Полуденные экспедиции: Наброски и очерки Ахал-Текинской экспедиции 1880-1881 гг.: Из воспоминаний раненого. Русские над Индией: Очерки и рассказы из боевой жизни на Памире - Борис Тагеев

Мальчик, не достигши еще 16 лет, пошел вольноопределяющимся и преодолел все трудности степного похода; пылкая, сумасшедшая храбрость его была вознаграждена двумя крестами и званием унтер-офицера, но и тут случился казус, испортивший карьеру молодого человека. Во время дела батальонный командир Александра Ивановича, какой-то бурбон, изволил себе выбранить его так, как у нас расходившийся старший офицер относится к матросу.

Бешено вспыльчивый Сл-кий, не думая, что он делает и чем поплатится, приложился в своего свирепого командира и тррах…

Пуля, к счастью Александра Ивановича, попала в другое животное, а именно в лошадь, на которой восседал батальонный командир.

Военно-полевым судом Александр Иванович был приговорен к расстрелу, но генерал-адъютант Кауфман помиловал его и ограничил наказание разжалованием в рядовые с лишением двух знаков отличия военного ордена.

Два года тянул он солдатскую лямку, наконец штраф был снят, и он получил право поступить в юнкерское училище. Два года пробыл он там и вышел перед турецкой войной с полными баллами по наукам, но с невозможной отметкой за поведение, что и лишило его возможности окончить по первому разряду.

В турецкую кампанию он командовал охотниками Елизаветпольского пехотного полка, был несколько раз ранен, получил чины подпоручика и поручика и орден Св. Владимира 4-й степени. В первую Ахал-Текинскую экспедицию Александр Иванович, состояв при князе Долгоруком, отбил десяток тысяч баранов с полусотней казаков. Не буду распространяться обо всех его подвигах, скажу только, что человек он безусловно храбрый, во время опасности находчивый и хладнокровный, в общежитии хороший товарищ, к сожалению, немного заносчивый и вспыльчивый. Когда я познакомился с Александром Ивановичем, он был уже капитан и получил за экспедицию 1879 года Станислава на шею и золотое оружие.

Само собой понятно, что у него была масса завистников, пользовавшихся малейшим поводом, чтобы чернить его и вредить ему в глазах начальства, а он своим вспыльчивым, заносчивым характером давал немало поводов к этому. Позже, описывая рекогносцировку аула Нухур, я сообщу вам, читатель, обстоятельства, заставившие Сл-кого выехать из отряда, не будучи даже награжденным за его блестящее дело на колодцах Кара-Сенгер; случилось это вследствие особенной доверчивости генерал-адъютанта Скобелева, чересчур верившего словам и интригам казачьего полковника Ар-аго; впрочем, об этом впереди. Теперь, познакомив вас с личностью Александра Ивановича, буду продолжать рассказ далее.

— Господа, готово! — обращается Александр Иванович к играющим, вынимая из бокового кармана сюртука толстый бумажник и выкидывая на стол 25-рублевую бумажку.

— Ва-банк, — мычит свирепо казак, вытаскивая из колоды карту, оказавшуюся восьмеркой пик. Александр Иванович поворачивает колоду лицом вверх, и — о несчастный сотник! — восьмерка убита на срезке.

— Атанде, — еще свирепее рычит казак, — ва-банк на ту же карту.

Играющие придвигаются ближе: карта в 50 рублей серебром; Сл-кий хладнокровно мечет, на пятом абцуге карта сотника еще раз убита, и он шлет в банк 75 рублей серебром.

Начинается новая талия. Гардемарин, долго выбирающий карту, изрекает:

— Десятка бубен в цвете и в масть по полтиннику око.

— Ты знаешь ли, — обращается к нему артиллерист, — что эта карта может выйти очень большая?

— Знаю, — сердито отвечает моряк и впивается глазами в карты, равномерно падающие направо и налево.

— …Шесть, семь, восемь, — шепчет он, считая абцуги.

— Да чего считать, на двадцатом абцуге направо в цвет и в масть, — говорит артиллерист.

— Типун тебе… да на! — вскрикивает гардемарин.

— Десять да одиннадцать абцугов — двадцать один, пять за круглое — двадцать шесть, в цвет — вдвое… Пожалуйте двадцать шесть рублей, — обращается он к Александру Ивановичу.

— Да вы запишите за мной и идите углом, — советует тот, тщательно раскладывая колоду четырьмя кучками и складывая потом кучки крест-накрест.

Как все игроки, он суеверен и придерживается известных правил при тасовке, как-то: раскладывания на четыре кучки, снятия одной карты снизу и т. д.

Комендант, до этого времени сидевший и смотревший только на игру, выбрал карту, положил под нее что-то и, подвинув к банкомету, невиннейшим тоном заявил:

— Под картой фигура.

Публика пришла в оживление.

— Ох, брандера подпустил, — вздохнул Александр Иванович и начал метать.

Король упал направо, но В-ов покачал отрицательно головой; дама была дана, но и на этот раз на вопросительный взгляд банкомета последовал отрицательный кивок коменданта.

— Сойдите с карты, — предложил Александр Иванович.

— Что вы, Бог с вами, из-за чего я буду вам дарить, — возразил с улыбкой комендант.

— А вот я вас сейчас накажу за самоуверенность, — ответил банкомет и… положил валета налево.

В — ов, не торопясь, открыл карту, и Александр Иванович, к своему ужасу, узрел под картой портрет Екатерины Великой!

— Банк сорван, я думаю, — сказал гардемарин, — но я раньше получаю двадцать шесть рублей.

Тяжко вздохнув, подвинул банкомет кучку денег своему счастливому сопернику и полез в карман за новой двадцатипятирублевкой.

Полковник В-ов отдал моряку двадцать шесть рублей и, подозвав вестового, подал ему десятирублевую бумажку с приказанием принести три бутылки пива; бутылка пива в это время стоила у нас в Бендессене три рубля. Цена хорошая, не правда ли, читатель?

— Ну-с, господа, новый банк, авось он будет долговечнее старого, — проговорил Сл-кий, приготовив карты.

— Ва-банк, — крикнул моряк.

— Ну и убьют, — философски заметил артиллерист, все время стоявший позади него.

— Вот зловещая птица! Понятно, если ты пророчишь, а сам не играешь, то добра не будет… Так и есть — убили, — с грустью добавил он и послал деньги в банк.

Второй банк оказалось сорвать труднее, чем первый.

Счастье буквально повернулось к понтирующим спиной, Александр Иванович бил беспошадно. В самое короткое время банк достиг рублей шестисот, так что не было надежды сорвать его, не рискуя сильно проиграть.

— Ну, господа, стоп пока, закусим, выпьем пива, а потом и будем продолжать, — заявил комендант.

Моряк сидел насупившись: он проиграл триста рублей, на которые собирался купить себе «текинского коня».

— Что, брат, продулся? — поддразнивал его артиллерист. — А вот завтра напишу Николаю Николаевичу, он тебя разнесет.

— Убирайся ты… видишь, человек в горе, а ты пристаешь, — вскипятился гардемарин и с ожесточением затянулся чуть не целой папиросой.

Сотник сидел тоже сумрачный: он проиграл рублей двести.

Не в характере моряка было долго грустить. Бросив папироску, он повернулся на одной ноге, дал так называемого киселя приятелю своему артиллеристу и, став среди кибитки, расставя ноги и засунув руки в карманы, докторальным тоном произнес:

— Судьба, сегодня проиграл — завтра выиграю.

— Эй, сотник, теперь фуражные деньги хорошие, о чем печалиться! Выпьем, душа-человек! — И, достав из-под кровати бутылку коньяку, будущий адмирал хватил прямо из горлышка и передал казаку. Последний сразу повеселел и, пробурчав что-то под нос, поднес бутылку ко рту и очень долго смотрел вверх, так что Александр Иванович, окончив считать выигранные деньги, нашел нужным отнять драгоценную влагу.

Посмотрев на свет и промолвив: «Ишь ведь, хохол, сколько выцедил», — он приложился в свою очередь и докончил бутылку, которую артиллерист налил наполовину водой и с невинным видом поставил опять на место.

— Вот и выиграл детишкам на молочишко, — заметил Александр Иванович, усаживаясь на постель коменданта.

— Все равно не впрок, проиграешься, — заметил сотник.

— А не проиграется, так ведь завтра пойдет в горы и все равно ухлопают, — промолвил прапорщик-самурец, тоже отдавший «сотенную» Сл-кому.

— Чтоб вам пусто было! — вскричал Александр Иванович. — С какой стати ухлопают? На меня еще пуля не вылита.

Вошел комендант, выходивший посмотреть, как разместился вновь прибывший транспорт.

— Ну и темень, господа, — обратился он к офицерам, — и нужно же луне заходить так рано, как раз когда у нас внизу транспорт совсем беззащитный. Наверное, ночью пальба будет.

— Это совсем не кстати, — заметил Александр Иванович, — мне вставать в четыре часа утра, а тут еще ночью беспокоить будут.

— Я не понимаю, для чего вставать, — возразил артиллерист, — ведь каждому из нас известно, что стрельба в аванпостах не есть что-либо серьезное, а подползание отдельных текинцев, так из-за чего взбудораживаться?

— Да, брат, с такою философией когда-нибудь и без головы останешься, — послышался голос моряка, улегшегося на двух табуретках в неосвещенной кибитке, — десять раз это может быть вздор, а в одиннадцатый — серьезное нападение. Да и сам ты, брат, ведь только на словах беспечен, а помнишь, четвертого дня в потемках выскочил по одному только выстрелу из кибитки в полном неглиже, обалдел и схватил меня за шиворот с требованием картечи?