст хрустел под башмаками. Солнце, еле пробивавшееся из-за облаков, не в состоянии было разогнать плотный туман, повисший над заливом, – ни Кронштадта, ни форта, ни тем более дамбы не было видно и в помине. Он приподнял воротник дубленки, взглянул на смутно вырисовывавшиеся из тумана сосны и, сладко зажмурившись, окунулся в свои детские воспоминания.

2

Кирилл помнил себя лет с трех-четырех, а следовательно, с 1950–1951 годов. Отчетливо помнил своих родителей, свою няню, их комнату и кухню в большом двухэтажном деревянном доме, а также двор с различными постройками, казавшийся ему тогда огромным. Помнил и палисадник, с чудесно пахнувшими флоксами и другими цветами, названия которых он не знал ни тогда, ни сегодня.

Семья жила по месту службы отца-офицера в маленьком западно-белорусском, а до войны, естественно, польском, городке. Городок славился тем, что являлся родиной Адама Мицкевича. Была в нем и еще одна безусловная достопримечательность – разрушенный старинный замок литовского князя Гедимина – большая каменная башня, стоявшая на высоком холме, окруженном обширным лесопарком.

Отца он видел очень редко – только по праздникам и выходным. Поскольку отец уходил на службу очень рано, а возвращался поздно, то по будням Кирилл видел его лишь спросонок, завтракающим или ужинающим при свете керосиновой лампы. Понятно, электричества в домах тогда еще не было и в помине. Зато по воскресеньям, когда отец оставался дома, Кирилл был по-настоящему счастлив.

Его отец, фронтовик, капитан-артиллерист, получил два ранения, но, тем не менее, прошел всю войну. Он был хорош собой – высок, строен, широк в плечах, с густыми, чуть вьющимися волосами. Больше всего на свете Кирилл гордился его боевыми медалями и орденами. А также его офицерской формой – кителем, погонами, фуражкой, вкусно пахнувшей портупеей с пистолетной кобурой, до блеска начищенными сапогами и даже сверкающими пуговицами и целлулоидным подворотничком, пришивал который к кителю отец собственноручно, не доверяя это ответственное дело даже маме. А еще у отца были трофейные часы со светящимися в темноте цифрами и стрелками и «золингеновская» опасная бритва, которыми он очень дорожил. Из ценных вещей, кроме этих, в доме имелось только трофейное немецкое пианино «Хупфельд Готха», которое отец привез с собой из Германии и на котором часто играл и пел популярные песни.

Кирилл хорошо помнил отцовские воскресные утренние ритуалы: отладку бритвы на специальном широком ремне, сам процесс бритья – священнодействие, во время которого никому нельзя было находиться в комнате, запах популярного одеколона «Шипр», которым отец сбрызгивал лицо из стеклянного пульверизатора с резиновой грушей. Затем следовал процесс шлифовки золотистых металлических пуговиц на кителе с помощью специальной пасты и разнообразных приспособлений, а уж потом чистка сапог до зеркального блеска с помощью двух щеток, ваксы и огромной, вишневого цвета, бархотки.

Что и говорить, офицеры тех лет смотрелись как надо – выправка, отглаженная форма, аккуратная стрижка «под бокс», выбритые до синевы щеки и какое-то неизъяснимое чувство собственного достоинства, присущее всем офицерам-фронтовикам, победившим врага и защитившим свой народ и свою страну.

С мамой Кирилл виделся, разумеется, чаще. Она казалась ему красавицей. Статная шатенка с длинной толстой косой, прямым пробором, узким, с небольшой горбинкой носом и прекрасным цветом лица, мама была, на его взгляд, просто неотразима. Он долгие годы помнил ее запах – смесь духов «Красная Москва» с каким-то неуловимым, волнующим ароматом взрослой, знающей себе цену женщины.

Надо ли говорить, что маму свою Кирилл любил беззаветно. И она отвечала ему тем же. Он был ее любимцем, первенцем, воплощением всех ее надежд и мечтаний. Она не чаяла в нем души, но вместе с тем и предъявляла к нему весьма суровые требования.

Мама была учительницей математики в средних классах школы, находившейся у самого подножия Замковой горы – совсем неподалеку от того дома, в котором они жили. Утром мама уходила в школу, а Кирилл оставался с няней Асей. Она была смешлива, все время пела песни и баловала его, как могла. Но уж когда Кирилл – отчаянный шалун и «почемучка» – переходил границы, Ася спускала с него штанишки, ставила на колени и, зажав его голову между своих ног, легонько стегала прутиком по голой попе. Было совсем не больно, но очень обидно. Когда же Кирилл вздумал пожаловаться на Асю маме, то неожиданно услышал: